Окно над его рабочим столом выходило ровно на дом напротив
И он признавался, что часто долгими и скучными ночами за проверкой работ учеников, или за бумажной волокитой, он часто засматривался в его окна
Например, в пятом слева на шестом этаже свет выключался ровно в восемь вечера, первее всех.
К двенадцати оставалось гореть только одно, на девятом.
Оно даже не зашторивалось, и хозяйка абсолютно об этом не волновалась—её силуэт было прекрасно видно, как видно и действия, как видно и саму комнату—уютную, заставленную безделушками.
Часто ему приходилось обращать внимание именно на него. И на девушку, живущюю за его стеклом.
Это продолжалось, кажется, два месяца, пока часа в четыре утра он не заметил её курящей в это самое окно.
И что-то в голове щёлкнуло, было бы интересно с ней пообщаться, да и сам он грешен не самой здоровой привычкой...
Но его опередили
—Человек с седьмого этажа, давайте вместе покурим?!
Она со смешком выкрикнула во двор, наверное, разбудив пару чутких соседей
—Давайте!
Свет за стёклами потух, и скоро они спустились на улицу.
Она выглядела смешно.
Шапка с помпоном жёлто-ряба́я, куртка пышная и кроссовки. Плотный шарфик. Будто мама тебя выставила на улицу в метель.
Не то что он, наскоро накинув какое-то пальто и обычную, чёрную шапку
Дожидаясь, она хихикала и пыталась дымом и паром от холода делать кольца, но получалось... А в прочем, получалось плохо.
—Добрый вечер...
—Добрый! Только ночь, правда... Меня зовут Ника, а Вы...
—Куромаку.
Ника призадумалась, словно повторяя в голове имя нового знакомого, на доли секунды улетая в свои мысли
А потом резко заговорила.
—А тебе не холодно, Куромаку?
—Немного. Но не страшно.
Она снова смотрит на него с интересом, а потом бесцеремонно куда-то уводит. Садит на длинные такие качели и садится рядом сама. Начинает раскачиваться.
—Мне кажется что ты очень интересный человек, Маку.
Она улыбается, но на него не смотрит.
—Очень мало людей так долго не спят и так рано встают, одеваются в декабре словно сейчас март, готовы выйти на перекур с абсолютно незнакомым человеком. А ещё у тебя имя красивое. Необычное.
Это заставляет улыбнуться и его тоже.
—Не сказать, что мы совсем не знакомы. Ты ведь тоже, как я смотрю, обращаешь внимание на окна?
—А вот теперь ты мне скажи, ты писатель или извращенец? Мне кажется только таким людям это интересно.
—Я просто уставший учитель математики, вот и всё. А ты?...
—Журналистка. Ну и частично пишу, в основном краткие образы даже без имён. Например, девочка кормящая уток, дедушка рисующий портреты... Два человека курят на качелях, это тоже образ.
И тихое молчание, лишь скрипом разбавленное. И темнота—догоранием пепла.
***
—Привет, Куромаку!
Она выкрикивает рано утром, когда замечает его, выходящего из подъезда. Забавно, в одно время с ней выходит.
И уставшее от недолгого сна лицо, неприятное предвкушение шумных пятиклашек и даже более шумных восьмиклашек в миг забывается и сменяется, заставляя его улыбнуться.
Ника окончательно к нему подбегает и чуть ли не под руку хватает, во все стороны дёршая своим помпоном.
—А тебе куда ехать?
—На Независимости, я там работаю....
Она хихикает, замолкает на секунду, а потом спрашивает резко:
—Можно с тобой поехать? Если ты на общественном.
—Да, а ты разве тоже где-то там работаешь?
—Абсолютно нет. Там просто кофе вкусное. И ездить люблю.
—Ясно...
Куромаку едет сонный и уставший, но с упоением слушающий её рассказы. Скачки по темам о кино на круассаны, с круассанов на контроллёров и с них на школьников, и так всю дорогу.
