Лисёнок

Лисёнок, попавший в капкан

      — Переезжай ко мне.

      — В такую глушь?

      — Как будто у тебя выбор есть!

      Выбора у меня, действительно, не было: жена умерла, с работой не заладилось, из квартиры постановили съехать (это было служебное жильё). Предложение брата пришлось кстати. Если бы не одно «но»: Микку жил в отдалённой провинции, купил там дом — прямо в лесу. Я был у него лишь однажды, когда помогал с переездом, и та поездка оставила тягостное впечатление: брат жил очень скромно, там даже электричества не было! Работал он смотрителем (его участок примыкал к заповеднику).

      Я подумал-подумал и согласился. В городе оставаться смысла не было, перспектив никаких, а брат обещал пристроить меня в лесничество бухгалтером, если я соглашусь на переезд. В общем, я собрал немногочисленные пожитки, сел в машину и поехал к брату, подозревая, что однажды пожалею о принятом решении, но и не предполагая, что это произойдёт так скоро.

      Чем дальше я отъезжал от города, тем тоскливее становилось на душе: с обеих сторон тянулись нескладными одеялами рисовые поля, электрические вышки попадались всё реже. Дорога была не ахти какая, деревья смыкались верхушками, образуя сплошной покров (я уже въехал в лес). У перекрёстка мелькнула зажжённой лучинкой статуя кицунэ, подвязанная яркой тряпочкой. Чуть подальше — указатель с гордой надписью: «Поместье Ишикава». Слишком громкое название для того, что ждало меня впереди.

      Я припарковал машину у деревянной изгороди, вылез и оказался в объятьях брата.

      — Приехал всё-таки? Как ты похудел!

      Зато он раздался во все стороны, стал настоящим «медведем», осталось только шерстью обрасти.

      Брат подхватил багаж и потащил в дом, а я остался разглядывать моё новое жилище. Дом был большой, с традиционными дверьми и окнами, но несколько запущенный: жуки изъели деревянные перекрытия, с потолков сыпалась труха, половицы нещадно скрипели и кололись торчащими щепками. Но, видно, брата это нисколько не смущало, так что о ремонте он даже и не думал.

      — Ну, как тебе? — окликнул меня Микку с террасы. — Здесь не так паршиво, как может показаться на первый взгляд, а?

      — Возможно, — согласился я.

      — А воздух какой! Не надышишься!

      И с этим нельзя было не согласиться.

      — Но скучновато, — заметил я. — Чем тут можно заняться, чтобы развеяться?

      — Охотой.

      — «Охотой»? — воскликнул я возмущённо. — Для забавы зверей стрелять?!

      — Да не возмущайся ты так… Ты что, забыл? Я же смотритель, ни в кого я не стреляю… Ну, бешеных, конечно, приходится отстреливать, сам понимаешь, всякое бывает… А так — просто гуляю по лесу. Но ружьё с собой брать приходится, — мрачно добавил он.

      — Зачем?

      — Из-за браконьеров, мать их…

      — А разве это не заповедник?

      — Э, как будто это их остановит! Хм, так вот, гуляю по лесу и отстреливаю незваных гостей.

      Я испуганно воззрился на брата. Он хохотнул, похлопал меня по плечу и сказал, что пошутил. Ну и шуточки!

      Через пару недель я вполне освоился в Ишикаве. Брат водил меня по окрестностям, показывал излюбленные тропинки и местечки, потом сводил к Лисьему Святилищу — так назывались те каменные статуи, одну из которых я видел на въезде в лес. Лис в этих местах издревле почитали священными животными, их каменные изваяния были рассеяны по лесу. Брат сказал, что отыскал не меньше тридцати статуй, а по легендам их насчитывалось около ста. И даже сам лес назывался Лисьим: лисами здесь кишело, поскольку отстреливать их запрещалось, то и дело слышалось отдалённое тявканье, мелькали по кустам рыжие хвосты.

      — Здесь живёт два вида лисиц, — рассказывал брат. — Помимо рыжих есть ещё и белые, но они очень редкие. Такая шкурка на чёрном рынке ого-го сколько стоит! Отсюда и браконьерство… Вот только я ещё ни разу не слышал, чтобы хоть кто-то поймал белую лису. В капканы рыжие попадают да тануки, не успеваешь вытаскивать!

      — Белые лисицы? — удивился я. — Альбиносы?

      — Нет, совершенно другой вид. Крупнее обычных, мех у них как серебро… Эх, раз увидишь — на всю жизнь запомнишь! — со вздохом сказал брат. — Издали видел нескольких… так я думаю… но давно уже, а с тех пор ни разу. Перевелись, должно быть.

      — Жаль, — огорчился я. — Хотелось бы мне на них посмотреть!

      Впрочем, и так было на что смотреть: для меня, городского жителя, каждый листик, каждая букашка в новинку; я на всё с раскрытым ртом смотрел. Я настолько был зачарован лесом, что пропадал в нём часами. Видно, страсть брата передалась и мне.

      Как-то утром я взял ружьё, помня предостережение брата насчёт браконьеров, и отправился на очередную прогулку. Денёк был солнечный, свет продирался через листву и рассыпался по траве дрожащими пятнами. Было тихо, даже птички не щебетали, ленясь, как вдруг раздалось тявканье лисиц. Я остановился и прислушался. Где-то впереди, не меньше десятка голосов. Лисье семейство вывело на прогулку молодняк? Я пошёл на голоса, стараясь шагать как можно осторожнее, чтобы не спугнуть их нечаянным хрустом, а сушняка под ногами попадалось много.

      Голоса вывели меня на поляну, поросшую остролистной травой. По краям росли лохматые кусты, похожие на дикую смородину. Я отогнул ветки, мешавшие смотреть, и замер от восторга: по полянке мельтешили белые лисы — точно такие, как рассказывал брат! Их мех серебром искрился на солнце, кончики ушей и мордочки были чуть темнее. Они громко тявкали — всё громче — и, кажется, были чем-то взволнованы. Да и бегали они по поляне странно, как будто кружили на месте. Что они там делали: танцевали? проводили какой-то немыслимый лисий обряд?

      Я невольно шагнул вперёд, захваченный, очарованный, под ногой яростно хрустнула сухая ветка. Лисы как по команде обернулись в мою сторону, встопорщили хвосты и рассыпались как горох. На поляне остался лишь один лисёнок, крохотный, из-за травы не видно. Но почему и он не убежал? Вокруг поляны зашуршало, и мне отчего-то подумалось, что лисы не сбежали, а следили за мной из кустов и высокой травы. Должно быть, это просто моё воображение.

      Дойдя до лисёнка, я вскрикнул. Так вот почему он не убежал! Его передняя лапа застряла в капкане, трава вокруг была красной от крови. Страшно подумать, что несчастный зверёныш сейчас испытывал!

      — Бедняга, — сказал я с жалостью.

      Лисёнок застонал. Не затявкал, не завизжал, а именно застонал. Я опустился возле него на колено:

      — Я тебе постараюсь помочь, только ты не кусайся.

      Разумеется, человеческую речь лисы не понимают, но я надеялся, что лисёнок поймёт хотя бы мои намерения, и потому говорил как можно мягче и ласковее. Я протянул к нему руку, лисёнок отчаянно затявкал. Трава зашуршала, отовсюду высунулись встревоженные лисьи мордочки. А, так я был прав!

      Я взялся за капкан и постарался его разжать. Лисёнок опять застонал, и, кажется, его глаза наполнились слезами. Я с опаской погладил лисёнка по ушам, ожидая, что он вцепится мне в руку, но он лишь зажмурился, прижал уши, как будто принимал мою жалость и участие, но не то чтобы остался этим доволен. Я сделал ещё несколько безуспешных попыток, но капкан оказался мне не по силам: я лишь причинял лисёнку новую боль, а помочь не мог.

      — Схожу за Микку, — решил я, — он ведь говорил, что уже вызволял зверьё из капканов.

      Я встал, но стоило сделать шаг в сторону леса, как лисёнок издал такой отчаянный вопль, что у меня сердце оборвалось. Остальные лисы сочувственно взвыли из своих укрытий. Я вернулся к пленнику. А что ещё мне оставалось? Ведь он не понимал, что я собирался отправиться за помощью.

      — Вместе с капканом попробовать унести? — пробормотал я, разглядывая ловушку.

      Капкан был прикручен к поваленному дереву толстенной цепью. Сдвинуть ствол я бы не смог, звенья цепи растянуть тоже. Оставалось лишь одно: перебить цепь ружьём. Я попробовал прикладом, но скоро понял, что и это бесполезно. Тогда я прижал цепь возле капкана коленом, чтобы лисёнок не дёргался и не помешал прицелиться, и выстрелил. Лисёнок что-то прошуршал (видно, у него голос пропал со страху), лисы издали вопль ужаса и попрятались. Одно из колец разлетелось. Я перекинул ружьё через плечо, с трудом поднял капкан вместе с пленником. Лисёнок снова заплакал.

      — Знаю, что больно, но ты терпи, — уговаривал я его (а скорее сам себя). — А уж Микку тебя непременно вызволит, вот увидишь…

      Всю дорогу лисёнок всхлипывал, а за спиной то и дело что-то шуршало, и я уже не сомневался, что лисы следуют за мной по пятам, оставаясь невидимыми. Ноша была тяжёлая, капкан оттягивал руки, цепь больно впивалась в тело, но я чувствовал, как стучит сердечко лисёнка, чувствовал его тепло… ни с чем не сравнимое ощущение ответственности за это беззащитное, попавшее в беду существо!

      Когда я притащил лисёнка домой, брат вытаращил глаза: «Вот так находка!» — но тут же опомнился, и мы вместе переложили капкан с пленником на стол. Микку очень крепко высказался в адрес браконьеров, я от себя прибавил ещё кое-что. По словам брата, с такими капканами он уже дело имел и знал, как их снимать. Пока он ходил за очками и инструментами, я гладил лисёнка по ушам, приговаривая:

      — Потерпи немножко, сейчас мы твою лапку вытащим…

      Во дворе что-то зашелестело, я обернулся и увидел, что пришедшие за мной следом лисы заполонили весь двор, расселись, ничуть не таясь, и выжидающе поглядывали на нас блестящими глазками.

      — Ну и ну! — шёпотом сказал сияющий Микку (и его восторг, несмотря на плачевную ситуацию с лисёнком, был понятен: увидеть белых лис вблизи, да ещё в таком количестве!). — Ты смотри, не бросают сородича в беде! Ну да и мы не бросим…

      Он надел очки и стал отвёрткой ковырять капкан. Лисёнок съёжился в маленький пушистый комок и замер. Наконец капкан удалось снять. Лапа лисёнка была в ужасном состоянии: кажется, зубцы капкана раздробили кость.

      — Думаешь, он станет кусаться, если мы ему повязку наложим? — задумчиво спросил Микку.

      — Вот и проверим. — Я принёс аптечку и вытащил бинты.

      Микку опасливо покосился на лисёнка, тот — на него, и в итоге раной лисёнка занялся я. Лисёнок заупрямился, затявкал, вырываясь, но потом затих и позволил себя перебинтовать; видно, лапа у него болела очень сильно. Перевязка вышла неплохая, я мог бы гордиться.

      — Поставь его на пол, — посоветовал Микку. — Посмотрим, сможет ли он бегать.

      Я осторожно поставил лисёнка на пол. Он тут же попытался удрать, но… жалобно взвизгнул, падая на попу, и приподнял раненую лапу, всем своим видом показывая, что ступать на неё ему больно.

      — Так я и думал: бегать он не может, — заключил Микку. — Придётся его оставить, пока не выздоровеет.

      Возможно, остальные лисы поняли наши намерения или просто решили, что покалеченный лисёнок только доставит им хлопот: они вдруг разом вскочили и в несколько прыжков скрылись в лесу. Лисёнок взвыл им вслед, но они так и не вернулись.

      — О, — удивился Микку, — а они смышлёные.

      Я устроил для зверёныша лежанку в углу: набросал сена, накрыл половиком и перетащил лисёнка туда. Он не сопротивлялся, повис в моих руках как мешок. Микку тем временем налил в блюдечко воды и поставил его рядом с лежанкой.

