С орбиты Брихаспати желтый карлик Гидры так похож на Солнце, что целых шесть планет между ним и «Землей» выглядят сущим недоразумением, нелепой ошибкой, галлюцинацией. Четыре спутника вместо одного сбивают с толку окончательно.
— Итак, что мы имеем? — хмуро произносит Джим, когда «Энтерпрайз» ложится в дрейф прямо над огромным тропическим антициклоном. — Грузовое судно класса «Джей», на борту два академика ксенобиологии, их ассистенты и группа сопровождения — всего десять человек. Должны были выйти на связь восемь стандартных суток назад, но по каким-то причинам не вышли. Сигналов бедствия не посылали.
По массе Брихаспати превосходит Землю примерно в двадцать раз, а полный оборот вокруг своей звезды совершает вдвое медленнее. На экваторе климат вполне пригоден для жизни, чем ближе к полюсам, тем сильнее колебания температур в пределах дневного цикла. Маккой, интереса ради, быстро вычисляет в падде: на той широте, где предположительно исчез ECS January, средние цифры — от сотни до минус двадцати по Фаренгейту.
— Столкнулись с местными? — предполагает он, не отрываясь от экрана. — В реестре перечислены, по крайней мере, две дюжины примитивных цивилизаций.
— Вряд ли, — жмет плечами Джим. — На материке, куда планировалась экспедиция, вообще нет разумных форм жизни, поэтому и разрешение выдали без особых проблем. И не такие уж они примитивные, Боунс. У самых продвинутых на Брихаспати сейчас что-то вроде античности: экспериментальной науки пока нет, но наблюдениями вовсю занимаются, первые технические успехи уже достигнуты. Теоретически с их плавсредствами можно пересечь океан, но с юга вдоль побережья тянется горная цепь. Не думаю, что колонистам удалось далеко забраться.
Пролистав статью до подраздела о гуманоидах седьмой планеты, Маккой издает негромкий восхищенный свист: люди-птицы, высокие, тонкокостные, с перьями на голове и шее в качестве придатков кожи. Даже на фотографиях выглядят невероятно грациозными.
— На одной из лун расположена научная станция, изолированный наблюдательный пост. Перед высадкой на Брихаспати «Январь» посещал ее, думаю, уточняли погодные условия. Если по имеющимся у нас координатам ничего не найдем, можно будет слетать туда на шаттле.
— Разумная идея, капитан, — лаконично подмечает Спок, странно молчаливый с самого начала смены. — Вполне вероятно, ученые нуждаются в немедленной эвакуации и медицинской помощи. Кроме того, по моим расчетам, в зоне высадки сейчас раннее утро, дневное время суток наиболее выгодно для поисков.
— Сэр, а почему на тягаче? — запоздало интересуется Сулу. — И всего лишь вдесятером? Это же не студенческая практика в пределах Солнечной системы, в рукаве Стрельца запросто можно наткнуться на ромуланцев. У транспортнинков «Джей»-класса слишком низкая скорость, слишком длинный разгон до варп-прыжка и только две пушки, которые разнесут первым же залпом. Все-таки академики…
Сквозь панорамное окно на мостике открывается превосходный вид на северное полушарие Брихаспати. Два материка, западный выглядит островом по сравнению с восточным (но при этом крупнее земной Африки), над океаном вихрятся бури, близ экватора свирепствует сезонный шторм. Люди-птицы, наверное, убеждены, что виной всему духи, боги или еще какие-нибудь сверхъестественные силы, про перепады атмосферного давления знать не знают.
— Меня это тоже смутило. Со слов адмирала Кеннета, спихнувшего на нас миссию, грузовые отсеки «Января» переконструировали в вольеры для содержания крупных хищных животных. Федерация не спонсировала проект, только выдала разрешение, поэтому с финансами у ученых все обстояло далеко не радужно, — после короткой паузы Джим неохотно добавляет: — Выходит еще более странно: как десять человек планировали одновременно управлять кораблем и ухаживать за животными? Но сверх этого мне мало что удалось выяснить.
Даже на первый взгляд история кажется достаточно скверной и подозрительной, чтобы вполне органично вписаться в будни экипажа «Энтерпрайз». Джим командует посадку, Маккой возвращается в медотсек, чтобы выдернуть на смену М’Бенга и Свенсона, захватить укладку и озадачить средний персонал подготовкой обеих операционных.
