...Исправить всё.
Это так по-детски наивно.
Не все души, покинув земную оболочку перерождаются.
Некоторые из них, слабые, разбитые собственной злобой и ненавистью, не переходят на новый круг. Жалкие, пожравшие себя же, они настолько ничтожны, что не могут вырваться из пут земных грехов, что совершили когда-то. Призраки прошлых деяний держат их несильно, но даже слабой хватки достаточно, чтобы не дать грешнику скрыться в пустоте, ища спасение.
Глупцов, которые единожды возомнили себя Богами — убили, ограбили, изнасиловали — несправедливо жалеют. Считается, что выродки сами наказывали себя уже при жизни: каждый день тряслись от страха возмездия. Прогнившие остатки душ раскаявшихся навеки исчезали во тьме, другие же получали новое тело и с рождения не имели возможности мыслить, были подобно никому не нужному сорняку. От них зачастую избавлялись сами матери, чтобы долгие годы не тянуть за собой лишний груз.
Каждому своё.
Были и те, кто не заслуживал никакой жалости.
Такие объявлялись редко и даже Диюй не желал их принимать. С них было ничтожно мало снять кожу, поставить коленями на металлическую стружку и влить в рот раскалённый воск.
Босяк из Куйчжоу пополнил скромные ряды самых последних ублюдков, которые и в последние секунды своей дрянной жизни не раскаялись, не признали вины.
В теперь уже единственной руке Сюэ Ян плотно сжимал потемневшую от времени конфету. В момент, когда смерть дошла и до него, он не думал о себе, не вспоминал о людях, которых вырезал так, будто в самом деле это были лишь крохотные и слабые муравьи под его ногами; мысли Сюэ Яна занимал один только даос в кипенно-белых одеждах — его враг, его самый близкий человек, его наказание и упущенная возможность искупления — Сяо Синчэнь.
Тот, кто не должен был умереть.
Если бы Сюэ Ян только мог, он бы непременно исправил всё.
Даочжан не упал бы на колени, не умолял о пощаде, не провел бы остриём лезвия по бледной коже.
Если бы ему только дали шанс...
Но Диюй живёт по своим правилам и не терпит позорных исключений.
Муть перед глазами рассеялась, размытое изображение обрело контуры, и сердце Сюэ Яна пропустило болезненный удар.
— Даочжан!
Лента, скрывающая пустые глазницы, побагровела. По бледным щекам текла кровь, она, подобно безумному творцу искусства, старательно вырисовывала красной киноварью плавные линии на побледневшем лице, приковывала к себе взгляд.
Волна ужаса поглотила Сюэ Яна целиком.
Эта сцена...
Он уже окончил свою пропитанную ядом речь, разбил Сяо Синчэня, растоптал его душу, смешал с грязью, почти уничтожил.
Ноги словно приросли к земле. Тело неконтролируемо трясло. Глотать стало тяжело, дышать тоже, глаза в миг наполнились жгучими слезами, что стекая по подборку, падали и разбивались о яркую зелень.
Губы же, вопреки всему, растянулись в улыбке, жуткой, измученной, отчаянной.
Снова?..
Что это — предсмертное видение?
Чем бы не являлась представшая картина, сейчас Сюэ Яну плевать. Он не думал об этом, потому что было то, что заполнило его мысли, не оставляя места чему-либо ещё — он знал, что произойдёт спустя мгновение.
С уст сорвался надрывный крик:
— Даочжан, не двигайся!
Сяо Синчэнь, кажется, не слушал его, потянулся к рукоятке Шуанхуа. Он не может жить. Не достоин этого. Решение уже принято. Это единственное желание — покончить с собой — которое он исполнит, не подумав о благе других.
«Ты не способен спасти даже самого себя».
Фраза, больнее сотни стрел, вгрызается в плоть всегда идущего по праведному пути заклинателя.
Рука лихорадочно ищет меч, но попытки тщетны, Сюэ Ян уже вцепился в него с такой силой, будто возжелал стереть в порошок.
Однако даже после того, как все пути к самоубийству были обрезаны, дурное предчувствие у Сюэ Яна не прошло, а лишь усилилось. Тревога была настолько сильна, что от волнения к горлу подкатила тошнота. Какая-то его часть ощущала, что всё вновь пойдет не по задуманному им сценарию.
«Нет-нет-нет, всё в порядке!.. Всё будет хорошо...» успокаивал он себя и чувствовал — не будет.
«Что же не так? Даочжан, теперь ты не можешь умереть. Я забрал твоё оружие и никогда не верну его тебе. Даочжан!..»
На лбу выступил пот, и Сюэ Ян как в забытье затряс головой. Нет!.. Какого чёрта?.. Это невозможно, за что...
«Почему твои губы побелели, даочжан? Почему дыхание прервалось? Отчего ты вновь куклой упал на землю, не в силах пошевелиться?»