С упоением, потому что у неё явно талант рассказывать. Так экспрессивно и ярко, громко для утреннего транспорта и даже для проспекта, так по-своему и всё подкрепляя опытом, историей, пробой.
—...а ещё я химию люблю. Только био на профиль завалила, но ладно, у нас биологица была плохая. А ты, наверное, математикой занимался?
—И физикой. И историей. И вообще всем....
И почему-то внутри тошно, словно этот вопрос затрагивает что-то только зажившее, заставляя опять вспомнать те десятки репетиторов и порванные родителями тетради, холодные от слёз щёки и счастье, когда он поссорился с теми, кто видел от него лишь успехи...
—Всем–это, наверное, сложно.
Куро лишь кивает.
Выскакивают из троллейбуса как ошпаренные, хотя спешить некуда, хотя эту игру вообще первая начала Ника, стянув с парня шапку.
Она выбегает и лепит снежок, метая в друга.
А тот старается не отстать, и так же закидывает её снегом.
Она постоянно убегает, чуть дальше и дальше, пока они не доходят до какой-то кофейни.
—Вот про это место я и говорила. Лучший в городе, по своему опыту говорю
Маку, было, хочет возразить, ведь расписание плотное, но понимает—до уроков час есть. А вот кофе он сам всегда любил.
В кофейне тепло и уютно. Гирлянды свисают, музыка джазовая, пахнет хвоей и корицей. Хотя кажется, новый год через месяц.
—Кстати, ты ж учитель, а я хотела спросить... А я уже и не помню что. С детьми сложно?—Ника снова с интересом спрашивает, отпивая свой коричный латте
—Если найти подход, то нет.
Он вздыхает, словно что-то вспоминая, а потом смахивая, как что-то не нужное
День как в тумане, даже уроки казались тише обычных, и кажется, будто девушка заглушила всё остальное.
А её опять хотелось увидеть, расспросить о подробностях того нового фильма, что она так хвалила в троллейбусе. Может, он тоже посмотрит. Расспросить о статьях, о том вкусном кофе, об историю шапки с помпоном (ему казалось, она несомненно была, и очень даже интересная), узнать её саму ближе.
Глупо, что он даже номер её не спросил. Был ведь второй шанс, но нет!
Он в отчаянии смотрит в то самое не потухшее окно, но почти сразу же старается отвлечься
Ника переодевается, но словно чувствуя мимолётный взгляд, оборачивается, махая ему рукой. А майка, висящая на одном лишь плече, её совсем не волнует.
А утром, снова направляясь к остановке, находит в кармане бумажку с её телефоном.
Значит, может что-то и будет?
<center>***</center>
Новый год отмечали вместе.
Вместе, и не потому что друзья и знакомые, хотя это было бы лучше.
Потому что у Ники были проблемы. Её выселили из той квартиры на девятом, и Куро навсегда запомнит, как разрывалось сердце, когда он видел её плачющей на скамейке. Ночью.
Думал, это не на долго. Может, неделю, пока она не уедет к родителям—но планы поменялись.
Поменялись, когда после разговора с матерью она была угрюмо-молчалива, вместо привычной беззаботности, а закрывшись в комнате (Куро отдал ей свою спальню, окончательно перебравшись в кабинет) разревелась и вскрикивала что-то, злилась, билась об подушку.
Без внимания оставлять это было нельзя. Даже если на твои вопросы будет молчание. Даже если упорное "всё в порядке, просто месячные". Да неважно что, но за отмазками явно было что-то важное, что она не хотела говорить.
А может, стыдилась.
Николь становится легче только в объятиях. Крепких, защищающих.
Она дышит так же сбито, горечь слёз ощутима даже через майку, но было ясно одно—ей лучше. Она хотя бы не взвывает от обиды.
—Слушай, Куро, мне неловко об этом просить, но...
Она прерывается что бы сглотнуть ком в горле, надышаться, будто это последние её слова.