Протоколы есть протоколы. В глубине души он почему-то заранее сомневается, что на «Январе» еще осталось, кого спасать.
***
Знойное утро в дикой, нетронутой полупустыне почему-то снова напоминает Маккою о Земле, детстве и родительском доме, только плотный ковер из сухих мертвых трав под ногами выглядит непривычно. Сероватая, похожая на пепел почва вся покрыта трещинами, словно засуха тянется не первую неделю. Сутки на Брихаспати идут сто четыре часа, и растительный покров за этот недолгий срок успевает полностью обновиться: к полудню из земли уже пробьются первые молодые побеги, цветение, опыление и формирование семян полностью завершатся к ночи, когда ударят морозы.
Бурый корпус «Января» с широко расставленными по флангам гондолами без труда обнаруживается по координатам места приземления. Беглый осмотр обшивки не выявляет никаких значимых повреждений.
— Капитан Бойн успел отчитаться на аванпост «Поррима», что посадка прошла успешно, системы работают в штатном режиме, а здоровье экипажа в полном порядке, — комментирует Джим, пока трое оперативников с фазерами наизготовку обходят корабль со всех сторон. — На орбиту они легли ночью по местному времени, снижаться решили в целях экономии топлива. Выходить из корабля до рассвета никто не собирался, слишком небезопасно.
— Давай и мы не будем этого делать, — просит Маккой, вспоминая пару особенно пикантных абзацев о хищной подземной фауне Брихаспати. — Бродить тут в потемках, я имею в виду.
— Согласен. Знаешь, в рапорте Бойна есть одна странность, намекающая, что мы все-таки не с того начали…
Но пояснить Джим не успевает — возвращается глава оперативной группы с докладом.
— Снаружи чисто, капитан, — без особого энтузиазма сообщает он и заканчивает совсем мрачно: — Люк у них настежь, так что внутри еще может быть живность, если переборки камер дезинфекции не задраиваются автоматически.
Новость заставляет вооружиться даже Маккоя, уж слишком похоже на засаду. Он почти не сомневается, что внутри «Января» будут следы жестокой бойни, ведь если бы членам экипажа все-таки пришло в голову среди ночи покинуть корабль, они, разумеется, воспользовались бы транспортером.
Джим докладывает обо всех открытиях Споку на «Энтерпрайз», получает в ответ настойчивую просьбу не лезть в бутылку отрядом в пять человек, а дождаться подкрепления. После чего Джим, само собой, отключает связь. Прикрытый левой кормовой гондолой люк на нижнюю палубу «Января» — все еще слишком сильное искушение для такого адреналинового маньяка как он, слишком редко в прошлом поспешность дерьмово для него заканчивалась, можно и рискнуть.
Автоматика задраила переборки. Джим тратит почти четверть часа на взлом биометрического сканера, и коммуникаторы все это время разрываются от входящих сигналов. Спок хорошо знает своего капитана, Маккой поддержал бы его ворчанием, если бы не целился фазером в сторону инженерного отсека. Собственная же болтовня Джима не отвлекает совершенно.
— Старпом у них дельтанка, бортинженер андорианец, остальные, включая капитана, с Земли. Мне сказали, поэтому именно мы и должны провести расследование, хотя бы начать его.
— Правда? А я думал, «Энтерпрайз» просто удачно пролетала мимо.
— «Энтерпрайз» просто удачно пролетала мимо и одновременно находится под командованием человека, Боунс. Это почему-то важно, но я так и не понял, почему.
В итоге сканер, к сожалению, поддается. Джим торжествующе вскидывает вверх плотно сжатый кулак, пока двойные переборки с шипением разъезжаются в стороны.
Засады нет. Корабль пуст, системы по-прежнему работают в штатном режиме.
Первым делом они поднимаются на мостик, где Джим, демонстративно похрустев пальцами для разминки, лезет в бортовой компьютер. Оперативники некоторое время по инерции топчутся вокруг капитанского кресла, потом идут осматривать каюты на жилой палубе. Маккою отчаянно не хочется сопровождать их, пусть и надо бы: в спешке оставленные хозяевами вещи и комнаты вызывают в душе неясный дискомфорт. Он пытается просмотреть записи с камер жилой палубы, но без кода авторизации доступ разрешен только к съемке в реальном времени. Судя по голо-карте, мерцающей контрольными точками на пульте навигатора, после сбора образцов на Брихаспати «Январь» должен был зачем-то вернуться на лунную базу.