Шуанхуа глухо ударился о землю, выскользнув из холодной ладони.
Мысли мучительно медленно затягивают Сюэ Яна в безумные переплетения паутины и не дают в путанице множественных нитей найти ответ.
Разгадка так легка.
Не надейся, грешник, что на этом твой дурной сон оборвётся.
Догадывается ли Сюэ Ян, что будет вновь и вновь наблюдать за тем, как его рассвет погибает, как светлая душа разбивается о ножи правды?..
Самый страшный кошмар будет преследовать его из раза в раз, всё глубже затягивая в бездонный омут боли и отчаяния.
Такова высшая мера наказания.
Подвергнутый ей понимает, всё, что он делает — бессмысленно, но с каждым новым видением его надежда будет снова слепящим пламенем возгораться из пепла. Так он будет бесконечно изводить себя верой, душить себя лишними обещаниями о лучшем конце.
Сюэ Ян, Сяо Синчэнь будет умирать на твоих глазах каждый раз. Сейчас — представь себе! — всего-то от разрыва сердца. Какой нелепый был уготован ему конец!
Зачем ты срываешь горло, зачем проливаешь слёзы над ним. Небо тоже плачет, ему тоже больно, но оно молчит. Ты тоже молчи, не моли мертвеца ожить.
Холодное тело ты прижимаешь к своему, но знаешь, что мертвый не обнимет тебя в ответ.
Ах, Сюэ Ян, глупый-глупый Сюэ Ян, что так печалит тебя, почему на тебе лица нет, отчего глаза покраснели. Не ты ли убил своего даочжана? Не ты ли обманывал его, окрашивал его когда-то чистые руки в алую кровь невинных? Ты хотел этого, Сюэ Ян. Радуйся! Целая вечность уготована тебе, чтобы смотреть, как ненавистный враг падает замертво. Радуйся! Сяо Синчэнь будет давиться своими же слезами в вечном круговороте терзаний. Радуйся! Ты же так ненавидишь его.
Ты такой неблагодарный, Сюэ Ян. Твоё желание исполнено, но ты рыдаешь не от счастья. Черствое сердце разрывается на части, когда ты бессмысленно отрицаешь очевидное: ты ошибся и ошибку эту вовеки не исправить.
Как жалко выглядит твоя ничтожная фигура в этот момент.
Огромная пропасть легла между тобой-ребёнком, не получившим сладкое угощение, и тобой-монстром, молящим Небеса прекратить муки своей жертвы.
...Неужто понял, что картина пред ним больше, чем плод воображения!
Конечно, Сюэ Ян, ты не достоин довольствоваться призрачными видениями, зная, что иллюзия рассеется.
Кровь и плоть, тело заклинателя— ныне кусок мертвого мяса, всё настоящее. Повторно были прожиты мгновения, погубившие дорогого человека.
«Ты любишь Сяо Синчэня? Ничтожество. Как можешь ты своими грязными извращёнными чувствами порочить его?» — отныне никто не посмеет произнести нечто подобное.
Закон ада един для всех — каждому воздастся по делам его.
Теперь мир знает, что заклинатель хладнокровно прерывал жизни десятков крестьян: детей, юношей, стариков; не пощадил даже деву, которая носила ребёнка под сердцем.
За это он понесёт наказание.
Каждому своё.
Сюэ Ян, вообрази себе, на какие муки ты подтолкнул белую душу.
Теперь по твоей вине она не сойдёт с петли, которая будет забирать и даровать снова то единственное, что не купишь за деньги, не возьмёшь в долг, не вымолишь даже у могущественного Божества, крупицу с море идентичных ей — жизнь.
Фарфоровую вазу толкнул проходящий мимо, и она со звоном тысячи разлетающихся осколков разбилась о пол. Вазу склеили, смотрящий издалека не заметит на ней трещины, слабовидящий в упор проигнорирует их, разбивший начнёт утверждать, что с вазой ничего не случалось.
И только невзрачная бабочка с крылом, порванным отлетевшим стёклышком, готова будет кричать: «Не слушайте их! Ваза разбита, неужели вы не видите? Ей больно, по тщедушным осколкам вы собрали её, и ей больно. Избавьтесь от неё, загасите страдания!»
Но бабочки не умеют говорить, а остальных не волнует боль фарфоровой вазы, пусть она лишена хоть одной своей стороны, её поставят на всеобщее любование другой.
Знай, Сюэ Ян, что ты — мизерная и блеклая бабочка, никто не слушает бабочек, потому что они не говорят.
Знай, Сюэ Ян, что Сяо Синчэнь — фарфоровая ваза, муки которой никому не интересны, потому что таково твоё наказание.
Пусть каждый пожнет плоды деяний своих.
И если нескончаемых пыток одного человека не хватит, чтобы обелить душу его, Диюй возьмёт второго.