      — А чем кормить будем? — спохватился я.

      — Дичью конечно, — утвердительно сказал брат.

      — Её ещё найти надо.

      — В лесничестве курицу раздобуду. А может, кролика в лесу подстрелю.

      — Ты же «ни в кого не стреляешь», — подколол я его.

      — Ради спасения редкого вида можно, — возразил Микку.

      Я посмотрел на лисёнка. Тот свернулся клубочком, уткнул мордочку в хвост и закрыл глаза.

      — Можно, — согласился я.

      Несколько дней лисёнок почти не подавал признаков жизни и не притрагивался к еде. Его не прельщали куриные лапки, он даже головы не повернул в сторону кроличьей тушки… Он просто лежал и иногда тихо всхлипывал, вздрагивая всем тельцем.

      — Он так с голоду помрёт, — обеспокоился я. — А ты уверен, что лисы едят мясо? Может, они орехи едят… или грибы?

      — Рыжие точно мясо едят, а вот насчёт белых… — Микку пожал плечами.

      Посоветовавшись, мы решили так: пойти в лес, набрать всё, что под руку попадётся, авось и угадаем. Так что я взял корзину, с которой Микку обычно ходил по грибы, и отправился в лес, срывая по дороге всё подряд: ягоды, грибы, корешки, траву, листья с кустов… Что-нибудь непременно должно подойти! Но когда я, вернувшись домой, вывалил содержимое корзины возле лежанки, лисёнок едва взглянул на «дары леса» и снова свернулся клубком. Микку попробовал соблазнить зверёныша кашей, но и это не сработало.

      — Чем же тебя кормить? — спросил я, погладив лисёнка по ушам. Он не возражал.

      Вечерело, тени заползли на террасу, я дремал в кресле, брат гремел где-то в доме, готовясь к завтрашнему обходу. Шорох. Я приоткрыл один глаз. Лисёнок пошевелился, потянул носом и подполз к блюдечку с водой. Несколько раз высунулся розовый язычок, облизнул капли с усов. Я старался даже не дышать, чтобы не спугнуть его. Лисёнок между тем потыкался мордочкой в траву, выбрал оттуда несколько ягод, потом принялся за коренья, смешно чавкая ими. Кашу он тоже прикончил, а вот к мясу не притронулся, и я решил, что белые лисы — вегетарианцы. Уже потом я понял, что ошибся: когда я предложил лисёнку рыбу, он её с удовольствием съел, да и от куриных шеек он не отказывался.

      И лисёнок пошёл на поправку! Ел он много и с аппетитом, которому можно было только позавидовать, и значительно подрос. Ступать на лапу он ещё не мог, но приноровился прыгать на трёх и делал это довольно ловко.

      Микку бо́льшую часть времени пропадал в лесу, так что лисёнком занимался я, и неудивительно, что зверёныш ко мне благоволил. Он был очень ласковый, часто залезал ко мне на колени и подставлял голову, чтобы я его погладил.

      Не обходилось и без курьёзов.

      Однажды утром мы с Микку проснулись от истошных воплей и сломя голову помчались на террасу. Лисёнок сидел и отфыркивался, повсюду валялись клочки шерсти, а через двор удирал енот с ободранным хвостом. Видимо, нахальный енот попытался украсть из миски еду, а лисёнок выдрал ему порядком шерсти из хвоста. Мы с Микку расхохотались, а лисёнок ещё долго плевался и откашливался.

      Сердиться на лисёнка было совершенно невозможно, я прощал ему что угодно, даже пакости, которые он иногда устраивал — не думаю, что со зла, скорее из озорства или любопытства. Например, он изодрал подушки, пробравшись в мою комнату. Кто знает, что на него нашло! Когда я вошёл, лисёнок сидел и кашлял, а вокруг летали перья, и его мордочка тоже была в перьях, и смотрел он на меня так невинно и преданно, что я даже разозлиться на него не смог. Наверное, он почуял запах перьев из подушек и решил, что это добыча. Как можно винить его за природные инстинкты? (А мне ещё пришлось отпаивать лисёнка, потому что от пуха и перьев ему стало плохо.)

      К осени лисёнок стал совсем ручным, но мы понимали, что придётся с ним распрощаться, как только он перестанет хромать: диким лисам не место в доме человека. А пока он забавлял нас своими выходками и был всеобщим любимцем: даже из лесничества приезжали, чтобы поглазеть на лисёнка такой редкой окраски.

      Как-то ночью я проснулся от стука коготков по полу и увидел, что лисёнок пробрался с террасы ко мне и сел посреди комнаты.

      — Что? — спросил я.

      Лисёнок поёрзал на месте, тихо потявкивая.

      — Пить хочешь?

      Я сел, спустил ноги на пол. Лисёнок пулей шмыгнул на кровать и залез под одеяло. Я приподнял край и увидел, что зверёныш свернулся там клубком и довольно сопит, прикрывая кончиком хвоста хитрую мордочку. Я невольно рассмеялся и не стал прогонять его, хотя это было, конечно, баловство — позволять лису спать на кровати. А он повадился!

      Да, Микку прав: чем скорее мы выпустим зверёныша в лес, тем лучше будет для всех, а в особенности — для лисёнка.

      Листва покрылась золотом, начала опадать — и мы решили, что пора выпускать лисёнка. Бегал он уже резво, не поджимая лапу.

      Набравшись духу, я взял лисёнка на руки и понёс в лес. Каждый шаг давался нелегко, как будто из меня тянули душу железными клещами: я очень к нему привязался и расставаться с ним не хотел. Но я понимал, что надо. Отнёс я его на ту самую поляну, где он попался в капкан. Решил, что там ему будет легче отыскать дорогу в лисьи логова. А может, лисы сами придут за ним.

      — Так будет лучше, — сказал я, убеждая самого себя, и поставил лисёнка на траву. — Беги домой.

      Лисёнок внимательно посмотрел на меня, но не двинулся с места. Я махнул рукой, показывая на лес:

      — Ну же!

      Лисёнок наклонил голову набок, прислушиваясь, но, видно, не понимал, что я от него хочу. Я вздохнул, развернулся и пошёл домой. Шурх-шурх-шурх! Я обернулся: лисёнок бежал за мной. Я махнул на него, он остановился.

      — Беги домой! — приказал я.

      Лисёнок и не думал уходить. Тогда я шугнул его. Лисёнок дал стрекача, но у кустов остановился и посмотрел на меня. Я продолжал махать и улюлюкать, пытаясь прогнать его дальше, но сердце ныло, нелегко было так поступать. Как будто это предательство — оставлять его там, в лесу, одного… Я несколько раз оборачивался, уходя, но лисёнок по-прежнему стоял у кустов и смотрел мне вслед, как будто надеясь, что я вот-вот позову его.

      — Ну, отпустил? — спросил у меня Микку, когда я вернулся.

      — Отпустил, — кисло сказал я. — И знаешь, что? Так паршиво я ещё себя никогда не чувствовал.

      И мы оба вздохнули и потащились в дом, чтобы пропустить по стаканчику с горя. И тут же разом вскрикнули, потому что лисёнок был там: сидел посреди комнаты и хитро поглядывал на меня, повиливая хвостом. О! а вдруг он подумал, что я приказываю ему вернуться «домой», то есть сюда?!

      — Ну и ну! — засмеялся брат. — Через окно, что ли, забрался в дом? Хитрюга, провёл нас!

      Я с облегчением выдохнул, как будто камень с души свалился. Но мы, конечно, понимали, что дальше расстаться с ним будет ещё сложнее.

      И лисёнок остался.

      Лисёнок прожил у нас до первого снега. Он раздобрел, и кончик хвоста у него слегка раздвоился. А Микку вспомнил легенды о том, что лисы с двумя или даже тремя хвостами были покровителями леса. Не думаю, что этот раздвоенный кончик шерсти можно было считать «двумя хвостами», но что-то в этом было.

      Я привязался к лисёнку даже больше, чем он ко мне, и на какой-то момент перестал думать о том, что однажды всё равно придётся отпустить его в лес. Лисёнок повсюду таскался за мной, как собачонка, и выпрашивал печенье, а ночью спал в ногах или забирался мне под бок, сопя и с наслаждением фукая мне носом в руку. Лапа у него уже не болела, но если он хотел схитрить, то начинал хромать и повизгивать, и тогда я брал его на руки и тащил на себе, а лисёнок довольно поглядывал на меня хитрыми глазками и улыбался во всю свою лисью морду. Или играл с ним в «воротник»: вешал его к себе на шею, хотя зверёныш был уже тяжеловат, и лисёнок висел на мне воротником, вытянув вниз все четыре лапы. Он обожал так висеть и дремать! А ещё он не понимал слова «нельзя», вернее, понимать-то он его понимал, но делал всегда по-своему, прекрасно зная, что за это ему ничего не будет.

      Когда выпал первый снег, лисёнок отчего-то встревожился. Он выскочил на улицу, тычась носом в снег, и стал скулить, задирая морду вверх.

      — Что это с ним? — заволновался я.

      Микку предположил, что со снегом пришли новые запахи, которых лисёнок не знает, поэтому он так себя и ведёт. Но всё было проще: со снегом пришли лисы. Поначалу они лишь тихо потявкивали за изгородью. Лисёнок прислушивался к их голосам, прижимаясь к моим ногам, как будто его пугали эти звуки. Может, он уже отвык от сородичей? Потом лисы стали настойчивее: они запрыгивали во двор, кружили, пятная снег следами ловких лап. Лисёнок никогда не выходил к ним, но, едва они исчезали, выбирался во двор и тщательно изучал следы.

      В конце концов это случилось.

      Это было ранним утром. Солнце едва-едва успело взойти и нагнать на снег розоватую дрёму. Лисы появились снова, перебрались через ограду и стали носиться по двору, играя друг с другом и лаем призывая лисёнка к ним присоединиться. Лисёнок потоптался, нерешительно поглядывая то на лис, то в мою сторону, потом вдруг в два прыжка перепрыгнул террасу и сиганул в лисий круговорот, и вот они уже все вместе носились по двору, как сумасшедшие, кусая друг друга, клубком катаясь по снегу, оглушительно тявкая и рыча. Ошеломительное веселье!

      — А? — Микку проснулся, вышел на террасу, протирая глаза, и воскликнул: — Лисы! Лисы!

      Лисы испуганно заметались по двору, одна за другой перелетели через ограду и припустили к лесу. Лисёнок нерешительно остановился посреди двора, искоса посмотрел на меня, вильнул хвостом и… как птица перелетел через изгородь. Я тихо вскрикнул. Лисёнок споткнулся, приостановился на мгновение, бросил на меня последний (прощальный?) взгляд и скрылся вслед за остальными лисами в рассветном лесу.

      — Нагуляется и придёт, — сказал Микку.

      — Да… — сдавленно ответил я, — конечно.

      Я уже знал, что лисёнок не вернётся, просто не хотел произносить этого вслух. Но я всё равно ждал его, ждал, ждал… а он не приходил.

      И вот уже зима наступила, грозя морозами и метелями. Зима… зима вокруг. И в сердце тоже зима…

В лисьей норе

      Зима. В последние дни она прямо-таки лютовала: снег валил не переставая, ветры наметали сугробы в человеческий рост высотой, от мороза буквально трещало в воздухе! Я часто думал: а как там лисёнок, один, в этом холодном, завьюженном лесу? На душе становилось тревожно, но потом я думал: ведь лисы живут в этих местах не одну сотню лет и как-то выживали до сих пор, а значит, и лисёнок тоже.

      Впрочем, стоило беспокоиться не о лисёнке, а о нас самих: брат слёг с температурой, я подозревал воспаление. Так что я решил съездить в лесничество за таблетками и горчичниками и, быть может, вызвонить доктора: у лесников была рация. Микку пытался меня отговорить:

      — Дороги перемело, заблудишься, или машина перевернётся. Что тогда?