— Да, я как раз об этом собирался рассказать, — охотно отзывается Джим. — Капитан Бойн упоминал в последнем рапорте — и ни слова о причинах. От научной станции у сооружения на ближнем спутнике одно название. Полуподземный бункер вроде того, где мы со Скотти и Кинсером впервые встретились. Пара человек на вахте, меняются раз в пять лет, пересылают на аванпост «Поррима» данные с орбитальных спутников.
— Личное знакомство?
— Может быть, Боунс. Просто в свете исчезновения экипажа это пока единственная зацепка. Сейчас выгружу отсюда все, что получится, потом спустимся на жилую палубу…
Снова сигналит коммуникатор, на сей раз — только у Маккоя.
— Доктор, — и хваленый вулканский самоконтроль, и радиопомехи ни в малейшей степени не сглаживают раздражение в голосе Спока. — Если проблем со связью более нет, а капитан до сих пор не стал промежуточным звеном чьей-то пищевой цепочки…
— Все еще плохо слышно, очень плохо! — повысив голос, сообщает Джим.
— … хотелось бы довести до вашего сведения: по данным последнего техосмотра, исследовательское судно «Январь» оснащено молекулярно-генетическим сканером. Устройство не обладает высокой чувствительностью и эффективно только в ближнем радиусе, но, поскольку других представителей вида Homo sapiens, кроме вас и пропавших исследователей, на Брихаспати сейчас нет, оно все-таки может оказать содействие в поисках.
— Даже если искать уже нечего, кроме останков, — развивает мысль Маккой.
И как в воду глядит.
***
— На лице, я полагаю, следы разложения, — полуутвердительно замечает Спок, — в сочетании с признаками воздействия низких температур.
— Ты про вот это? — Маккой переносит еще одну партию стекол в фиксаж и широким жестом указывает на нос и губы капитана Юджина Бойна.
Точнее, на их отсутствие.
— Нет, тут местные хищники постарались, скорее всего. Животные, кроме падальщиков, обычно брезгуют мертвечиной, но самые мягкие части у относительно свежего трупа могут обглодать. Нос, губы, язык. Живот и бедра, если открыты.
У капитана Бойна живот и бедра были закрыты. Оделся он сильно не по погоде, явно не на минус двадцать по Фаренгейту: и потому, скрючившись в позе эмбриона, замерз насмерть прямо в форме Звездного Флота.
При дневной жаре труп оттаивал и гнил, ночью — замерзал снова, покрывался тонкой ледяной коркой и чернел.
Для того, кто только косвенно и по бумагам связан с медициной, у Спока отменная выдержка. Запах в маленькой секционной стоит — ножом резать можно. Маккой трижды предлагает ему вернуться на мостик или в лабораторию, где все стерильно, аккуратно и неприятные субстанции запакованы в герметичные промаркированные колбы, напоминает, что все данные по вскрытию будут отражены в протоколе самым подробным и тщательным образом. Спок не уходит.
— Знаешь, что я думаю? — не ожидая ответа, интересуется Маккой: перед лицом мелькают строки данных, но вчитываться в них он даже не пытается. — Все это выглядит как хренов фильм ужасов с бюджетом в сотню кредитов. Углеродный анализ пока в процессе, но я и без него могу сказать: смерть наступила почти сразу после высадки на планету. Он отправил рапорт в систему гаммы Девы, благополучный и по всей форме, а потом, враз помешавшись, выскочил наружу. Без теплой одежды, без фазера, даже без фонарика, черт побери. Может быть, в конце концов успокоился и попытался вернуться. Начал двигаться в правильном направлении. И околел от холода за триста метров до корабля.
— Мы наверняка выясним больше, когда найдем остальных членов экспедиции, — дипломатично произносит Спок, ничем не намекая на очевидный факт: не вернувшиеся за восемь стандартных суток на «Январь» ученые, скорее всего, разделили участь капитана.
Изредка, но такое бывает: у Маккоя нет желания спорить.
***
Сразу несколько оперативных групп прочесывают местность вокруг посадочной площадки, раз в полчаса докладывая о своих успехах. Успехи в основном сводятся к отсутствию потерь среди личного состава. Днем животный мир Брихаспати практически не проявляет активности, сосредотачивается возле крупнейших водоемов, и это, конечно, к лучшему.
