Лоск

Я ненавижу зеркала.

Тянь считает фантастикой только лишь факт того, что ему это позволяют.

Это: вести рукой по позвоночнику, касаться кромки костей и торчащих рёбер, как лёд трескающихся от надломленного голоса его пепельно-рыжего солнца.

Оно сегодня искупалось в порохе туч и пыли под подошвой мирской несправедливости.

Говорят, если любишь, то сможешь отпустить, но хуйня это всё, если честно, потому что куда Рыжего можно отпустить, если он притягивает сплошных тварей и мудаков отбитых.

Таких как Тянь, например.

А кто кроме него будет касаться так? Шань как псина, руки откусит и больше близко не подпустит, это уже проходили, но почему сейчас, когда их отношения опустились до

Хозяин и его ручной оборотень

Всё внезапно стало доступным?

Шань подпускает его близко настолько, что в секунду стекло — даже не хрусталь, — глаз Тяня сталкивается с неебически дорогим коньяком во взгляде Рыжего.

Вау, — только и цедит, а потом позволяет перетянуть контроль и прижать за горло к спинке кровати и без тени улыбки понять — это конец. Так он, Рыжий, ещё в жизни не вляпывался.

Может ты боишься не зеркал, а своего отражения?

Шань хочет ему глаза выцарапать за это, но льнёт ближе и рассыпается на крошки когда-то разбитого стекла просто от этого голоса, возносящего и разрушающего одновременно.

Руки у Тяня вездесущие, уже тащат на себя и пробегают по майке вдоль живота, только ради проверки очевидного, а потом победоносного понимания, что да, можно.

Можно выкинуть к чертям эту майку, можно трогать там, где жгучая пустота; там, где валяются осколки зеркала, раздирающие раны и пыль на багровых следах. Озеро керосина, в которое забыли бросить спичку и так оставили кипеть само по себе, разъедая лёгкие и все каналы, по которым бежала кровь, а потом выжечь и сердце: медленно, методично.

Рыжий бы не допустил: сам зажёг чем-то, только не мучиться, только быстрее и менее раздражающе. Насмехаться над этим горем он бы не позволил.

Зажёг, как говорится, и перестарался, потому что горящая спичка с нехитрым именем "Хэ Тянь" оказалась опасно тусклой и безжизненной. Только тогда и пришло осознание глубочайшего проёба: спичка-то искала свой огонь.

А сейчас в груди вместо полыхающего поля под защитой клетки из рёбер переполненный щемящей нежностью сад кислоты, вместо перегнивших органов пионы ядовито-рыжего, огненного цвета.

Говорят, если любишь, то сможешь отпустить, и Рыжий думает, что этого мудака ещё никуда не отпустишь — потухнет под первым проливным дождём. Не разгорелся ещё.

Тянь в этой нежности заблудился уже давно, потому откидывает голову на подушки, обнажая шею в таком интимном и доверчивом жесте, что сложно удержаться от несильного отпечатка ревности.

На секунду — такой короткий момент, — глаза того становятся матовыми.

А потом всё выворачивает мир к ним под ноги, делая накалённый воздух цветным и дребезжащим. Выбивает из-под ног реальность и одеяло из-за спины.

Рыжий выдрал бы все волосы с головы, размазал бы собственную кровь по стенам и впечатал этого ублюдка по центру. Красиво, думает, получилось бы. И поцеловать не грех.

Отвратительно, потому что реально красиво и солёно. Ложь это всё, про сладко-сахарные первые поцелуи. Если вы за минуту до рыдали и пиздили чужой ебальник навряд ли во рту отпечатается вкус розы, а не слёз и кислоты крови.

Но всё равно красиво.

Целуй, блядь, весь твой, весь на ладони, думает Шань, и сам от себя в ужасе. Тяню такое дважды повторять не надо, даже если сказано это было взглядом, через рваный вздох.

Рыжий его зажёг.

До кристальной ясности взгляда, до пепла по комнате и сигаретного привкуса на — прости меня, господи, — горячем языке, до тянущего ощущения где-то глубоко, до дыхания через раз.

Тянь его завершил.

Трудно быть ошибкой, трудно быть на ступень ниже мира вокруг себя; мира, которого слишком много. Но так хорошо, когда вместо надменного взгляда тебе сверху подают руку и помогают засадить цветами зияющую червоточину в груди.

Их скольжение сотрясает воздух и где-то в мире уже начался ураган и умер не один десяток бабочек.

Слёзы на щеках высохли, кровь на губах запеклась, и от недавней потасовки остались только глухие отражения вдохов, разбивающиеся об стены до дрожащих нескладных мелодий.