      Но я его не послушался: нахлобучил шапку, замотал шею шарфом и — в путь! Машина долго не заводилась, упрямилась, хрипела, как будто и она простудилась на этом морозе, но я дёргал её, пока мотор не завёлся. Дороги перемело, Микку был прав, и лишь по верхушкам дорожных столбов можно было догадаться о направлении. Машина фыркала и кряхтела, стараясь продраться через сугробы, и скоро заглохла; реанимировать её вторично уже не удалось. Пришлось бросить её и пойти пешком. Метель усилилась, поднялся ветер, меня то и дело сносило на несколько шагов назад, но я всё равно упрямо брёл через снег. Глаза щипало от летящей в них снежной пыли, воздух стыл в лёгких…

      «Ничего, — утешал я сам себя, — половину-то дороги я проехал. Сейчас уже должно показаться лесничество, там и отогреюсь».

      Но вот что-то оно не показывалось.

      Я сглотнул. Кедр? Деревья я к тому времени уже научился отличать, да и снег под деревом был усыпан кедровыми шишками, но сейчас моё открытие меня не порадовало; кедры росли далеко в лесу, но уж никак не возле дороги, а это могло означать лишь одно: я забрёл в порядочную глушь, сам того не ведая. Далеко-далеко от дороги! Нужно скорее выбираться отсюда: мороз крепчал, в голове звенело от его залихватских щипков. И я побрёл искать дорогу, проваливаясь чуть ли не по пояс в сугробы. Снег залеплял глаза, мешая смотреть. Я оступился, упал на колено, вскрикнул от пронзившей ногу боли: в снегу торчали какие-то острые палки. По штанине расплылось кровавое пятно, я прихватил его ладонью и попытался встать, колено отдалось тупой болью. Из сугроба мне выбраться удалось, и я поковылял вперёд, хромая, морщась и оставляя на снегу позади себя ядовито-красные капли.

      В мельтешащем полумраке леса мне почудились какие-то звуки. Стук? О, должно быть, это лесничие рубят дрова! Я обрадовался, но тут же осознал, что это всего лишь стучат мои зубы. Я остановился, растирая оледеневшие щёки и почти не чувствуя их. Рук и ног я, впрочем, тоже не чувствовал: они казались деревянными. Если не потороплюсь, замёрзну тут и оттаю лишь весной! Печальный конец.

      Я сделал ещё несколько неверных шагов, пошатнулся и упал ничком в снег. Холодно… и хочется спать… О, как хочется спать! И я как будто провалился в вату, мягкую и колючую одновременно… царапающую меня по лицу… или это были облака… и какой-то гул, отдалённо похожий на шум океана… А потом стало тепло. Так тепло, точно меня завернули во что-то мягкое, пушистое, что-то бесконечно знакомое и… Я разлепил веки, глаза наполнились влагой, едкой как щёлочь.

      Я ещё жив.

      Я силился понять, что же это такое неясно виднелось перед глазами. Какой-то странный узор, как будто змеи сплелись в немыслимый клубок… А, да это корни дерева! Я лежал на спине, а надо мной был потолок из корней. Где это я?

      Вокруг что-то шевелилось. Я приподнял голову и невольно вскрикнул: я был весь облеплен лисами! Это их пушистое тепло чувствовал я в полузабытьи. Услышав мой вскрик, лисы всполошились и, толкаясь, выскочили в едва заметную дыру. Сразу же стало холодно, из дыры повеяло морозом, закружило снежным вихрем, и я мгновенно продрог насквозь.

      — А, ты очнулся! — неожиданно раздалось совсем рядом со мной.

      Я вздрогнул и повернул голову на голос. Какой-то парень. Я на минуту даже забыл о том, что меня только что согревали лисы, а уж это было невероятно! Но ещё невероятнее было обнаружить в этой дыре другого человека… да ещё с такой внешностью. Он сюда совершенно не вписывался — во всех смыслах! Маленький и худенький, в лёгкой светлой юкате, которая годилась лишь на то, чтобы разгуливать в ней ясными летними денёчками, но уж точно не в такой мороз, он сидел на куче еловых веток и смотрел на меня большими серыми глазами, в радужке которых то и дело разливалось невероятное зелёное сияние. Светлые, почти платиновые волосы, похожие на весь тот снег, что свирепствовал где-то там, наверху, вились по плечам. А на шее были бусы, похожие на ягоды рябины (или это и была рябина?).

      Парень положил ладонь мне на лоб. Такая горячая ладонь… как будто кожи коснулся уголёк, вытащенный из жаровни.

      — Кто ты? — задал я вполне закономерный вопрос.

      — Как хорошо, что я тебя нашёл! — Парень погладил меня по щеке. — Не то бы ты замёрз насмерть! Сил у меня, правда, хватило лишь на то, чтобы тебя сюда притащить. Но ты не волнуйся! Я вот немного отдохну и…

      — Где мы? И почему лисы согревали меня? — забросал я его вопросами.

      — Не волнуйся, — повторил он, прижав ненадолго палец к моим губам, и накрыл меня еловыми ветками. — Ты подожди тут, я посмотрю, не утихла ли метель.

      Он протиснулся в оставленную лисами дыру и исчез. Да ведь там холод собачий, он сам замёрзнет! Я попытался сесть, колено отдалось гулкой болью. Ну, я хотя бы снова чувствовал ноги… А парень между тем вернулся, потряс головой, с его волос посыпался снег. Но он не казался замёрзшим, у него даже лицо не разгорелось, как это обычно бывает на морозе. Он встряхнулся всем телом, похлопал себя по плечам, избавляясь от последних снежинок.

      — Снег всё ещё идёт, — доложил он.

      — Может быть, объяснишь мне, что тут происходит? — потребовал я.

      Парень посмотрел на меня своими переливающимися глазами:

      — Я нашёл тебя в сугробе, ты почти замёрз. Я дотащил тебя до этой норы…

      — Лисьей норы?

      — Лисьей норы, — повторил он и слегка улыбнулся. — Лисы отогрели тебя. Как только ветер стихнет, я…

      — Погоди, а ты-то кто?

      — Кицуро.

      — Кицуро? Но откуда ты здесь взялся? Ты из лесничества?

      Парень пожал плечами и ничего не ответил. Я озадаченно следил, как он ходит по норе, слегка пригнувшись, чтобы не удариться головой о корни дерева, и собирает разбросанные еловые ветки, приваливая их к дыре; кажется, сразу стало теплее.

      — Хорошо, что я тебя нашёл. — Кицуро сел возле меня и снова потрогал мой лоб. — Как ты себя чувствуешь?

      — Холодно и нога болит, — пожаловался я.

      Меня бил озноб. Вот хорошо бы сейчас напиться горячего чаю или в баньке погреться… Простудой не отделаюсь, тут как бы воспаление не подхватить… И как же ему не холодно в этой юкате?!

      — Ты сам-то не замёрз? — спросил я. — Ты же почти раздетый.

      Парень мотнул головой и сжал мою руку в ладонях. Горячо… Рука тут же согрелась, но по телу побежали мурашки, озноб усилился. Кицуро с тревогой потрогал мой лоб и пробормотал:

      — Плохо, плохо… падает же…

      — Что падает? — вяло спросил я.

      — Температура… твоё тело… плохо! — Он хрустнул пальцами, засунул их себе в рот, нервно грызя. — Здесь всё равно слишком холодно для тебя.

      — Разве? — Я зевнул. — Тут уютно, даже спать захотелось.

      — Не спи! Нельзя спать! — Он затормошил меня.

      Я на секунду провалился в прежние колючие облака, но Кицуро так встряхнул меня, что я моментально очнулся. И как он вообще сумел меня сюда дотащить? Он ведь такой худенький… и сам со мной здесь замёрзнет… Куда он дел верхнюю одежду?

      — Может, огонь разведёшь? — пробормотал я ознобленными губами. — Тогда воздух согрелся бы…

      Кицуро невнятно вскрикнул, в его глазах я прочёл неподдельный ужас

      — Нет! Нельзя! — резковато сказал он. — Нельзя разводить огонь!

      — Почему? — Я растерялся такой реакции. Что за паника?

      — Ты не волнуйся, я и так тебя согрею! Ни за что не дам тебе замёрзнуть! — забормотал он.

      Я натурально обалдел, потому что парень залез на меня сверху. Его ладони оказались на моём лице, обдали жаром холодеющую кожу. Что это он выдумал? Он прикрыл глаза и поцеловал меня. Как не растеряться: меня поцеловал парень! Его горячие губы мягко обволакивали мои, тёплое дыхание согревало, но… меньше всего мне бы хотелось, чтобы меня целовал парень, которого я только что встретил! Сначала едва не замёрз, а теперь вдруг этот на меня накидывается… Он между тем с непонятной нежностью погладил меня по щеке и накрыл мои губы своими уже во второй раз. Я попытался было скинуть его с себя, но он легко перехватил мои руки и водворил себе на талию, удерживая их там. Поцелуй его становился всё глубже, мои губы горели, искусанные и измятые, а его язык жадно, и ловко, и безраздельно хозяйничал в моём рту. С ума он сошёл, что ли! Но вот парень оставил мой рот в покое, напоследок лизнув меня в губы, сжал мои ладони в своих, поцеловал их несколько раз, горячо подышал на них, снова прижал к щеке…

      — Прекрати! — выдавил я, стараясь вылезти из-под него.

      Меня пугало выражение его лица, до чёртиков было страшно из-за непонятной пустоты во взгляде. А он будто меня и не слышал.

      — Я согрею тебя, — повторил он, изгибаясь и припадая губами к моей шее.

      — Я не хочу, чтобы ты меня так согревал! — попытался возразить я, сообразив, что он предлагает «для согреву».

      Да как будто его волновали мои протесты! Парень рывком стянул с меня штаны до бёдер, накрыл обеими ладонями мой лобок, ловко захватывая и член и яички, наклонился и горячо дохнул туда. Я вздрогнул, оттолкнул его руки, но Кицуро легко ткнул меня пальцем куда-то в плечо, и силы разом ушли, как будто мне ввели анестезию. Да что же он такое со мной делает! Его пальцы прошлись по стволу, сжимая его и растирая. Это не было неприятно, но…

      Кицуро шершаво мазнул языком по головке, втянул её в рот. Меня окатило горячей волной, сердце выбило лихорадочную дробь. А он с упоением посасывал его, потом выпустил изо рта, ласково водя кончиком языка по набрякшим венам и осторожно играя с крайней плотью. У него были длинные ловкие пальцы, а ногти на них ещё длиннее, и при взгляде на их острые концы невольно подбирался холодок к горлу: а вдруг ненароком такими ногтями да по тому самому! Мало не покажется… Но Кицуро был осторожен и довольно ловко вытворял такие вещи, которые мне никогда и во сне не снились. Экспериментатором в сексе я никогда не был, да и минет-то мне всего пару раз делали, а тут и вовсе парень…

      Кицуро задышал, убрал с лица волосы, и они серебристыми волнами завились за его ушами. Глухо стукнули бусы, когда он приподнялся, подбирая край юкаты, и потёрся промежностью о мой лобок. Тут уже задышал я, не справляясь с хлынувшей по венам кровью и устремляющейся вниз, вниз, разрывающей возбуждением набухшую плоть: парень решительно вставил и разом вогнал мой член в себя — в узкое, тесное, бесконечно горячее кольцо тугих мышц, — вцепился пальцами мне в плечи и задвигал коленями, задавая резковатый, почти жёсткий ритм. С его губ слетали отрывистые вздохи, жар его тела плавился вокруг меня. Уж это точно могло согреть… Но мне отчего-то казалось, что моего живота то и дело касается что-то мягкое, как будто изнанка его одежды была на меху. Это и дразнило, и возбуждало, и вызывало мурашки, и заставляло ёрзать, невольно подбавляя жару в происходящее. Кицуро прикусил губу, на его щеках заплясал лёгкий румянец, и глаза заблестели, как будто слёзы просились наружу.

      — О, То-ку-ми… — выдохнул он.

      — Откуда ты знаешь, как меня зовут?! — поражённо воскликнул я, но он не ответил, и мне стало не по себе. Откуда он меня знает? Кто он такой? Почему он всё это со мной делает?

      — Я сейчас… кажется, я сейчас… — почти захныкал он вдруг.