В последнем рапорте капитан Бойн, среди прочего, сообщал, что доктор Дайну Весс, единственная дельтанка в экипаже «Января», намеревалась после восхода солнца расставить в долине энергетические ловушки, собрать гербарий и следующие несколько дней спокойно анализировать образцы в корабельной лаборатории, дожидаясь, пока в силки попадет достаточно интересный экземпляр.
Боевых офицеров в составе экспедиции было всего двое: капитан Бойн и энсин Кеш, андорианец. Ученые, судя по их послужным спискам, больше тяготели к кабинетной работе, «в поле» выезжали изредка и с огромной неохотой. Никто не собирался разбивать палаточный лагерь под открытым небом и сталкиваться с изучаемыми хищниками лицом к лицу без оружия.
Больше остальных ученых занимала прямоходящая пернатая рептилия (согласно рабочей гипотезе, эволюционный предок гуманоидов Брихаспати). Пятнадцать футов в холке, двойной, регулярно обновляемый набор гомодонтных зубов, неутолимый аппетит — в том числе в отношении собственных детенышей, самых слабых и болезненных.
К началу вторых стандартных суток на планете Чехову удается обойти авторизацию для просмотра видеозаписей с бортовых камер. В полной тишине собравшиеся на мостике старшие офицеры «Энтерпрайз» наблюдают по-настоящему жуткую картину: все члены экипажа «Января», вне зависимости от своих текущих занятий, в строго определенное время начинают метаться по каютам и коридорам, кидаясь на стены словно дикие слепые звери, а после бегут к ангару за инженерной палубой.
— Их девять, — осторожно комментирует Чехов, вынужденно просмотревший запись несколько раз. — По реестру должно быть десять, но их девять. Андорианец отсутствовал на корабле, когда это произошло. Его вообще нет в видеофайлах с планеты, а более ранние, к сожалению, не были загружены.
— Я думал, они не пригодятся, — обескураженно поясняет Джим.
К исходу вторых стандартных суток на планете его накрывает озарением.
— Боунс, мы с Чеховым на двоичный код разобрали каждый чертов нанобайт, выгруженный с «Января», каждую строчку в логах проанализировали, — громким сердитым шепотом чеканит он по пути к платформе транспортера. — На участников экспедиции воздействовали либо психоактивным газом, либо каким-то звуком по общей системе корабельной связи — ни то, ни другое не отразилось бы на камерах. Мы должны узнать, что именно это было. И что произошло с энсином Кешем.
— Я с тобой полностью согласен, вот только через полтора часа начнется вечер, и из своих нор выползут все местные твари. Давай посмотрим правде в глаза: шансы найти хоть кого-то из экспедиции живым стремятся к нулю. Здесь открытая местность. Если бы ученые спрятались, допустим, в пещере или норе и сумели как-то дотянуть до утра, почему ни один из них не вернулся к кораблю?
— Надежда есть, — не глядя на него, отвечает Джим. — Возможно, вдали от корабля их удерживал страх, что безумие повторится. Возможно, капитан Бойн как раз должен был это проверить и, когда он не вернулся, никто больше не захотел рисковать. В любом случае нам со Споком ничего не грозит: мы не пробудем снаружи ни секунды. И через полчаса снова появимся на этой платформе, только уже со всем необходимыми данными. Можешь прямо здесь, у пульта, нас подождать.
В самом деле, ну что может пойти не так?
Спок молчит, и его бледное, неподвижное, как у куклы, лицо совершенно лишено эмоций. Маккою не понять, почему в решающий момент потрясающая вулканская логика обязательно отказывает, и в очередном самоубийственном плане Джима Спок принимает самое деятельное участие.
— Ну, скажи и ты что-нибудь, хобгоблин.
— В отличие от капитана, я настоятельно не рекомендовал бы вам так бессмысленно тратить рабочие часы. Возвращайтесь к своим обязанностям, доктор. Как только анализ будет завершен, капитан вновь соберет всех старших офицеров на мостике, вас известят.
И у Маккоя, кажется, окончательно едет крыша, не хуже, чем у ученых на записи, потому что его вроде бы послали подальше — предельно вежливо, но суть от этого не сильно меняется, — а он отчетливо слышит: пожалуйста, не волнуйся, все будет хорошо. Не ушами, но разумом как-то улавливает подтекст.
А потом оператор платформы по кивку Джима жмет на кнопку, и Маккой, чертыхнувшись, идет в медотсек заполнять бесконечные электронные журналы.