—...можно я останусь у тебя дольше? Там просто проблемы одни, я....
—Хорошо. Я не против.
И плач окончательно сходит на нет.
И поэтому новый год отмечали вместе, зарывшись под новый плед (на покупке которого Ника очень настояла), обвив маленькую ёлку гирляндой и старыми игрушками, заказав пиццу и вместе сварив глинтвейн...
Фильм выбирала Ника.
"Светлое сияние чистого разума". Куро, кажется, слышал о нём, но романтика его не интересовала.
Ровно до одного момента.
—Знаешь, мне кажется, ты напоминаешь Джоэля. Такой же никудышный. И на собаку похож!
Ника чуть пьяная и явно весёлая, толкает его своим плечом. Хихикает.
А в словах её действительно что-то было.
И дальше—больше, в Клементине узнавалась Ника, и даже черезчур, словно это она и есть, просто с цветными волосами.
А в этих диалогах и неумении, в неловкости и искренности уже узнавались они вместе...
И Ника снова говорит первее.
—Мне кажется, что я тебя люблю.
Николь, что сказала, понимает не сразу. Заторможенно, но заметив, отодвигается. Будет стыдно, если это будет не взаимно.
А Куро замечает где-то на уровне мыслей, что не хочет такого. Не хочет, что бы она отталкивалась, боясь, что после всё изменится в худшую сторону. Не хочет видеть её напуганной
—Всё в порядке.—тянет неуверенно, смущённо—я тоже тебя люблю.
Ника расплывается в улыбке, не обычной, насмешливой, но искренне-счастливой.
И его это тоже заставляет улыбнуться.
Но Николь не терпеливая.
Совсем не терпеливая.
Она тянется к Маку совсем скоро, обнимая уже крепче и наглее, и целует чуть ниже щеки.
—А мне теперь можно!
Смеётся, так по-доброму его дразнит, снова ввязывается в спор. Сражение.
И ничего не остаётся, кроме как притянуть эту бестию к себе ближе, и греть, пока лишь дыханием, ей шею, и хвататься, кажется, за единственный свой шанс на счастье.
Сердце полнится и изливается любовью, до безумия абсурдной и странной. Бьётся взволнованно, словно наружу просится, освободиться, и птицей из клетки вылететь куда-то.
Но нельзя, ведь без сердца любить не получится. А ему очень хочется Нику любить.
Любить её непосредственность и живость, любить рассказы о собственной жизни, любить её рецензии на фильмы и хихиканье, любить насмешливость и искренность.
Хочется любить всё что было в этом человеке, всю её до кончиков пальцев, до самых-самых сокровенных секретов, до колтунов непослушных волос и безграничной фантазии на всё, что только способны воплотить в жизнь буквы и тексты.
Засыпает она у него коленках, пока Куро копошится в её волосах, по плечу гладит.
А ещё она похожа на кошку. Только почему—ему объяснить сложно.
***
—И вот это ещё!
Она бежит из другого конца отдела к Куро. Ну как она, издалека бежит скорее огромный осьминог с лишней парой ног, только человеческих.
Он с улыбкой кивает, и Ника оставляет игрушку в уже второй корзине безделушек в квартиру, прыгая от радости.
Зато у них дома теперь будет живее. И плевать, сколько это будет стоить.
К родителям Николь окончательно не вернётся, и потому первое, что она решила на правах второй хозяйки квартиры—ремонт. Очень и очень масштабный.
И Куромаку без проблем с ней согласился. Дома действительно было... Неуютно. Обои старые и местами отклеенные, мебель не лучше. До того Ника боялась сподвигать Куро на большие обновления, но сейчас...
Они приходят домой, и она сразу же рвётся распаковывать пакеты.
—Так, свечки есть, подсвечники тоже, два пледа, аээээ десять подушек? Куро, мы же долж-
—Там их пятнадцать, не волнуйся. Они просто в другом лежат.
Это выглядело забавно.