И не важно — будет то праведник или такой же убийца.
Вдвоём они будут босиком идти по лезвиям ножей, их ступни превратятся в кровавое месиво, но остановиться не получится. Петля ждёт их. Петля никогда не оставит их. Петля станет домом навеки.
Сюэ Ян накрепко зажал себе уши, лишь бы не слышать своих мыслей, но разве может это помочь?
«Заткнитесь, хватит! Довольно! Исчезните вы все к черту! Пусть ничего не останется!..»
А голоса Ада всё не утихали. Их только веселили бессмысленные крики грешника.
Сюэ Ян, почему ты так неуважителен к нам? Ты смешон.
К чему пустые угрозы, нельзя стереть несуществующее; мы же не кровь на клинке.
Как паразиты мы пробираемся к тебе под кожу и растворяемся, всасываясь во всё твоё существо.
Теперь мы часть тебя. Мы слышим, как колотится твоё сердце, чувствуем, как надрывно ты дышишь, мы знаем о твоих страхах.
Мы и есть твой страх. Это из-за нас ты попал в тёмную бездну кошмара. Это мы убиваем твоего даочжана каждый раз. Ты ненавидишь нас?
Молодец, ты хороший мальчик, Сюэ Ян. Мы тоже умеем хвалить, мы не хуже твоего даочжана. Даже лучше! Верь нам. Хочешь конфету, Сюэ Ян? Ты был послушным и делал то, что значилось в свитке твоей судьбы, поэтому не останешься без награды.
В мгновение ока вокруг наступила давящая тишина, картинка перед глазами пропала, яркий пейзаж рассыпался бледной пылью, вместо него — тьма.
Абсолютная чернота: ни звука, ни лёгкого дуновения ветра.
Пустота сковала Сюэ Яна несуществующими цепями. Он остервенело вырывался, сыпя ругательствами, озирался по сторонам — безрезультатно, он не видел ничего, только чернильный мрак.
Начальный испуг не собирался отступать и, как по щелчку пальцев неизвестного повелителя, преобразовался в большее. Волны животного страха накатывали одна за другой, затягивая всё дальше в тёмную пучину и вновь швыряли на берег, покрытый острой галькой, которая нещадно оставляла после себя тысячи мелких кровоточащих царапин.
Сколько бы Сюэ Ян не вслушивался, слышал только своё тяжёлое дыхание.
Шея затекла, в кончиках пальцев кололо.
В мгновение по спине пробежал холодок, а зрачки сузились — о своеобразные стены материи эхом отразился спокойный, с нотками напускной заботы, голос, медленно растворяющийся в пустоте.
— Ничего не происходит. Ты так просил об этом. Всё исчезло. Что же не устраивает тебя сейчас?
Источник звука определить не получалось, он плавно переходил с одного места на другое, не теряя и мгновения. Первый снег, хаотично разлетается и тает прямо в воздухе, голос — тоже.
— Здесь нет ничего: нет меня, нет тебя. Ничто не существует, — неизвестное фантомное существо будто читало мысли. — Не ищи то, чего нет.
Голос — ни мужской, ни женский — замолк, словно, и правда, его никогда не было, а потом раздался над ухом: «Всё нереально. Глупенький, зачем ты пытаешься познать непостижимое?»
Тело не слушало Сюэ Яна, когда он открыл рот, чтобы ответить, не смог произнести и слова. Его губы шевелились, но ни звука не слетало с них.
— Ты не слушаешься, непокорный. Ведёшь себя значительно хуже. Мне не нравится это...
На языке почувствовался сладковатый вкус. Это конфета таяла во рту.
— ...Но тебя обещали обрадовать. Ешь. — Звонкая пощёчина. — Не вздумай выплюнуть. Ха-ха, неужто так уверен, что можешь противиться.
Они знали, они точно знали — такие конфеты даочжан покупал ему на рынке и давал по одной штуке каждый вечер. Часто Сюэ Ян и А-Цин препирались из-за того, что кто-то съел больше. Необычное послевкусие оставалось после особенной сладости.
Сюэ Ян готов был есть их мешками, особую тягу он питал к ним. Далеко в детстве за желание полакомиться сладким он был избит, поплатился пальцем, но страсть ощутить сладковатый вкус не ушла.
После смерти даочжана конфеты не лезли в горло. Он по-прежнему любил их, но поклялся, что съест следующую, только если её предложит ему даос в белых одеждах.
Теперь невидимая тварь затолкала сладость в глотку, заставляя давиться слюной.
— Что с тобой, Сюэ Ян? Тебе же так нравилось это. Когда Сяо Синчэнь прямо из своих рук кормил тебя такими же, ты готов был как паршивый пёс вылизывать его пальцы, а теперь?