***
Он приходит в себя от удара лбом в стену рядом с тихо отъехавшей в сторону дверной створкой. Колокольный звон в голове не дает толком вспомнить даже собственное имя, из носа идет кровь, саднит костяшки на правой руке. Может, барабанил в эту же стену чуть раньше, может, что-то разнес: предметы обстановки не расплываются перед глазами, но сконцентрироваться на каком-то из них, назвать, дать ему определение не получается. Бесконечный первобытный хаос царит вокруг. Бесконечный первобытный хаос превращает его мозги в кашу.
Потом вдруг из ниоткуда появляется женщина. Кристин. Ее зовут Кристин, недавно они орали друг на друга из-за… из-за перерасхода материалов и чего-то еще.
— Пять кубиков метабромата? — спрашивает она.
И, не дожидаясь ответа, всаживает Маккою в основание шеи иглу гипошприца.
— Какого черта тут происходит?!
— Извините, — невозмутимо произносит Чепэл. — Вы — начальник медицинской службы «Энтерпрайз», а значит распоряжаетесь абсолютно всем в пределах этого отсека. И немного за его пределами. И над вами только устав и ничего, кроме устава, да, я помню. Конституционная монархия. И даже если вы как баран пытаетесь пробить себе путь в коридор прямо через стену, я, ваша смиренная подданная, обязана сперва спросить величайшего соизволения на введение транквилизаторов.
— Что?
— Я спросила. Вы промолчали. Молчание — знак согласия, поэтому все честно.
Воспоминания возвращаются постепенно и отчего-то в обратном порядке. Транквилизатор в крови дополнительно путает мысли, Маккой несколько раз встряхивает головой и пытается подняться.
Чепэл, перекинув его левую руку через свои хрупкие плечи, самоотверженно тащит Маккоя в сторону кушетки.
Вот он просматривает журнал бактерицидной установки из второй операционной. Зачем? Он зол, журнал не заполнен до текущей звездной даты. Обязанность старшей медсестры. Копия файла будет приложена к докладной записке. Маккой сроду ни на кого не доносил, но это переходит всякие границы. Что переходит? Они кричат друг на друга, Чепэл упрямо сверкает глазами, не хочет признавать собственную неправоту. У нее пятнадцать лет медицинского стажа за плечами. Может сделать инъекцию обезболивающего энсину Джонсону. Нет, не может. Медсестра не может самостоятельно назначать препараты, это в компетенции врача. Обязанность медсестры — заполнять журналы бактерицидных установок. Спустил бы все на тормозах, это ведь не в первый раз, пятнадцать лет стажа — много. Кристин Чепэл — разумная женщина. Последняя капля. Катастрофический, кошмарный день, надо связаться с офицером в транспортерной. Сходить туда. Джим и Спок уже должны были вернуться, неужели так много времени нужно на копирование нескольких папок из бортового компьютера.
— Что было после журнала?
Почти половину из пятнадцати лет стажа Кристин Чепэл они прослужили бок о бок.
— Леонард, — очень мягко начинает она, — у вас, кажется, нервный срыв.
Маккоя не столько раздражает, сколько удивляет подобное предположение. В его жизни было множество достойных поводов для нервного срыва, но именно сейчас не получается вспомнить ни одного.
— Не у меня.
— Ну да, разумеется, — Кристин гладит его по голове, как ребенка, и почти незаметно закатывает глаза. — У всех вокруг нервный срыв, и только вы, доктор, несокрушимой и величественной глыбой возвышаетесь над простыми смертными и неустанно дарите им свою мудрость и свет исцеления.
Маккой перехватывает ее руку за тонкое запястье и несколько мгновений они молча смотрят друг на друга.
— Не у меня, — гораздо тверже и увереннее повторяет Маккой. — Что-то случилось на «Январе».
Усилием воли он пытается нащупать в сознании ту… нить, или как это должно называться, свою связь со Споком. Через которую несколько минут назад личность Маккоя смело лавиной чужих эмоций, вытеснило прочь из беспомощного тела. Заставило переживать агонию чужого разума. Пять кубов метабромата ни в малейшей степени не помогают, Маккой пытается сесть на кушетке и сосредоточиться, но не может напрячь мышцы рук, и сознание уплывает в сонные дали.
— Кристин, мне нужно что-нибудь тонизирующее. Срочно.
— Простите, доктор. Исключено.