За то к вечеру в квартире уже было по-мягкому тепло и уютно. А это всего-то четыре пакета "бесполезного декора", как он бы назвал его, кажется, ещё год назад.
Через несколько месяцев всё меняется до неузнаваемости.
Лишь кухню пока ничего не тронуло, они пьют на ней дешёвое вино, дымя одной сигаретой на двоих. Хрустят отсыревшыми хлопьями
Просто так атмосфернее.
"Просто так атмосфернее"—оправдание, кажется, всему что здесь происходит. Оправдание их парным кулонам с космонавтами, оправдание смятой на стуле одежды, не расправленному покрывалу.
Оправдание тёплым поцелуям щёк и шеи по холодным утрам, оправдание дурацкому шарфику и шапке с помпоном теперь у обоих (в них явно что-то было, просто Куромаку упорно это отрицал), оправдание запачканному от картины по номерам столу и их абсурдной любви
Просто так атмосфернее—любить человека на тебя не похожего, и набираться от него этой непохожести. Атмосфернее по дружески спорить и драться подушками, чем быть прелестной парой из классических сказок. Атмосфернее быть неправильным.
***
Поцелуев, кажется, слишком много.
Настырных и горячих, они по всему телу отдаются теплом, а где-то даже дрожью...
Ника тянет его на себя и впивается в губы—покусанные от волнения, влажные.
Теперь её очередь.
От губ ниже—еле заметный поцелуй подбородка, нетерпеливо покусанная шея, более нежный след ниже уха. Покраснение на ключице.
И до какого же безумия им обоим это нравится.
Снова губы. Настырнее, от резкости она падает на подушку, хватаясь ему за шею.
Внизу живота что-то нетерпеливо жжётся.
Это явно игра, бесправильная игра, где не будет победивших и проигравших, где будет только абсурдное, но слишком желанное.
Игра, которую оба поджидали.
Она толкает Маку на спину, восседает с ехидной улыбкой. Снимает домашнюю майку.
Знает, что рано или поздно доведёт, но ни этого ли сейчас они оба добиваются, словно споря, кто отдастся страсти первее?
А тело её красивое даже в силуэте окна, но вблизи оно было таким настоящим, по-неправильному неидеальным, с растяжками и пухловатыми плечами, руками, бёдрами.
Николь удивляется, когда он проводит от плеч по рукам ниже, забирая их из-за спины, прерывая попытку расстегнуть лифчик
—Не стоит, ты сама говорила, что тебе так комфортнее...
Она кивает. Приятно, когда о твоих особенностях помнят.
Когда его пальцы касаются запястий и вен на них, чуть надавливая, по телу дрожь колотится.
Маку тянет её на себя что бы снова расцеловать шею-ключицы, а может и ниже спуститься, но он не уверен.
Не уверен, потому что сам не понимает как это произошло но прекрасно понимает, к чему приведёт—но не знает, нужно ли это ей.
Но всё же решается
Он проводит мягко пальцами по нежной коже, целует поверх, и как же это прекрасно.
Прекрасно ощущать, что ты умеешь любить, что ты умеешь проявлять эту любовь, и, что кажется самым главным—это получается совсем не грубо, не напряжённо, не рвано.
Ника смеётся вперемешку со стоном, когда он чуть кусает её шею—наверное, что-то вроде мести ей самой за десятки красных следов на нём же.
Это выходит за грани самых абсурдных и невозможных их мечт, вся эта похотливая близость, она кажется невозможной.
Невозможной, хотя сейчас он на секунды останавливается, и спрашивает, боясь разорвать эту тонкую грань реальности и игры.
—Ты уверена?
Николь отлично понимает намёки.
—Более чем.
Он аккуратно валит её на спину и возвышается, нежно проводит по шее.
Тянется к полке над кроватью.
Ведь, в конце-концов это не должно быть испытанием, не должно быть чем-то бо́льным и рискованным, это лишь ещё одна ступень близости, не первая но, и не последняя на пути к апогею их чувств и понимания, но, наверное очень важная, раз люди возводят её в абсолют.
