Голос тети Любы слышно так, словно дверь сделана из картона.
«Валентин, она там с мальчиком, я не думаю, что…»
Артем замирает над Юлей, опираясь на локти, и несколько долгих мгновений они молча смотрят друг на друга, заполошно дыша и чутко прислушиваясь к происходящему в коридоре. Лебедев что-то отвечает, но очень тихо и глухо, разобрать не получается. У Артёма есть время отстраниться, надеть футболку и заняться изучением аппликации из плакатов и фотографий над кроватью. У Юли есть время оттолкнуть его, натянуть джинсы и раскрыть ноутбук с рефератом по истории. Никто из них не собирается двигаться с места.
А потом щелкает дверная ручка, и на пороге маленького драматического театра появляется его единственный зритель.
Юле очень хочется быть взрослой, но еще больше — чтобы взрослой ее считал отец. Хочется швырнуть ему в лицо факт своей созревшей женственности: смотри, папа, у меня уже могут быть настоящие отношения. Артёма она знает две недели, и настоящее прощание с девственностью едва ли входило в планы на этот вечер. За вычетом всевозможных форс-мажоров, Лебедев всегда возвращается домой по расписанию.
Артём заочно знает Юлю четыре месяца как главную причину душевных волнений товарища полковника. Сам он претендует на третье место в рейтинге: сразу после Юли и госбезопасности — и чтобы закрепиться хоть ненадолго в мыслях, сердце и жизни Лебедева готов на любые риски. Риск перелома челюсти, например — вполне себе оправданная жертва.
Но Лебедев просто застывает соляным столбом на целую минуту, смотрит на них мертвым, невидящим взглядом, а потом закрывает дверь и уходит.
— Па-а-ап, — неуверенно тянет Юля ему вслед.
Наверное, это заготовка «возмущена вторжением в свою личную жизнь», но все возмущение успевает почить в бозе, пока Лебедев, чеканя шаг, покидает собственную квартиру. Сценарий громкого финала пропадает впустую.
Стряхнув оцепенение, Артем подрывается следом.
Он теперь сам уже не понимает, чего ждал и зачем вообще это затеял. Но, совершенно точно, нестерпимая боль, исказившая в первый миг черты Лебедева, не была главной целью. Вихрем вылетая на лестничную клетку, в расшнурованных кедах на босу ногу и футболке задом наперед, Артем мысленно ищет себе оправдания. И находит с грехом пополам одно-единственное: на идиотов не обижаются.
Правда в том, что последние четыре месяца были лучшими в его жизни, и, наверное, стоило просто потерпеть мелкие неудобства: неискоренимую зависимость от человека, который воспринимает отношения как гостайну и постоянно борется с самим собой. Действительно, взаправду стоило.
Наверное, теперь уже поздно.
Лебедев тактически отступает до изгиба перил и снова каменеет, опустив голову и тяжело опираясь о крашеную деревянную перекладину. Со стороны выглядит собранным и спокойным, практически равнодушным, одни глаза выдают с потрохами — слишком они у товарища полковника выразительные.
— С Юлькой-то зачем?
— Не было же ничего, это просто… — Артем сбивается с мысли, чувствуя как внутри нарастает совершенно бессмысленная и беспричинная ярость. — А если бы с кем другим, вы бы слова не сказали? Только в том и проблема, что с Юлькой?
— Да. Рано или поздно что-то подобное все равно бы произошло. А вот ее не надо было впутывать, это, Артем, подло.
Теперь хочется вцепиться в напряженные плечи и встряхнуть хорошенько — даже и сил хватит: эффект внезапности и допинг из эмоций. Выдохнуть бы в спокойное, неподвижное будто у статуи лицо: ну как ты не видишь, я же тут рыбой об лед бьюсь, лишь бы смотрел на меня, лишь бы хоть изредка имя «Артем» мелькало в чертовом списке твоих приоритетов. Лишь бы ты был со мной, тайно или открыто, да разве это важно на самом деле, но хоть вот так, наедине, не отталкивай, не сопротивляйся, ты ведь хочешь не меньше.
Можно сколько угодно горы сворачивать и пробивать лбом стены, если там, за этими стенами, ждут и верят. Но, если нет, все разом теряет смысл.
Артем кусает разгоряченные губы, мучительно собираясь с духом, и выдает наконец:
— Я же вас люблю.
— Ты можешь так думать. Но даже если и правда, любовь проходит. А различия, сложности, обстоятельства — вот они, поверь мне, всегда остаются.
— Да к херам их, — резко и зло обрывает Артем. — Вы хоть повернитесь ко мне теперь!
Лебедев поворачивается, выпрямляясь, и можно наконец вжаться в него, обхватить руками, сгребая в горсть форменную куртку на спине, и, ссутулившись, упереться лбом в плечо, и зашептать горячечно:
— Я же вас люблю, сбрендить можно, как сильно, с катушек съехать. Что хотите для вас сделаю, Валентин Юрьевич, только вы не… Ну не надо так. Лучше с лестницы этой спустите, чем так, накричите, ударьте… я не знаю.
Лебедев слушает его признания, не меняясь в лице — Артем вскидывает голову, чтобы проверить. И надеется, что, может, взгляд скажет больше, чем слова, распахивает душу настежь: заходи, пользуйся, я весь твой.
И когда чужие руки вдруг сдавливают грудную клетку в ответном, не менее отчаянном объятии, до хруста ребер, до невозможности сделать вдох, до полного единения душ и тел, его моментально накрывает абсолютная эйфория.