— Вопрос жизни и смерти. В буквальном смысле. Самое мощное, что у нас есть. Я не… я не могу вспомнить. Но вы можете, Кристин, вы абсолютно все можете, у вас пятнадцать лет стажа за плечами, а под моим руководством вообще должно считаться «год за два». Найдите что-нибудь. Пожалуйста.
Он кричит внутри себя словно бы прямо в бескрайний космос. И никто, разумеется, не отвечает ему оттуда.
***
Джиму и Споку, относительно экипажа «Января», везет дважды. Во-первых, при себе у каждого из них есть действующий коммуникатор, во-вторых, на «Энтерпрайз» есть целое подразделение офицеров, способных быстро запеленговать сигнал в ближнем радиусе.
Их поднимают из разных точек с поверхности планеты, все еще немного ошалевших. Джима прямо на платформе выворачивает недавно съеденным ужином.
— Сигнал к началу гамма-смены, — поясняет он уже в медотсеке.
Спок, которого мелко и неудержимо трясет, не то от холода, не то от пережитого ужаса, лишь молча кивает в подтверждение его слов.
— Да, уже был, — рассеянно подтверждает Маккой и с силой давит на собственную переносицу.
Гремучая смесь препаратов в организме производит эффект похмелья. Ему не привыкать, конечно, но ощущения все равно не из приятных.
— Я не об этом, — отмахивается Джим. — На «Январе». Кто-то заменил сигнал к началу гамма-смены звуком вне диапазона слышимости. От которого… ну, ты видел на записи, что происходит. Причем на людей, дельтанцев и вулканцев действует совершенно одинаково.
— Осмелюсь добавить, что замена была произведена незадолго до высадки на Брихаспати. Иначе никакого благополучного приземления точно не случилось бы, — с непривычной хрипотцой в голосе произносит Спок. — Вероятнее всего, членом экспедиции, который отсутствует на записях с планеты, энсином Кешем. Мы не стали просматривать рапорты капитана Бойна прямо в бортовом компьютере, но, думаю, из них сможем установить…
— … что его по каким-то причинам высадили на ближней луне, — заканчивает Джим. — Боунс, он там, на базе, я уверен в этом. Своего транспорта в таких медвежьих углах не бывает, за смотрителями по окончании вахты высылают специальный корабль или чаще всего договариваются, чтобы один из пролетающих в нужном районе слегка изменил курс. Если мы поторопимся, если у Кеша не было сообщников…
Отключается он на полуслове, словно какой-то внутренний рычаг сдвинули до упора.
— Я должен объясниться, — просто говорит Спок во внезапно наступившей тишине.
— Потом как-нибудь, — обещает Маккой.
Он так давно ждал этих объяснений, требовал их, упрашивал, настаивал, предлагал и снова требовал, но почему-то теперь, когда их наконец соглашаются предоставить, готов ждать еще. Сколько угодно.
Чужие сны, чужие мысли, чужая паника — никакой романтики, ничего хоть сколько-нибудь естественного для нормальных человеческих отношений. И все же высшая форма близости, ничего подобного Маккой прежде не имел в своей жизни, до сих пор не уверен, что готов, что вот именно это ему, с таким-то анамнезом личных разочарований, нужно.
Спок молча кивает, вытягивается на кушетке и прикрывает глаза.
Маккой почему-то всегда теряется, если сразу выходит по согласию, без споров и возражений.
***
К огромному разочарованию Джима, на ближней луне не оказывается ни энсина Кеша, ни смотрителя станции. Были ли они сообщниками или смотрителя просто «убрали», как лишнего свидетеля, оказавшегося в неправильном месте в неправильное время, — так и остается загадкой.
Разочарование многократно растет и подкрепляется бессильной яростью, когда пару отчаянных сражений спустя, в дневном логове пернатых ящеров обнаруживаются человеческие кости со следами нечеловечески острых зубов. Среди немногочисленных уцелевших вещей обнаруживают старинный диктофон, без пяти минут музейный экспонат, с голосовыми записями доктора Весс.
Последний фрагмент начинается с истерики и обрывается истошными бессвязными криками.
— Это же были просто ученые, — горько произносит Джим вечером, во время роковой для экипажа «Января» гамма-смены. — Хотели исследовать животных, собирать гербарий. Гражданские, Боунс. Никакой выгоды. Никому. Зачем?
Он уже изрядно нетрезв, и в таком состоянии всегда заводится с полуслова. Маккой отчаянно сдерживает свое мрачное чувство юмора: очень хочется пошутить, что уж внутренний мир местных животных участникам экспедиции довелось исследовать в деталях. Самому ни черта не смешно, и горько, и тошно, и от выпивки, и от всего случившегося за последние дни.