Если бы они помнили, с чего всё началось, то никогда бы не пришли к этому положению: Рыжий на хаотично раскиданной простыни, Тянь на потерянном Рыжем. Между ними несколько сантиметров и невозможность уйти.

Но никто и не собирается.

Цвета комнаты скачут между зелёным и розовым, потом свет исчезает вовсе, и Тянь уже ведёт ладонью вниз, напрочь отрезая последние мысли о чём бы то ни было. Этого для Рыжего достаточно, даже слишком.

Он тянется к волосам и сжимает до ощутимой боли, о чём жалеет спустя секунду, за которую его успевают развернуть лицом к зеркалу и сжать руку.

Тянь молчит и смотрит на их отражение: абсолютно растерянного Шаня и его горящие в приглушённом свете уши, на свой помутневший взгляд, на руки на запястье и под застёжкой джинсов. Это заставляет его распалиться ещё больше.

Просто обжигающе.

Шань сдавленно шипит и отворачивается, сталкиваясь с лицом Тяня, впервые настолько сосредоточенного и жаркого, а потом ловит губам: смотри.

И, сука, поворачивается обратно.

Это Тяню с его невъебенными пропорциями и смазливым лицом легко на самого себя смотреть, а не Рыжему с торчащими костями, с воспоминаниями о каждом белёсом шраме растворяющей болью за сердцем.

Если бы только они могли стать более хладнокровными, то непременно не позволили бы этому случиться, но проблема заключалась в том, что даже если они бы были более хладнокровными это бы произошло.

Первый раз у Рыжего сейчас во всём:

Его впервые целуют с удушающей любовью в висок и шею.

Он впервые кусает не потому что хочет выдрать глотку, а потому что желает всего и без остатка.

Звуки собственного шипения уже совсем далеко, смешиваются с музыкой вечернего города, с дыханием Тяня, с совершенно безобразно-пошлыми звуками снизу.

Сносит сознание и остатки разумного капитально, и он уже не слишком заботится о том, как это, должно быть, выглядит. Как он снова седлает Тяня и сам ведёт рукой к нему, бесстыдно и грубо, лишая и малейшей нежности со своей стороны, но искренне наслаждаясь положением.

Тянь снова теряется в этой невероятным образом открывшейся стороне Шаня, и тот не упускает возможность снова вцепиться в беззащитную шею, зная, что они друг для друга такие ненадолго, и больше Рыжий не ударит в стену от безысходности, а Тянь не покажет снисходительное умение слушать.

Шань смотрит в зеркало, Тянь ускоряется и они оба основательно теряют контроль, асинхронно двигаются и всё равно ловят эту атмосферу приближающегося неизбежного.

Дрожью пробивает воздух и оттенки сиреневого скачут по стенам и зеркалу. Рыжий точно его разобьёт, чтобы забыть свой позорно жалкий вид в тот момент, когда Тянь решается на то, чтобы вернуть себе первенство и снова бросает Шаня на подушки, нависает сверху и совершенно бестактно ворует глубокий и жаркий поцелуй, от которого заканчиваются силы на попытки связаться с реальностью.

Вслед за майкой Рыжего летят джинсы. И последний шанс съебаться отсюда, а лучше вообще из страны, но Рыжий придурок не против засоса на бедре и крышесносного взгляда снизу вверх. Всё, пиздец.

Тянь, ублюдок, понимает всё, когда разводит бледные колени в стороны и наклоняется ближе исключительно ради того, чтобы они соприкоснулись.

Цвета теперь своей скоростью изменения готовы вызвать эпилептический приступ, к которому, кажется, оба готовы. Рыжий задыхается в тахикардии, а Тянь плывёт, сжимая матовую кожу бёдер до ощутимых следов и оставляя мокрые поцелуи везде.

В один момент выбивает пробки переменчивых цветов в голове Шаня и мир становится прозрачным и ощутимым, сводит всё тело и каждую мышцу, родной голос исчезает в белом шуме вокруг, а спустя несколько мгновений его с силой швыряет обратно.

В приглушённо тёмное помещение, абсолютно тихое и спокойное.

Воздух не похож на расплавленный металл, цвета не переливаются на потолке, звучит музыка города совершенно никак; зато трепещущее дыхание Шаня шумно сотрясает мир комнаты.

Тянь рядом улыбается, и Рыжий обречённо понимает, что только что произошло.

В одежде и мерцающих огнях галлюцинаций перевозбуждения, на грязной постели он показал самую беззащитную свою сторону и подарил всего себя моменту и ему.

Рыжий привычно хмурится и подыскивает достаточно тяжёлый предмет для того, чтобы разъебать-таки то зеркало напротив кровати, и останавливает выбор на голове Хэ Тяня.

Всё, блядь, не как у людей.