      Я подумал, что он имеет в виду оргазм, и хотел было сказать, что ничего страшного, если он кончит, раз уж это всё вообще произошло…

      Чпок! Я застыл с раскрытым ртом, уставившись на его голову, где (или я спятил?!) вдруг появились мохнатые ушки, слегка розоватые изнутри, а сверху — такие же серебристые, как и волосы. Они дёрнулись, совсем как живые, а сзади, за спиной, вдруг распустился длинный пушистый хвост, слегка раздвоенный на кончике. Хвост! Настоящий хвост!

      — Ох, нет! — воскликнул Кицуро, поднимая руки и стараясь прижать ушки обратно к волосам.

      Рукава его задрались, обнажая руки по локоть, и я увидел шрам — косые, изломанные линии, оставленные страшными зубцами капкана. Такой шрам ни с каким другим не перепутаешь!

      — Лисёнок? — выдохнул я в шоке.

      Его лицо осветилось, он прижался ко мне всем телом, потёрся лицом о мою шею и фукнул куда-то мне в подбородок.

      — Я так скучал по твоему голосу… — пробормотал он, — и по твоему запаху…

      — Ты… тот самый лисёнок?!

      Кицуро приподнялся, заглянул мне в лицо и утвердительно кивнул. Я ещё не пришёл в себя от шока, оно и понятно: парень, которого я встретил буквально полчаса назад, который принудил меня к сексу, который… оказался даже не человеком?! Лисёнок?! Да как же такое возможно… невозможно! А как же шрам? А хвост? А ушки?

      Я машинально дотянулся до его уха. Мягкое, вполне реальное… Кицуро мякнул что-то, и его хвост распустился ещё пышнее, как будто это прикосновение доставило ему удовольствие. И он снова заскакал на мне, жмурясь и кусая пальцы. Юката задралась, и я заметил на его лобке такой же шелковистый мех, что и на ушках. Так вот что это было! Его член, округлый и розовый, как персик, казался цветком, распустившимся среди серебристого пуха. От его алого венца тянулась тоненькая белёсая влажная ниточка, распадалась на капельки, пачкая мне живот.

      Глаза у меня заволокло поволокой, я дёрнулся, кончая. Кицуро вскрикнул, шерсть на его хвосте встала дыбом, он прянул ушами и свалился на меня, энергично виляя хвостом. Я машинально следил за ним, всё ещё не веря: хвост, настоящий живой хвост! Фук! Кицуро снова задышал мне в шею, крепко обхватив меня влажными от пота руками, и перед глазами у меня опять оказалась рука со шрамом. Лисёнок, тот самый лисёнок… внезапно ставший человеком.

      Как странно вильнула хвостом жизнь… лисьим причём. Я только что занимался сексом с парнем, и не просто с парнем — с оборотнем-кицунэ (кажется, это так называется).

      — Твой запах… — пробормотал Кицуро, всей грудью втягивая воздух, и я почувствовал, как кончик его носа воткнулся мне в шею. — Я так люблю твой запах! Я узна́ю его из тысячи! Я почувствовал его и пришёл к тебе… нашёл тебя там, в сугробе. Зачем ты пошёл в лес в такую метель?

      Я молчал, стараясь собраться с мыслями, но всё это никак не укладывалось в голове. Наконец удалось сформулировать вопрос:

      — Как ты смог превратиться в человека?

      Лисёнок вздрогнул всем телом, приподнялся на обеих руках и обеспокоенно взглянул на меня:

      — У тебя такой странный взгляд! Ты не рад мне? Я ведь для тебя, специально для тебя!

      Вряд ли его слова можно было считать ответом на мой вопрос, я лишь ещё больше запутался.

      — Ты сможешь принять меня таким? — с напором спросил он, и его хвост энергично завилял.

      — В смысле?

      — Лисы выбирают себе пару на всю жизнь. Ты не лис, но я выбрал тебя. Ты сможешь принять меня таким?

      — Как это… о чём это… Ты… хочешь сказать, что… — растерялся я.

      Его глаза потемнели. Парень резковато высвободился, разом съёжился, сжимая плечи руками и раскачиваясь.

      — Нет, ты не сможешь… ведь ты человек… всего лишь человек… — забормотал он.

      — О чём ты, лисёнок?

      Его лицо стало непроницаемым, он холодно взглянул на меня и проговорил:

      — Думаю, ты уже согрелся. Я выведу тебя из леса. Никогда больше не приходи.

      — ?

      — Буду ждать тебя снаружи, — буркнул он и выполз из норы.

      Я сжал лоб руками, морщась от нудной боли и разброда мыслей. Я обидел его? Но чем? Он говорил, что «выбрал» меня, в каком это смысле: «выбрал»? Ведь не имел же он в виду… А если имел? Тогда то, что я ему сказал… пытался сказать… Но ведь всё это так странно! Как я должен был реагировать? Кто бы не растерялся! На моих глазах у парня вдруг появились уши и хвост! Тут кто угодно бы… Да и парень он, какая к чёрту «пара»?!

      Я вылез из норы, съёжился от ударившего в лицо ветра. Метель стихла, снег мягко падал пушистыми хлопьями. Кицуро стоял возле норы и, задрав голову вверх, нюхал воздух.

      — Послушай, — начал я, — не обижайся. Просто всё это так… внезапно…

      — Следуй за мной, — суховато перебил он и превратился в лиса.

      Я подпрыгнул на месте от неожиданности, став свидетелем удивительного, невозможного по научным меркам превращения: сначала уши и хвост, а теперь он весь стал лисом! А он вырос за это время, стал большим и вальяжным, как и все лисы, — настоящим лисом, а не лисёнком. Он искоса посмотрел на меня, мотнул хвостом и сделал несколько прыжков по снегу, словно приглашая меня следовать за ним. И я пошёл следом, вернее, пытался идти, но то и дело проваливался в снег и хватался за саднящее колено.

      И на душе было скверно. Нехорошо я поступил: мы с ним такими вещами занимались, а я… нет чтобы приласкать его немного… мямлил какую-то чушь… Да, ситуация сложилась, мягко говоря, нестандартная, но стоило бы подумать и о его чувствах. Хотя… «принять его», «пара на всю жизнь»… Он ведь лис, чёрт возьми, а я…

      «А ты идиот», — сказал внутренний голос.

      — Подожди! — окликнул я его, останавливаясь; дышалось тяжело. — Слишком… быстро… глубокий снег…

      Лисёнок остановился на пригорке, покосился на меня, вильнул хвостом и спрыгнул куда-то за сугроб. Я постоял немного, собрался с силами и перелез на ту сторону. Кицуро, уже в человеческой форме, сидел на снегу, подобрав под себя ноги. Его уши недовольно ходили в разные стороны, хвост вился кольцами, отражая сотни искорок от налипшего на шерсть снега.

      — Кицуро… — позвал я.

      Он полуобернулся, одарил меня хмурым взглядом, по его глазам всё больше разливалась зелень.

      — Это потому что я лис? — буркнул он. — Поэтому ты так себя ведёшь?

      — Как я себя веду?

      — Так… словно ты не рад мне.

      — Я рад, — вполне искренне ответил я, — что с тобой всё в порядке. Но ты пойми… это же так… нереально! До сих пор не могу поверить в это. Как такое вообще возможно?

      — Если у лиса раздваивается хвост, он сможет превращаться в человека, — тихо сказал Кицуро. — Только если очень-очень захочет. А я очень хотел. Чтобы вернуться к тебе. Ты бы принял меня?

      — Как это: «принял»?

      — Тебе не понравилось со мной? — Кицуро встал и повернулся ко мне, его ушки настороженно встали торчком.

      — Да нет, понравилось, но… ты ведь… ты же ведь…

      — Лис? — сумрачно докончил он. — Ты из-за этого так себя ведёшь? Из-за того, что у меня хвост?

      — Нет, из-за того, что ты парень, — возразил я. — То, что ты лис, здесь почти ни при чём.

      — А что такое «парень»?

      — Хм… чтобы сложилась «пара», нужно быть разного пола, понимаешь? А хвост — это уже дело десятое.

      — То есть хвост мой тебе всё-таки нравится? — Кицуро как будто пропустил мои объяснения мимо ушей, зацепившись лишь за ту часть фразы, которая казалась ему наиболее важной.

      — Нравится, — сознался я. — Но ты пойми…

      Фук! Он обхватил меня руками, потыкался носом в мою шею и подбородок и заявил:

      — Значит, ты моя пара.

      Вот и поговори с ним.

      Постояв так немного, Кицуро отстранился, весело зажмурился и со словами: «Значит, ты меня примешь?» — превратился обратно в лиса и почти заплясал вокруг, высоко подпрыгивая и непременно стараясь лизнуть меня в нос. Сделав несколько кругов, лисёнок затрусил вперёд, то и дело оборачиваясь и подгоняя меня нетерпеливым, но задорным тявканьем. И часу не прошло, как он вывел меня к Ишикаве, и я порадовался, что выбрался из леса засветло: я наверняка замёрз бы даже в лисьей норе, ночной зимний лес враждебен людям.

      Кицуро превратился в человека, остановился в двух шагах от меня и улыбнулся одними лишь губами:

      — Вот и пришли, теперь иди домой.

      — А ты как же? — удивился я.

      — Я должен вернуться обратно в лес, — возразил он и как-то зябко повёл плечами.

      — Но с тобой всё будет в порядке? — обеспокоенно спросил я.

      — Да. Теперь точно — да… раз ты сказал, что примешь меня. — И его лицо осветила счастливая улыбка.

      Не говорил я этого, но разубедить его всё равно не получилось бы. Кицуро быстро метнулся ко мне, мазнул губами по моей щеке, в прыжке превратился в лиса и скрылся в лесу. Сердце у меня почему-то сжалось.

      Когда я снова увижу тебя, лисёнок? И увижу ли снова? И почему я этого хочу?

      Кто знает…

Весна

      Как бы ни упрямилась зима, а всё равно ей пришёл конец. Весна наступила неожиданно, за несколько дней разогнав снега в звонкие ручьи и изукрасив ветки нежными почками, в любой момент готовыми распуститься. По земле ещё бродили отголоски холодов, но воздух становился теплее с каждым днём.

      Я несколько раз возвращался в лес, но никак не мог найти того места, где встретил Кицуро. Как будто лес не хотел, чтобы мы снова встретились, и путал следы. Лисёнок тоже не появлялся.

      Я вообще не знаю, зачем я часами бродил по лесу, прислушиваясь к его звукам. Чего я хотел? Может, убедиться, что произошедшее тогда не было странной, но сладкой галлюцинацией?

      Март уже готовился встречать брата-апреля, а я тем днём забрёл в самую чащу — никогда в этой части леса не был — и, конечно же, заплутал. Отдалённо слышался шум воды, и я пошёл на него. Странно, Микку ничего не говорил о том, что здесь есть ручьи. Так как же далеко я забрался на этот раз? Деревья тут росли часто, перемежаясь с мелкими кустиками и зачаточным папоротником, терпко пахло хвоей и прошлогодними листьями. И ни следа вырубок или чего-то подобного!

      Всё отчётливее слышался плеск воды и какое-то не то фырканье, не то сопение, какие издают дикие звери. Уж не медведь ли там? Брат ничего не говорил о медведях, но кто знает, что в действительности обитает в этих лесах! Я поёжился и с сомнением посмотрел на свою палку (я опирался на неё при ходьбе, потому что нога всё ещё побаливала): оружием назовёшь с большой натяжкой. Но любопытство пересилило осторожность: живых медведей я никогда не видел, а может, он меня и не заметит, если я тихонько на него взгляну. И я выглянул из-за кустов.

      Лес здесь расступался, превращаясь в поросшую хвощом поляну, по которой весело журчал, поблескивая на солнце, широкий ручей (или речушка?). По колено в воде стоял лисёнок, закатав одежду почти до пояса, и старался поймать рыбу. Брызги летели во все стороны. Его это, по-видимому, веселило, и он фыркал и шипел на разные лады, то и дело вытирая локтем лицо. Хвост, уже порядочно промокший, болтался сзади, взвиваясь вверх (когда лисёнок запускал руку в воду) и поникая (когда становилось ясно, что попытка не удалась). Лисёнок так увлёкся, что ничего вокруг не замечал, и я тоже оставался незамеченным.