Нижнее бельё скомканно лежит в углу кровати
Ника тихо-рвано простанывает, чувствуя движение внизу себя. А потом улыбается.
Что бы то ни было, об этом очень забавно думать, что обычное подглядывание в дальние окна привело к тому, что они сейчас ближе некуда , буквально друг-в-друге, хотя прошло всего лишь два? три года? они никогда не считали.
И снова поцелуй, он нежно подносит её руку к своим губам, касаясь ими запястья.
Видимо, дрожь та будет не последней.
Медленно, неторопливо.
Куро проводит рукою по её талии, словно отстукивает что-то пальцами.
А вообще—Ника очень мягкая. Тёплая.
Её мягкости-тепла хватает даже что бы согреть сразу обоих, даже когда-то болезненно-худощавого Куромаку, которого она до сих пор дразнит "спичкой".
И сейчас этого тоже хватает. Наверное, даже с избытком, если в воздухе становится ощутимо жарко, а на лбу выделяется пот.
А может это и от волнения.
Ведь как не волноваться, когда тебя окатывает дурацкая палитра странных чувств и ощущений, как не волноваться, когда кто-то впервые настолько тебе доверился, во всех смыслах открываясь.
Её стоны перемешаны с насмешливым хихиканьем, улыбкой, это в какой-то степени его тоже радует. Значит, ей не больно. Значит, он делает правильно.
И уж тем более правильно, если она тянет его к себе. Улыбаясь, расцеловывает коротко, часто. Про чувствительное не забывает, он сам что-то мычит, когда Ника целует его за ухом.
Это всё до безумия смешанно. И смешно.
Николь сдаётся первой, выгибаясь в спине, снова хватая его за шею. Чувствует, как внизу теплеет.
И теперь без сомнений—правильно.
Теперь очередь Маку, он целует девушку ниже шеи, уже сам изливается. Нежно сжимает её запястья.
Ника улыбается, сталкивает парня с себя. Блаженно улыбается.
—Знаешь, мне кажется...
Он слушает только первые предложения, гадая и правильно угадывая—Ника всё ещё верна своим традициям. Даже будучи почти полностью голой, даже только что прочувствовав слишком много.
Традициям в переключении тем, словно и небыло всей этой похоти. Рассказывает ему о каком-то фильме, старом, с корявыми спецэффектами и ещё более корявым звуком, но до такого безумия атмосферном, что ей даже понравилось. Наверное, завтра снова скинет ему рецензию и неделю будет напоминать прочитать, что бы узнать его мнение.
Это приятно, когда оно важно.
А Куро куда-то в свои мысли уходит. Он бы с удовольствием её слушал, как слушает всегда, но есть одно но...
Это всё сейчас происходит будто в самом абсурдном фильме, вроде тех, что сняты на кривые камеры телефонов, озвучены в подсобке, но полны в своих сюжетах и смыслах. Такие фильмы цепляли их обоих, но там отношений небыло почти никогда, а здесь...
Наверное, понятно.
—Ты опять меня не слушаешь!
Она возмущённо фыркает и чуть давит его подушкой.
—Прости, просто тоже о кино думаю.
Ника удивляется, поворачивается к нему.
—И о каком же?
Улыбается.
—О нашем с тобой. Мы ведь сейчас правда как в каком-то артхаусе.
На секунды задумывается.
—Наверное...
Она садится на край кровати, горбится.
—Ты куда?...
—Мыться. Просто... ну так не очень удобно.
Куро понимающе кивает, и смеётся, когда из коридора слышит насмешливо-приказное:
—И спишь ты сегодня здесь, со мной!
"Как будто у меня есть выбор"—фыркает, но не злобно. Он сам только за. Идёт к себе, за одеялом. Она ж своим в жизни не поделится.
Когда они ложатся спать, ещё недолго друг-друга целуя, в воздухе витает почти физическое счастье.