— Очень похоже на Землю, — неожиданно замечает он. — Каждая гребаная песчинка на этой планете — совсем как дома, только ярче, проще и честнее. Все вокруг убивает без жалости, чтобы жить дальше. Давай улетим уже отсюда, Джимми. Не думал, что когда-нибудь скажу это, но в космосе и впрямь спокойнее.
— Согласен.
— Какого черта мы вообще должны вести следствие? Разве это входит в нашу миссию «ступать туда, куда никогда не…», ну, и так далее.
— Не знаю, Боунс, дружище, не помню. Возможно, мы просто затычка в каждой галактической бочке.
И они выпивают за это, звучит и правда как отличный тост.
Похмелье наутро — самое что ни на есть настоящее, не лекарственное. Но прекрасная Брихаспати с ее странными дневными циклами и бурями, с многочисленными цивилизациями людей-птиц, переживающих первый в своей истории расцвет науки и искусства, остается далеко внизу, теряется между холодных звезд — и это дорогого стоит.
— Я все-таки должен быть с вами честен, — упрямо заявляет Спок в турболифте по пути на капитанский мостик.
— Звучит тревожно.
— Я ошибался, думая, что при любых обстоятельствах смогу контролировать нашу связь. Переоценил собственные возможности и недооценил силу влияния внешних факторов. Просто поверьте: у меня не было намерений обременить вас, Леонард.
Двенадцать баллов из десяти по шкале вулканского сожаления.
Пользуясь тем, что в турболифте кроме них никого нет, Маккой целует его, прижав к стене кабины. Против воли прокручивая в голове снова и снова тот чудовищный момент в медотсеке, когда внезапно осознал: дерьмовый кошмар принадлежит не ему, переживается не им, неведомая срань происходит совершенно в другом месте и с другим человеком.
Маккой сам по себе не слишком умеет в романтику, Спок, кажется, тоже. Может быть, у них никогда не наладится регулярный секс, и одну на двоих каюту они делить никогда не будут (и вот это однозначно к лучшему, у Маккоя плохо получается вести совместный быт, а со Споком они точно не поладят), и прочими сомнительными прелестями полноценных отношений никогда не обзаведутся. Но странная потребность чувствовать друг друга всей кожей в критические минуты, кажется, никуда не исчезнет еще долго.
— Не сейчас, — шепчет Спок ему в губы, с явным усилием отстраняясь. — Вечером, в моей каюте. Если вы заинтересованы.
Ну, или, возможно, все у них очень даже будет.
***
— Правда в том, Леонард, что наверняка существовали другие способы, — прикрыв глаза, признается Спок.
Момент, мягко говоря, неподходящий. Маккой медленно поглаживает его член одной рукой, другой — беспорядочно водит по обнаженной спине. Пытается сообразить, чего им обоим больше всего хочется и к чему они оба готовы. Абсолютно голый Спок сидит верхом на его коленях, картинка настолько отдает сюрреализмом, что думается в принципе не очень.
— Другие способы чего?
— Другие выходы из той ситуации на… на Новой Майорке, — за его сбившееся дыхание Маккой мысленно добавляет себе баллов к рейтингу и принимается круговыми движениями ладони оглаживать бледную, чуть влажную от смазки головку. — Но когда передо мной… когда я только задумался о…
Маккоя очень, очень заводит тот факт, что Спок не может подобрать слов. И он хочет еще больше, хочет реализации каждой своей фантазии в мельчайших деталях: темно-зеленых засосов на плечах Спока, бледно-зеленого румянца на скулах, тихих, сдавленных стонов. Маккою почти сорок, и вот впервые с ним так: бесконечно заводят не изгибы и грация чужого тела (хотя и с этим у Спока, в общем-то, все в порядке), а реакция на различные ласки.
Осознание, что он, Леонард Маккой, делает Споку охренительно хорошо.
Почему-то это вызывает в душе ощущение правильности.
— Односторонняя связь — это как протягивать руки к самой желанной мечте. Но на самом деле — в пустоту.
Он без особой уверенности тянется ладонью к лицу Маккоя, и тот сам подается вперед, подставляясь чутким длинным пальцам.
Спок с высоким, протяжным стоном кончает в его ладонь, и этот оргазм Маккой ощущает как свой собственный.