      Вдруг Кицуро замер, приложил ушки и шумно потянул носом воздух. Хвост его встопорщился, лицо на секунду стало тревожным, потом осветилось радостью, и лисёнок безошибочно повернулся в мою сторону. Да он просто меня почуял! Я и опомниться не успел, как уже лежал на земле, придавленный его гибким телом, а он тёрся носом о моё лицо и всё повторял моё имя.

      — Ну что ты… — засмеялся я, стараясь уклониться. — Щекотно же…

      — То-ку-ми, — повторил лисёнок, цепко обхватил меня руками за спину и замер.

      По лицу его расплывалось полное умиротворение, как будто эти объятья — всё, что было ему нужно в жизни. Странное дело: я и сам почему-то чувствовал умиротворение, будто и мне нужно было то же самое. А всё прочее осталось где-то далеко-далеко…

      Я погладил Кицуро по голове, задевая мохнатые ушки. Его хвост энергично вилял, а я заметил, что кончик ещё больше раздвоился и создавалось впечатление, что у лисёнка не один хвост, а целых два.

      — Как ты здесь? — спросил я.

      Лисёнок поскрёб ногтями по моей груди, довольно жмуря лукавые глаза.

      — Соскучился… — пробормотал он, — по твоему запаху… по тебе…

      Кицуро прильнул ко мне, жадно покусывая мои губы, и с досадливой гримаской потянул через голову бусы, запутавшиеся в волосах и мешавшие раздеваться. Я пытался что-то возразить, но… На его руках и талии я заметил свежие следы от укусов и воскликнул, трогая их:

      — Что это? На тебя кто-то напал?

      — Лисы… — Он беспечно отмахнулся. — Сейчас время выбирать пару, они были слишком настойчивы.

      Мне эта фраза почему-то очень не понравилась. «Выбирать пару»? Кто-то попытался его…

      — Но я ведь уже выбрал тебя. Так что без драки не обошлось.

      Раньше мысль о подобном партнёрстве меня несколько нервировала, но почему-то сейчас это воспринималось как должное. Да и Кицуро всё дёргал меня за одежду, стараясь стянуть её, а это совсем не способствовало тому, чтобы мыслить трезво.

      — Я так тебя хочу! — фукнул он мне в шею.

      Наверное, у лис сейчас период гона, поэтому лисёнок такой… взвинченный. Моя одежда трещала под острыми ногтями, я удержал его руки:

      — Подожди, я сам…

      Лисёнок нетерпеливо заёрзал, подгоняя меня невнятными возгласами на полулисьем наречии.

      «Я с ума сошёл, — подумал я. — Что же я делаю?»

      Кицуро прильнул ко мне, покрывая мою шею торопливыми поцелуями, а рукой скользил по моему боку, вкручиваясь под одежду в поисках члена. Нащупав его, лисёнок извернулся, насаживаясь на него. Я запрокинул голову и шумно выдохнул, сдавшись окончательно. Кицуро расплылся в улыбке, прочертил пальцами по моей груди, его распустившийся хвост щекотал мне колени, уши прянули несколько раз и замерли тревожными треугольниками.

      — Токуми… — захныкал он, ёрзая на мне.

      Я приподнял колени, сокращая мышцы и засаживая член глубже в обволакивающее меня жаром тело. Кицуро прижался щекой к моей шее, поскуливая. Так торопился, а сам уже изнежился от всего лишь пары движений… Его тело подрагивало и сжималось в томной эйфории, я это отчётливо чувствовал.

      — Всё? — Я потрепал его по волосам.

      — Нет… ещё… — промямлил он.

      — Уверен? — засомневался я. Не хотелось делать ему больно, он выглядел таким расслабленным и довольным сейчас.

      — Ты должен в меня кончить… — добавил он.

      Меня окатило горячей волной: он так прямо говорил об этом… ох! Я осторожно перевернул Кицуро на спину, он распластался подо мной, раскинув руки по измятой траве. Его влажные губы дрожали, щёки полыхали, но он упрямо повторил, что мы должны продолжить. И опять я не смог ему отказать. Я приподнял его ноги выше, лисёнок выгнулся животом вверх, линия его рёбер ясно проступила под кожей…

      — Ох, лисёнок, что же ты со мной делаешь? — пробормотал я.

      Кицуро покусывал губы и тихо стонал, принимая меня. Шёрстка на его лобке была влажной и топорщилась, слипаясь в сосульки от спермы, стекающей по члену к животу. Значит, это доставляло ему удовольствие. Но потом он совсем измучился: его тело блестело испариной, грудь вздымалась неровным дыханием, а губы распухли и кое-где сочились кровью, потому что он искусал их. А я всё никак не мог кончить. Во мне никогда ещё не было столько сил и желания. Если бы сосчитать, сколько уже раз я толкнулся в него, сколько бы получилось? Сто? или больше? Член ныл и казался палкой, почему-то приросшей к животу, а разве палка может кончить? В животе перекатывался эластичный комок, голова кружилась, в висках прямо-таки грохотало. На какой-то момент я даже забыл, кто я вообще такой; от этих лесных (или лисьих?) чар становилось жутковато.

      — Хорошо… хорошо… — Его срывающийся шёпот вывел меня из этого странного транса.

      Я рывком притянул лисёнка теснее к себе и кончил, буквально захлёбываясь от восторженной эйфории, и свалился на Кицуро, подминая его под себя. Он слабо царапнул меня по лопаткам.

      — Тяжело? — спросил я, облизывая пересохшие губы.

      — Унг-унг… — Его руки и ноги цепко обвились вокруг, и уж точно отпускать меня он не собирался.

      Журчание ручья, шелест деревьев, чириканье птичек — все звуки казались приглушёнными, потому что в ушах у меня всё ещё шумело от этого безудержного секса. Вот бы Микку удивился, если бы он увидел меня в таком месте… в таком виде… в такой компании… Я невольно засмеялся этим мыслям. Лисёнок завозился подо мной, запыхтел и прошептал:

      — Теперь мы точно пара…

      Отлежавшись, Кицуро ловко выполз из-под меня, сел по-турецки возле, ногтями расправляя шерсть на помятом хвосте.

      — Ты думал обо мне? — искоса поглядывая на меня, спросил Кицуро.

      Я кивнул.

      — Я тоже, всё время, всегда-всегда. Поэтому и не подпустил к себе никого, — сообщил он, пряча лицо за хвостом.

      — Ты уверен, Кицуро? — Мне вдруг подумалось, что из-за меня он вынужден изменять своей природе.

      — Конечно! — почти сердито отозвался он. — Мы же пара. Ведь пара, да?

      — Но ты пойми… — Я протянул руку, чтобы погладить его по голове, но лисёнок щёлкнул на меня зубами. — Не злись.

      — А ты не говори больше так. Я только твой, и ты тоже, да?

      — Конечно.

      — Я с самого начала знал, что мы с тобой будем парой. — Его хвост снова энергично завилял. — Ещё когда жил в твоём доме — и уже знал. Я просто чувствовал!

      — Ох, лисёнок… — Я потрепал его мохнатое ушко, он довольно подставил голову под мою ладонь и зажмурился. — Для тебя всё так просто…

      — Это плохо? — Он настороженно прянул ушами.

      — Нет, ну что ты…

      — Ну и хорошо. — Кицуро совершенно успокоился и продолжил расправлять хвост.

      — Как ты живёшь тут, в лесу?

      — У меня нора. Я сам её выкопал, — с гордостью сообщил лисёнок.

      — Покажешь?

      Он замялся, помотал головой и пробормотал: «Не сейчас». Я не настаивал. Наверное, человеку вообще не стоило вторгаться в лисий мир… а уж тем более — делать такие вещи… хотя бы и по его просьбе…

      Лисёнок потряс головой, вытянул шею, прислушиваясь к отдалённым звукам леса, и взгляд его на мгновение стал тревожным.

      — Послышалось. — Он по-лисьи потёр нос кулаком. — В лесу всегда надо быть начеку.

      Воцарилось недолгое молчание. Лисёнок наклонил голову набок, перебирая пальцами за ухом:

      — Придёшь сюда осенью?

      — «Осенью»? — изумился я.

      — Я не всегда могу быть таким. — Он провёл рукой вдоль тела. — Мне уже пора… превращаться обратно. Вот как третий хвост появится, тогда смогу быть человеком хоть вообще всегда.

      Я растерянно смотрел, как лисёнок ползает по поляне, подбирая одежду, и натягивает её на влажное тело. Вот так просто? Сделали это и — расстались до осени? Что ж, наверное, таков был лисий порядок. Кицуро вдруг свалился на меня, обвивая руками за талию, и прижался губами к моему лицу, а потом долго ещё тёрся носом о щёку, спрашивая, приду ли я сюда, когда первые листья упадут на землю. Я пообещал, что приду. Кицуро вскочил, в прыжке превратился в лиса и умчался в лес. Я вздохнул, заслонил лицо ладонью и посмотрел на небо, которое казалось очень высоким. Осени ждать так долго…

      Я не знал, что встретимся мы гораздо раньше, но обстоятельства этой встречи будут не такими уж радостными.

Тревожное лето

      Лес, казалось, ожил после долгой зимней спячки и весенней дремоты и теперь сочился жизнью. Последние клочки талого снега скоро исчезли, впитываясь в землю и прорастая свежей травой, папоротник раскрутил свои спирали и заполонил лес. Ожили и свили гнёзда птички, появились первые бабочки… Пришло лето.

      Но с приходом лета пришли и они.

      Микку вернулся с обхода в дурном настроении и бросил на стол осклабленный капкан:

      — Штук пять уже нашёл в разных частях леса, из трёх — енотов вызволил. Браконьеры! Если не остановить, таких бед натворят! Завтра с утра поеду искать их логово.

      — Я с тобой? — предложил я. — Опасно в одиночку…

      — Справлюсь, — отказался брат. — Возьму с собой ружьё, пугану — они и сделают ноги. А ты дома сиди. Вдруг что.

      Это «вдруг что» мне совсем не понравилось.

      На рассвете Микку взял джип и поехал в лес на поиски браконьеров. Я честно прождал его несколько часов, потом мне стало скучно, и я решил прогуляться немного. Захватил с собой ружьё (никогда не стрелял, но надеялся, что и не понадобится), запер двери и отправился в лес. Заходить далеко я не планировал: поброжу по опушке и знакомыми тропками вернусь обратно. Сюда-то браконьеры точно не сунутся, так что мне ничего не грозит, а в крайнем случае — пальну в воздух.

      Задумавшись, я сошёл с тропинки и забрёл дальше, чем планировал: дошёл почти до того самого места, где встретил лисёнка в прошлый раз. Я напился из ручья, в висках заломило: даже в такой жаркий день вода в ручье была ледяная.

      Где-то поблизости послышался гул машины, скрежет тормозов.

      «Микку?» — подумал я и полез через кусты на звук.

      Тут воздух прорезал отрывистый хлопок. Выстрел? Нет, это не Микку, он бы так просто стрелять не стал! Я выскочил на широкую поляну и едва не попал ногой в раскрытый капкан. Он щёлкнул, подпрыгнул и захлопнулся, как акулья пасть. Я сглотнул и прижал руку к груди: угодил бы в него — лишился бы ноги, уж точно!

      В это время из леса вылетела машина, подпрыгнула на корнях и юзом завертелась по поляне. В кузове этого ободранного пикапа балансировал мужик с винтовкой и во что-то целился. Водитель дал по газам, и машина рванулась вперёд, оставляя за собой уродливые следы. Я невольно вскрикнул: перед машиной, едва не попадая под колёса, со всех лап бежал лисёнок. Он что-то тащил в зубах, издалека не видно что, и отчаянно петлял, пытаясь спастись. Мужик выстрелил, лисёнок подпрыгнул, путаясь в лапах.

      — Кицуро! — не своим голосом завопил я.

      Лисёнок услышал, вильнул хвостом, меняя траекторию, и помчался ко мне, то и дело спотыкаясь и припадая к земле. Возле моих ног он рухнул, выпуская из зубов то, что нёс, — крохотного лисёнка. «Спаси!» — говорил взгляд его влажных глаз. По серебристому боку расплылось алое пятно.