Как несуществующее может чуть ли не до решающего хруста сжать шею? Как может разорвать щеку когтем? Как может одним рывком порвать призрачные оковы?
Когда ничто больше не врезалось в тело Сюэ Яна, удерживая на месте, ноги у того подкосились, и он, абсолютно вымученный и бессильный перед внутренним бесом, упал на колени перед существом.
— Я освободил тебя. Теперь мы с тобой наравне. О чём же ты попросишь меня в этот раз?
Слёзы смешивались со стекающей из разбитой губы кровавой дорожкой.
Сюэ Ян хотел бы взвыть и зайтись в рыданиях — это легче, чем задыхаться от распирающих тело изнутри эмоций. Но существо держало его под контролем.
— Что ты за мразь такая... — голос, лишенный надменной ноты, звучал как нельзя смехотворно и жалко.
— Мразь? Мы не похожи?.. — существо замолкло, будто и впрямь задумалось над фразой. — А помнишь, Сюэ Ян, как немощный старик просил тебя пощадить новорожденного внука. Ты рассмеялся ему в лицо и сказал «Повезет в следующий раз». А потом иссиня-чёрным лезвием ты перерезал горло маленькому мальчику. Дети, как правило, перерождаются сразу. А вот чем человек... старее, тем сложнее ему научиться искренне прощать. Озлобленные души скидывают сюда.
— Ты... — Сюэ Ян никогда не забывал о своих жертвах, помнил поголовно кого и каким образом отправил на ту сторону. Он и вообразить не мог, что ему предстоит встретиться с одной из них: мужчина, утративший человеческий вид, живущий ненавистью и питающийся страхом его убийцы. Сейчас Сюэ Ян рядом с ним тряпичная кукла, взирающая снизу вверх.
Перед глазами его возник ярко-зеленый сгусток — единственный источник света, пусть и безмерно слабого.
— А-Сы оказался слишком слаб, его душа разорвалась бы.
Сгусток подлетел с существу и осветил контуры кривых отростков-рук. Мёртвое существо гладило своего мёртвого потомка. Они затеряны в вечной тьме, забыты.
— Ты не пощадил нас. Я был болен на старости лет, лекари оказались бессильны перед неизвестным им заболеванием — простился бы с миром через два полнолуния. Гнить, желая отомстить за себя, удел других. А-Сы тоже не хотел тебе зла, он слишком чист, милый мальчик, не понимал, какое зло ты совершил. Просил, чтобы тебя пощадили. Единственный, кто заступился за такое отродье.
Его речь прервалась. То, что когда-то было ребёнком, затрепыхалось в чужих руках. Слабый огонёк до сих пор не хотел причинять вреда кому-либо. Ребёнок остаётся ребёнком сколько бы дней он не пробыл в этой бездне.
— Над тобой сжалились — ты никогда не доходил до этого. Тебе могли помочь. Я забрал тебя из бесконечной череды ужаса, дал шанс.
Вот, как он оказался здесь, в пустоте. «Над тобой сжалились». Сжалились и позволили сойти с петли.
— Я не вижу раскаяния в твоих глазах.
Голос с каждым словом становился всё тише и наконец с негромким всхлипом прервался. Существо плакало.
— Ты не чувствуешь вины. Мой внук... он позволил тебе... Ты последняя мразь. Скажи это сам. Скажи, что никогда не жалел о своём поступке, и я отправлю тебе назад.
Огонёк непрерывно мигал, не решаясь вмешаться.
Сюэ Ян молчал. Если соврет, сможет остаться здесь. Внутри всё сжималось. «Солги. Ложь спасёт тебя. Ври, Сюэ Ян».
Там ждёт пытка. Там хуже, чем во тьме, наедине с жертвами. Там даочжан... Ему плохо. Там снова и снова его чистое сердце будет разрываться от отчаяния и собственного бессилия перед ситуацией. Там даочжану бесконечно больно.
— Я виноват, мне совестно.
Тишина охватила чёрное пространство. Существо прижало к себе мерцающий изумрудным сгусток. Лишь ладони освещал этот свет, но этого было достаточно, чтобы увидеть как они трясутся.
— Лжешь, — словно не веря в свои слова, прошептал уже несуществующий мужчина. — Ты и сейчас обманываешь...
Сюэ Ян оскалился, обнажая клычки, как пёс, которого ещё чуть-чуть и забьют палками до смерти.
— А ты не настолько туп как выглядишь.
В этот миг пространство наполнилось сдавленными подвываниями огонька.
Материя под ногами расступилась, и тело Сюэ Яна провалилось в подобие бездонного колодца.
Снова город И, опасная правда, которую стоило держать при себе, побелевшее от страха лицо даочжана и жалкие секунды, чтобы придумать способ исправить всё.
Песочные часы перевёрнуты, поток мелких частиц бежит, забирая время. Замедлить их бег невозможно.