      Пикап остановился, и браконьеры вышли из машины. Их было трое, морды как у головорезов, все с ружьями. Они перекинулись между собой парой слов, спорили, стоило ли им пристрелить меня, как свидетеля, или отделать так, чтобы я думать забыл об этой встрече. Я вскинул ружьё, выходя вперёд и заслоняя от них лисёнка, руки дрожали. Но ради лисёнка я был готов на всё. «Убьём!» — решили они наконец и тоже прицелились.

      И вот тут начали происходить совершенно необъяснимые, как мне поначалу показалось, вещи.

      Браконьеры вдруг выронили ружья, попятились, показывая куда-то мне за спину. А я почувствовал… сложно сказать, что это было: что-то очень тяжёлое, словно чья-то аура или присутствие, очень сильное и одновременно тёмное чувство, от которого бросило в дрожь. Я обернулся и увидел лисёнка. Он стоял позади меня в полулисьем обличье, а вокруг него расплывалось тёмное, зловещее сияние, как будто за его спиной возвышалось… нечто… не знаю, что это было, что-то не из этого мира точно. Глаза лисёнка сияли зелёным, от них как будто даже расплывался вокруг такой же зеленоватый туман. И ветер поднялся, деревья застонали, теряя листву, небо заволокли неясные тени…

      — И пальцем его не тронете! — прошипел лисёнок. — Ни один из вас не покинет этого леса живым, проклятие лис-хранителей настигнет вас!

      Браконьеры с криками помчались к пикапу, забыв подобрать ружья, и скоро убрались куда-то в лес, но долго ещё доносились оттуда их испуганные вопли.

      Кицуро пошатнулся, зажал рукой сочащуюся рану и ткнулся головой мне в грудь. Я подхватил его, не давая ему упасть. Зловещее сияние пропало, это опять был прежний Кицуро, мой Кицуро.

      — Кицуро, держись! Нужно отнести тебя домой, Микку привезёт врача…

      — Нет, — едва слышно выговорил он, отстраняясь, — не сейчас.

      Кицуро поднял лисёнка, который лежал не двигаясь, и опустил мне за пазуху:

      — Ты должен о нём позаботиться. Обязательно.

      — Ладно, ладно, но теперь-то… — Я взял Кицуро за талию, но он снова отстранился. — Не упрямься, Кицуро!

      — Помоги мне… — Он уцепился за моё плечо и показал рукой направление. — Я должен попасть в нору. Помоги мне дойти до неё.

      Я пытался возражать, но лисёнок был непреклонен, и пришлось идти с ним в лес искать его нору. Вернее, я почти тащил его на себе: позади оставались кровавые следы, алая полоса расползалась по одежде Кицуро, и его шаги становились всё путанее.

      — Да ты так кровью истечёшь! — ужаснулся я.

      — Вот и пришли. — Кицуро оттолкнул меня и опустился на четвереньки перед норой. — Я должен забрать отсюда кое-что.

      Я огляделся. Кажется, если судить по деревьям, это место не так уж и далеко от Ишикавы, так почему же я никогда не мог его найти? А тут мы добрались за считанные минуты. Загадки, сплошные загадки…

      Шорох. Из норы показалась голова Кицуро, лицо его было очень бледно — ни кровинки!

      — Помоги мне… — выговорил он, — у меня сил не хватит выбраться.

      Я вытянул его за плечи из норы, и он привалился ко мне, тяжело дыша. Кровь всё сочилась из раны, но он даже и не думал останавливать её. В его руках я заметил ещё два пушистых комка: один — маленький лисёнок, такой же, как и тот, что сидел у меня за пазухой, и второй — побольше, все того же платинового окраса, что и Кицуро. Он водворил их к первому и зашептал:

      — Ты должен о них позаботиться. Обещай мне, что позаботишься о них.

      — Не говори так, словно помирать собрался! — рассердился я. — Ну, теперь-то можем уже уйти?

      Кицуро кивнул, но через секунду отключился, тяжело привалившись ко мне боком. И вот тут произошла ещё одна удивительная вещь: едва его глаза закрылись, он превратился в лиса. На его светлой шерсти рана казалась просто огромной! Но это превращение облегчило мне задачу: я поднял его, повесил себе на шею (эх, невесёлый «воротник» получился!) и, сгибаясь под его тяжестью, побрёл домой. Теперь я точно знал дорогу: я бывал в этой части леса, только почему-то никогда не замечал норы. Лисьи чары?

      — Микку! Микку! Ты уже дома? — позвал я, забираясь на террасу и придерживаясь рукой за стену.

      Я кое-как дошёл: нести лисёнка было тяжело, одежда пропиталась кровью, а я ещё волочил за собой ружьё и брошенные браконьерами винтовки.

      Брат выскочил из дома, растерянно уставился на меня, потом воскликнул:

      — А ты… Господи, да ты весь в крови! Что случилось?

      — Браконьеры. — Я занёс лисёнка в дом и опустил его недвижимое тело на обеденный стол. — Помоги мне. Надо как-то остановить кровь.

      Микку забегал по комнатам, отыскивая бинты и лекарства, потом хлопнул себя по лбу:

      — В лесничестве есть ветеринар. Возьму машину и мигом обернусь… Ой, что это у тебя? — И он показал на мой живот.

      Из-под рубашки торчал кончик лисьего хвоста. Я вытащил лисят одного за другим и положил их в кресло. Они сбились в кучу и замерли. Микку вытаращил глаза, потом спохватился, подхватил одно из ружей и помчался в лесничество.

      А я занялся раной лисёнка. Навыков оказания первой медицинской помощи у меня не было, с огнестрельными ранениями я никогда не сталкивался, так что всё, что я смог сделать, — это промыть рану и наложить повязку. Хорошо ещё, что рана оказалась сквозной и не пришлось вытаскивать пулю! Бинты тут же обагрились кровью, и я накладывал всё новые и новые слои, надеясь, что они сдержат кровотечение. После я перенёс Кицуро из столовой в свободную комнату и положил его на кровать. Он пошевелился, слабо застонал, обнажая белые зубки. Из-под века блеснула на миг зеленая полоса, и он снова замер.

      — Ничего. — Я погладил его по голове. — Потерпи немного, совсем чуть-чуть…

      Пора было заняться лисятами. Я отыскал корзинку, в которой когда-то спал Кицуро, положил в неё лисят (они повисли в моих руках, как пушистые тряпочки, не подавая признаков жизни, — так были напуганы) и поставил корзину в угол комнаты. Потом принёс молока в широкой миске, чтобы лисятам было что есть, когда они проголодаются. Лисята долго лежали в том положении, в котором я их оставил, почти не дыша. Но стоило мне отвернуться — и они сгрудились и прижались друг к другу, образуя один большой пушистый комок с торчащими в разные стороны ушками и хвостиками.

      Вернулся Микку, привёз с собой ветеринара. В доме сразу же едко запахло лекарствами. Ветеринар разложил инструменты и занялся лисёнком, но прежде выдворил нас из комнаты, чтобы мы ему не мешали: Микку — неуёмным любопытством, а я — бесконечными встревоженными расспросами. Пришлось дожидаться. Брат всерьёз намеревался отправиться в «крестовый поход» за браконьерами.

      — Сколько их было? — Микку возился с патронташем, пересчитывая патроны.

      — Трое… или четверо… плохо помню… — Я сжал лоб. — Не езди один, позвони лесничим. Это были настоящие головорезы!

      — Я тоже не пай-мальчик, — несколько сварливо отозвался брат. — Чтобы я позволил им бесчинствовать в моём лесу?! Да никогда такого не будет!

      Вышел ветеринар, вытирая окровавленные руки полотенцем, и мы уставились на него, ожидая ответа на не заданный вопрос.

      — Серьёзная рана, — покачал он головой, — животное потеряло много крови. Но, думаю, жить будет. Нужно только… — И он начал рассказывать, как ставить уколы и менять повязки.

      А потом они вместе с Микку уехали.

      Я зашёл в комнату. Кицуро лежал поперёк кровати, его бок был туго забинтован, на марле желтели следы йода и подсохшей крови. Но лисёнок был в сознании! Увидев меня, он слабо вильнул хвостом. Я сел рядом, погладил его по ушам:

      — Ты поправишься, вот увидишь.

      Кицуро подтянулся ко мне поближе, положил голову мне на колени. Мы просидели так несколько часов. Лисёнок то ли дремал, то ли был в бессознательном состоянии. Лисята в корзине тоже едва подавали признаки жизни: изредка фыркали и снова замирали.

      Послышался звук подъезжающей машины, я переложил голову Кицуро на кровать и вышел брату навстречу. Он прошёл мимо меня в дом, налил полный стакан коньяка и залпом выпил, налил ещё один — и замер со стаканом в руке, лицо его исказилось, он едва не расплескал коньяк (так сильно задрожала рука) и кое-как допил и этот стакан.

      — Что такое? — встревожился я. — На тебе лица нет! Ты нашёл браконьеров?

      — Нашёл… — И он как-то странно засмеялся.

      — Вытурил их?

      — Я трупы их нашёл.

      — Что?!

      — Трупы… — Его передёрнуло. — Все четверо возле машины… пикап перевёрнут… Никогда этого не забуду!

      — Чего не забудешь?

      — На лицах… выражение такого… бесконечного ужаса, что… Ох, дай-ка я ещё выпью… — И он отпил прямо из бутылки.

      Внутри стало нудно. Мне почему-то вспомнились слова лисёнка о проклятии: неужели оно существует и настигло их? Да нет, глупости! Перепугались просто, водитель не справился с управлением, вот пикап и перевернулся. Но чтобы все разом погибли… и почему они были возле машины, а не в кабине? Я сглотнул, и внутри стало ещё нуднее.

      — Вызвал лесничих, они — полицию, — продолжал рассказывать Микку, — да что толку! Чёрт, и что там произошло на самом деле?!

      Я отобрал у брата бутылку, в которой уже мало что осталось, и водворил его в спальню:

      — Обычная автокатастрофа. Ложись, ты уже порядком набрался.

      — Видел бы ты их, ты бы ещё не так набрался! — проскрипел из-под одеяла Микку.

      Дня три Кицуро не приходил в себя, но состояние его было стабильно. Меня больше волновали лисята: они не ели и не пили, просто лежали в корзинке и таяли на глазах. Меня они боялись и не понимали, что я хочу помочь им. Как я ни уговаривал, они ничего не хотели брать из моих рук.

      — Да вы же голодной смертью помрёте! — в сердцах воскликнул я, когда старший лисёнок больно цапнул меня за палец, отказываясь пить молоко.

      Приезжали люди из полиции, расспрашивали о происшествии, но мы с Микку мало что могли им сообщить. Только, что нашли капканы, вызволили нескольких животных. Разумеется, о моей стычке с браконьерами я умолчал. В итоге все сошлись во мнении, что браконьеры попали в аварию, потому что торопились сбежать с места преступления, и дело было закрыто. Брат остался при своём мнении («Тут что-то нечисто!»), я благоразумно помалкивал.

      Ночами мне не спалось. Я долго сидел возле Кицуро, слушая его тяжёлое дыхание. Если он не очнётся в ближайшее время, лисята умрут. И почему люди такие беспомощные, когда дело касается важных для них вещей?

      Потом я ушёл к себе, лёг и уставился в потолок, чувствуя, что и сегодня не усну. Светильник потрескивал, тени дрожали на стенах, но мне было лень встать и выключить его. У двери почудился какой-то шорох. Я сел и прислушался. Лисята завозились в корзине (я перенёс их к себе в надежде приручить, как это было с Кицуро).

      — Кто там? — на всякий случай спросил я, вглядываясь в темноту.

      Тень легла поперёк комнаты. Это был Кицуро. Он привалился к стене, держась за бок, и слабо улыбался. Я подлетел к нему, подхватил его и прижал к себе. Он ткнулся лицом в моё плечо и глубоко вздохнул.

      — Тебе ещё нельзя вставать!

      — Со мной всё в порядке.

      — Ничего не в порядке! — Я уложил Кицуро в кровать. — Тебе хуже станет, если будешь много двигаться.

      — Мне станет лучше, если я буду рядом с тобой, — шёпотом возразил лисёнок, ухватываясь за мою руку и прижимаясь к ней щекой.

      — Ладно, ладно… — Я прилёг рядом, погладил его по голове. — Очень болит?

      — Терпимо… — Он фыркнул, его уши выстрелили из волос, щекоча мою ладонь.

      — С лисятами проблема. Они долго не продержатся, — сообщил я.

      — Почему? — рассеянно спросил Кицуро, ещё крепче прижимаясь ко мне.

      — Еду не берут, кусаются… дошли совсем, одна шерсть!

      — Они просто смущаются,

      Кицуро приподнялся на локте и что-то тявкнул. Удивительно, но лисята тотчас ожили и через пару минут уже спали, подчистую съев всё, что было в миске. Лисёнок прилёг обратно, тихо застонал, поглаживая бок рукой.

      — Давай я тебе укол сделаю? — предложил я. — Лекарство снимет боль.

      — Лучше поцелуй меня. — И он подставил мне лицо.

      «Видел бы это Микку, он бы с ума сошёл!» — подумал я, целуя лисёнка; он довольно наморщил нос и прянул ушами. Я снова погладил его по голове, а потом спросил (должен был спросить, иначе бы это мне до конца жизни не давало покоя):

      — Кицуро, насчёт того… проклятия. Оно действительно существует?

      — Существует, и я проклял людей, — спокойно подтвердил он.

      — Но ведь и я человек.

      — Ты не такой! Ты моя пара. Проклятие не коснётся тебя, ты мой… — Лисёнок потёрся о меня головой. — Те люди с большими палками заслужили смерть: они сделали мне больно, они хотели сделать плохо тебе. А ты не такой. Я люблю тебя.

      — Чёрт, так они действительно умерли от проклятия? — пробормотал я, и мне стало жутковато.

      Кицуро приподнялся и с тревогой посмотрел на меня:

      — Но ты ведь не станешь бояться меня из-за этого? Я никогда-никогда не причиню тебе вреда!

      — Знаю. — Я вплёл пальцы в его волосы.

      — Лисы — хранители леса, лес даёт нам силу защищать его и себя, — едва слышно пробормотал лисёнок. — Я и тебя буду…

      К утру Кицуро снова превратился в лиса, вероятно, чтобы не причинять мне лишних хлопот или потому что его оставили силы. Он свернулся клубком на моей кровати и уснул.

      — Ты зачем его к себе в кровать притащил? — поразился заглянувший ко мне утром Микку. — А если у него блохи?

      — Нет у него никаких блох, — рассердился я.

      Лисёнок приоткрыл один глаз и как будто нахмурился.

      — Он не хотел тебя обидеть, — сказал я, наклонившись к лисёнку и погладив его.

      — Спятил! — фыркнул брат. — Смотри, как бы он тебя не цапнул!

      Я, конечно, мог бы рассказать Микку о том, кто такой Кицуро, но он бы всё равно не поверил. К тому же мне не хотелось, чтобы кто-то ещё знал о лисёнке то, что знаю я. Эгоистично с моей стороны, но я ничего не мог с собой поделать.

      Кицуро пошёл на поправку. Он заставил меня отыскать в лесу какой-то особенный мох и подтолкнул его под бинты. Как оказалось, этот мох отлично останавливал кровь и вообще способствовал заживлению ран, только нужно было менять его почаще. С лисятами тоже проблем не было: они ели и пили всё, что я им приносил, но по-прежнему кусались, и даже Кицуро ничего не мог с ними поделать. Наверное, не все лисы приручаются. А может, они просто были маленькие и глупые.

      На исходе второй недели Кицуро ночью разбудил меня.

      — А? Что такое? — спросонья забормотал я, протирая глаза.

      — Мне пора уходить, — сообщил он.

      — Что? — Сон тут же слетел с меня, я подскочил. — Ты же ещё не выздоровел, куда ты пойдёшь…

      — Так надо, — возразил он, наклоняясь ко мне и нежно кусая мои губы.

      — А вдруг снова браконьеры? — Я крепко сжал его плечи. Очень не хотелось отпускать его.

      — Я справлюсь. Они меня просто врасплох застали, но теперь не застанут. — Лисёнок обвил меня руками и фукнул в мою шею. — Мы уйдём на рассвете.

      — Но мы ведь ещё увидимся?

      — Конечно! — Он потёрся щекой о моё лицо. — Я не могу без тебя, Токуми…

      — Я тоже.

      И чёрт возьми, я нисколько не лукавил, говоря это!

      Лисёнок залез на меня, игриво поёрзал:

      — Пока я не ушёл… поиграем немного? Я так соскучился!

      — Кицуро…

      Он устроился навзничь на сбитом одеяле и поманил меня к себе. Я лёг сверху, ощупывая ладонями его худенькое тело.

      — А как же твоя рана? — Я положил ладонь на повязку.

      — Смотри. — Кицуро разрезал бинты когтем, и я увидел, что от раны остался лишь длинный белёсый шрам. — На мне быстро заживает.

      Я погладил эту белую полосу, Кицуро задрожал и доверчиво прильнул ко мне, подталкивая к близости. Я с наслаждением взял его, осознавая, что истосковался по нему так же сильно, как и он по мне, может, даже сильнее. Лисёнок заныл, царапая мои плечи острыми коготками.

      Всё, чего мне так не хватало, — это простая близость, его доверчивый взгляд и готовое принять меня тело… Я люблю этого лиса. Подумать только, я люблю лиса… я, человек… Да какая, собственно, разница!

      Перед рассветом Кицуро выскользнул из моих объятий, оделся и вытащил лисят из корзины.

      — Когда мы снова встретимся? — Я приподнялся на локте.

      — Скоро, обещаю. — Он поцеловал меня на прощанье.

      — Я боюсь за тебя, — признался я. — А если что-нибудь случится? Может, тебе поселиться ко мне поближе?

      Кицуро улыбнулся, покачал головой:

      — Нет, я не могу.

      — Но почему?

      — Пока не могу, — поправился он.

      — Пока не появится третий хвост? — вспомнил я.

      Лисёнок ещё раз кивнул и прижался ко мне:

      — Тогда я буду твоим навсегда… навсегда-навсегда!

      Мелькнула в дверях его тень, и он исчез в рассветных сумерках.

      «Скорее бы это произошло», — подумал я.

      Ну и что, что он лис?

Осенние неожиданности

      Вот уже и осень вызолотила первые верхушки деревьев. Самое время для сбора грибов и ягод, самое время делать запасы на зиму.

      Микку было не до этого: на хвойник налетела какая-то болезнь, он вызвал из города специалиста и вместе с ним бродил по лесу, отыскивая больные деревья и помечая их. Следом пришли лесорубы, и лес наполнился визгом пил и грохотом тракторов. В общем, в лесу никогда не бывало до конца спокойно.

      Так что я отправился собирать грибы сам, чтобы помочь брату хотя бы с этим: так-то от меня было мало пользы, не считая работы в лесничестве бухгалтером, но и её можно было с натягом считать работой: мои услуги требовались лишь два раза в месяц, когда приходило время начислять зарплату или просчитывать ежемесячный бюджет.

      Деньки стояли на редкость тёплые: если бы не листва, нипочём не подумаешь, что осень! Трава ещё не пожухла, цветы благоухали, солнце светило ярко и безмятежно, и лес изобиловал осенними дарами: грибы росли как… грибы, наливались и поспевали ягоды, скоро должны были созреть и орехи.

      Вооружённый компасом и энциклопедией грибника (книжка бы пригодилась, если бы мне попался какой-нибудь сомнительный гриб, ведь бывают же поганки, маскирующиеся под съедобные!), я забрал восточнее. Брат говорил, что там грибное место, и не обманул: я за полчаса набрал полную корзину. Пора было повернуть назад, но меня обуял азарт (или жадность?) грибника: «Вон тот ещё возьму, и всё…» — и я забрёл дальше в лес.

      Надо было не только на грибы, но и под ноги смотреть: я споткнулся о какую-то ветку, поскользнулся и скатился, чудом удержавшись на ногах и даже не рассыпав грибы, по пологому склону на заросшую высокой травой полянку. Оглушительно трещали кузнечики. Я поставил корзину и побрёл через эту траву, ведя ладонями по её верхушкам. Что за чудесное место! Лес никогда не перестаёт удивлять!

      Впереди трава зашуршала и заколыхалась, послышалось сопение, и что-то пулей вылетело из травы и сбило меня с ног. Я грохнулся навзничь, интуитивно вытягивая руки и ловя это что-то. Солнце слепило глаза, и я не сразу разглядел, что же я поймал, а когда разглядел, то с изумлением обнаружил, что держу под мышки ребёнка. Ему было года четыре на вид, у него были большие карие глаза и пушистые ресницы. Откуда тут ребёнок взялся? Я растерянно уставился на него, он — на меня, его глаза становились всё больше и блестящее, он наморщил нос, запыхтел… Я испугался: сейчас расплачется!

      «Чу-у!» — громко чихнул он, и тут произошла удивительная вещь: из его тёмных волос выстрелили два мохнатых ушка, а сзади провис хвостик. Лисёнок?!

      Трава снова зашуршала, и на полянку выбежали ещё двое детей: маленький, точно такой же, как и тот, которого я держал, и девочка постарше, лет пяти на вид. Увидев меня, они отпрянули, и от волнения, а может, испуга и у них выскочили ушки.

      Лисёнок в моих руках внимательно посмотрел на меня, сосредоточенно морща лоб, потом решительно протянул руку и схватил меня за нос.

      — Ай! — невольно воскликнул я.

      Лисёнок пискнул, вывернулся из моих рук и дал стрекача, но заметил других детей, свернул и кубарем докатился до них, обхватывая старшую девочку ручонками и всхлипывая. Три пары блестящих карих глаз уставились на меня.

      Я поднялся с земли, отряхнул землю со штанов. Лисята попятились, в любую минуту готовые удрать. Странно, что их удерживало? Может быть, любопытство или испуг?

      — Где вас носит? — донёсся до меня голос, который я бы ни с каким другим не перепутал. — Ни на минуту нельзя отвернуться…

      Кусты затрещали, на полянке появился Кицуро. Он сердито воззрился на лисят, но тут заметил меня.

      — Токуми!!! — Я и опомниться не успел, как снова лежал на траве, а Кицуро сидел сверху и тёрся лицом о мою щёку. — Токуми, я так соскучился!

      — Подожди минутку! — Я старался перехватить его руки, но Кицуро продолжал приставать ко мне, и его ушки встопорщились, подрагивая. — Они ведь смотрят…

      — А? — Он выпрямился, обернулся и посмотрел на лисят; они сгрудились и во все глаза на нас смотрели.

      — Это твои дети, Кицуро? — спросил я.

      — И твои тоже.

      — Что?! — невольно вырвалось у меня. Хотя не было нужды спрашивать или сомневаться, я и так это знал: глазки-то у них мои!

      — Ты что, не рад? — с подозрением спросил Кицуро, прижимая уши, и очень недовольно заворчал.

      — Что ты! Но это так… неожиданно. — Я сжал лоб и засмеялся. — Узнать, что у меня, оказывается, уже трое детей!

      — Четверо, — смущённо поправил меня Кицуро и из-за спины выудил ещё одного карапуза, совсем маленького, который энергично сосал недозрелую еловую шишку и без страха смотрел на меня.

      — Четвёртый, — растерянно сказал я.

      — Четвёртый, — подтвердил Кицуро, на вытянутых руках придвигая ребёнка ко мне. — Смотри, какой хорошенький!

      Малыш был очарователен: он походил на Кицуро, у него были зелёные глаза и светлые волосы.

      Вот так-так. Я отец многодетного семейства, лисьего семейства причём.

      — Ты примешь их? Как принял меня? — Кицуро с тревогой наклонил голову, его хвост завилял.

      — Да о чём ты! Я же просто… Да я обалдел, честное слово! Почему ты мне раньше не рассказал о том, что у нас… дети? — Я сел, Кицуро скатился мне на колени.

      — Ты не спрашивал. — Он пожал плечами, подкидывая ребёнка в руках, поскольку тот начал хныкать.

      Да, я не спрашивал… Да разве я мог предположить, что у него и у меня могут быть дети?!

      — Спать хочет. — Кицуро слез с меня и снова положил ребёнка себе за спину. — Мы идём домой. И папа тоже. — Он ухватился за мою руку, принуждая меня встать. — Время полуденного отдыха.

      Какими-то неведомыми тропками мы вышли к дереву, возле которого и была нора Кицуро. Мне почему-то казалось, что каждый раз эта нора находилась в другом месте: местность вокруг была совсем другой теперь. То ли чары, то ли лисёнок просто плутал, запутывая следы…

      Лисята один за другим проскользнули в нору. Кицуро обхватил меня за шею руками:

      — Ты останешься с нами ненадолго?

      — Да хоть навсегда… — пробормотал я.

      Мы поцеловались. Кицуро прильнул ко мне и увлёк за собой в нору. Нора изменилась: Кицуро, очевидно, раскопал её ещё больше, чтобы теперь в ней помещалось всё семейство. В углу был большой ворох сена и еловых лап, на корнях дерева висели связки сухих грибов и ягод, пучки каких-то трав. Повсюду были разбросаны изгрызенные шишки, на корнях тоже были следы зубов. Все трое лисят сидели рядком и казались настоящими ангелочками. Кицуро смущённо ногой раскидал шишки по углам:

      — Когда они отоспятся, они так безобразят!

      — Как ты с ними справляешься? — удивился я. Хотелось бы мне на это посмотреть!

      Кицуро толкнул меня на сено:

      — Ложись. Я сейчас. Спать! — добавил он, обращаясь к лисятам.

      Лисята заползли на еловые лапы, косясь на меня, свернулись клубочками и уткнули мордочки в хвосты. Кицуро покачал младшего ребёнка, положил его к остальным. Потом он запрыгнул на меня сверху, прижался ко мне, перебирая мои пальцы острыми ногтями:

      — Ты скучал по мне, Токуми?

      — Ещё бы!

      — Тебе понравились наши дети?

      — Конечно.

      Кицуро потёрся щекой о мою шею и фукнул в неё:

      — Это хорошо.

      Глаза его сморгнули, закрылись, он задремал. Лисята вскоре тоже засопели. Я просто лежал и смотрел на них всех, с трудом осознавая реальность происходящего: это мои дети…

      Маленький лисёнок завозился, захныкал. Кицуро тут же открыл глаза, ползком добрался до него и взял на руки, укачивая.

      — Ты такой заботливый, — сказал я, чувствуя некоторую гордость.

      Кицуро улыбнулся, сел, спуская с плеча рукав:

      — Он есть хочет.

      Я растерянно смотрел, как Кицуро помял сосок пальцами и приложил лисёнка к нему. Тот засопел, зачмокал. Кицуро поморщился:

      — Не хочет есть, когда в лисьем обличье. И со старшими так же было. Наверное, потому, что они полукровные.

      — Подожди-ка, — озарило меня, — так, получается, ты не совсем лис, а…

      Кицуро виновато улыбнулся, отнял ребёнка от груди и приложил его ко второму соску. Наконец карапуз наелся, довольно запыхтел, и вот он уже крепко спал рядом с братьями. Кицуро потёр грудь, соски его раскраснелись и припухли. Это выглядело так сексуально, что у меня едва кровь из носу не пошла.

      — Что? — Кицуро искоса посмотрел на меня. — Хочешь попробовать?

      Я смущённо засмеялся. Кицуро свалился на меня, его горячие твёрдые соски упёрлись мне в грудь.

      — Я тебе не разонравлюсь из-за этого?

      — Ну что ты!

      Кицуро подышал мне в шею, попрыгал на мне, виляя хвостом:

      — Я хочу тебя, Токуми.

      — Но лисята…

      — Они спят. — Его руки заскользили по моему боку. — Я хочу, чтобы они запомнили твой запах… чтобы они пропитались им так же, как я… чтобы смогли отличить его от сотни других… чтобы почувствовали его даже за километр… чтобы они знали тебя, как я тебя знаю…

      — Кицуро… — Я с нежностью погладил его по ушкам.

      Он довольно запыхтел, зафыркал, стаскивая с себя одежду. Он ещё больше похудел, но бёдра стали шире и плечи округлились. На груди и руках были следы от укусов маленьких зубок (до сих пор кусаются!). Шрам на боку почти исчез, осталась лишь едва заметная белёсая чёрточка.

      — Тебе сложно с ними?

      — Немного, — признался он. — Видишь ли, у кицунэ никогда не бывает больше трёх лисят: они их прокормить не смогут. А из-за близнецов у нас их четыре. Но я справлюсь, не волнуйся.

      — Кицуро, но ведь если мы снова…

      — Нет, больше лисят не будет. — Он догадался, о чём я хотел спросить. — Так мы устроены: три помёта, а потом всё, лисят никогда не бывает. Так что мы смело можем делать это снова, и снова, и снова, — промурлыкал он, прижимаясь лицом к моему животу. — Ты хочешь меня, Токуми?

      — Безумно! — Я осторожно, чтобы не разбудить лисят, перевернул Кицуро на спину. Сено зашуршало под нами.

      — Тогда давай скорее… Я уже не могу терпеть… — Он смущённо вильнул хвостом.

      — А если лисята проснутся?

      — Снова заснут, — беспечно ответил Кицуро, нетерпеливо хныкая.

      Горячие волны его тела захлестнули меня, я пригладил его бёдра ладонями и жадно вошёл в него. Безумно, безумно, безумно соскучился по нему!

      — О, Токуми! — Кицуро закусил губу и выгнулся животом мне навстречу. — Как хорошо… — Его тело качнулось и вмялось в сено под моей тяжестью. — Не останавливайся, ладно?

      — Ни за что, — пообещал я, покачиваясь над ним.

      Его тело мягко принимало меня, Кицуро тихо постанывал, трепеща ушками. Его соски ещё больше налились, кожа как будто светилась изнутри нежным сиянием. Я провёл языком по его плечу, ощущая солоноватый привкус кожи, рискнул проделать то же самое с соском. Кицуро вскрикнул, весь вспыхнул, стиснул мои бока коленями.

      — Больно? — Я подумал, что его соски сейчас слишком чувствительны, раздражённые укусами младшего лисёнка.

      — Наоборот. — Кицуро опять весь выгнулся, запрокинул голову, путаясь волосами в сене. — Ещё, Токуми…

      Я продолжил ласкать его, пока не почувствовал на губах парной привкус: он весь сочился, прозрачные капли стекали по его груди к рёбрам, соски буквально источали горячий сок. Я не удержался, припал губами к его соску, осторожно посасывая и покусывая его, повторил то же и со вторым. Кицуро выдохнул и прижал мою голову к себе. Наверное, избыток молока причинял ему беспокойство, а мои ласки сняли напряжение.

      — Может быть, хватит? — предположил я, заметив, что он весь истомился, стал вялым и расслабленным.

      — Нет, ещё немножечко… — пропыхтел он, раскидывая руки и приподнимая бёдра вверх. — Мне так хорошо! Я ещё хочу, Токуми…

      Я подгрёб ладонями его попу и снова погрузился в пламенеющий жар его тела, медленными, но глубокими толчками соединяя нас ещё теснее. Кицуро вдруг подскочил, обхватывая меня руками, и повалил навзничь, изгибаясь в немыслимую позу с высоко поднятой попой, хвост — трубой.

      — Что такое? — шепнул я ему, лаская его влажные ягодицы и принуждая опуститься обратно.

      — М-м-м… — слабо простонал Кицуро, — я почти… уже…

      На живот мне закапали тёплые капли.

      — Теперь точно хватит, — с улыбкой ответил я.

      Кицуро повалился на меня всем телом, тяжёлое дыхание затанцевало на моём плече.

      — Да, пожалуй, — выдохнул он. — Но попозже мы повторим, да?

      Я кивнул, гладя его по голове и почёсывая у него за ушами, зная, что это его успокаивает.

      — Я люблю тебя, так люблю тебя, — прошептал он, слюнявя моё ухо губами.

      Через полчаса или около того Кицуро успокоился, отдышался и сполз с меня, проверяя, как там младший лисёнок. Пока он стоял на четвереньках, его хвост завился, открывая припухшую розоватую точку. Меня захлестнуло желание, я пристроился сзади и взял его, крепко сжимая его ягодицы и с наслаждением толкаясь внутрь налившимся членом. Кицуро заскулил, его хвост встал штопором, каждая шерстинка распушилась. Оргазм был потрясающе ярок, я со стоном эйфории упал навзничь, прикрываясь ладонями и содрогаясь от болезненной, но сладострастной истомы. Кицуро, всё ещё стоя на четвереньках, мотнул головой и пробормотал:

      — Ведёшь себя как лис настоящий…

      — Это хорошо или плохо? — осведомился я.

      — Хорошо. — Он поёжился, потёр спину и что пониже рукой и плюхнулся рядом со мной, завернувшись в хвост.

      — Просто устоять невозможно: ты такой сексуальный…

      Кицуро тихо засмеялся и лизнул меня в нос.

      Лисята завозились во сне, один из близнецов оглушительно чихнул и, к моему удивлению, превратился в человека.

      — Маленькие ещё, — пояснил Кицуро, подхватывая лисёнка и ткнув его мне под бок, — во сне превращаются… или когда разволнуются.

      Лисёнок шумно втянул носом воздух, что-то проворчал и ещё глубже уткнулся носом мне в бок.

      — Так они запомнят твой запах. — Кицуро водворил мне под руку и второго близнеца. — Ты им нравишься.

      Лисёнок сонно прошамкал что-то, завозился и перелез через меня, раскидываясь поперёк моего живота и счастливо вытягивая лапки. Чпок! и он превратился, но ушки и хвостик всё же остались.

      — У нас лучшая семья во всём лесу, верно? — Кицуро прильнул ко мне, ластясь и ласкаясь.

      — Это уж точно… — пробормотал я. — Кицуро?

      — М-м-м?

      — Когда мы уже сможем быть вместе? Я ведь волнуюсь за тебя… за всех вас…

      — Когда он вот так разделится. — Кицуро вильнул хвостом и показал рукой на середину хвоста.

      — А может, уже сейчас стоит… переехать ко мне в дом?

      — Нет-нет-нет! — Он встрепенулся. — Туда ни за что! Человечий дом!

      — Ну, а если я для нас дом построю? — предложил я. — А что, это идея! Выстроить дом в лесу и жить там, а?

      — Глупый… — Кицуро снова прильнул ко мне. — Лисы не живут в домах. Лисы живут в норах.

      — Но ты ведь не обычный лис, верно?

      — Я подумаю, — пообещал он, и его зеленоватые глаза лукаво блеснули. — Вот как хвост разделится, так всё и обсудим… И не волнуйся за нас.

      Если бы я мог! Это внезапное отцовство меня махом переменило.

      — Я посплю немного, а потом выведу тебя… — пробормотал Кицуро сонно.

      Я поцеловал его, и он вновь закрыл глаза, совершенно успокоенный. Сонное сопение наполнило нору.

      А вот интересно, что бы сказал на это Микку? Я заулыбался. Его бы удар хватил, если бы он узнал, что породнился с лисами!

Семья

      — Микку, может, уберёшь уже своё барахло? — Я запутался ногой в леске и едва не упал.

      Брат разложил на террасе рыболовные снасти и всё утро возился с ними, перебирая, подвязывая, распутывая…

      — Мы с тобой пойдём на рыбалку, — сообщил он, прищуриваясь и разглядывая погнутый крючок.

      — На рыбалку? — воскликнул я. — В такую жарищу! С ума сошёл?

      Сегодня было по-настоящему жарко: термометр зашкаливало, с неба лился горячий свет, и дышать было нечем, как будто не осень, а самая середина лета.

      — Когда жара спадёт. Есть тут одно рыбное местечко…

      — Да не умею я…

      — Добытчик из тебя никакой.

      Рыбачить я не умел: ещё в детстве пару раз ездил на озеро, а мне тогда лет пять было, но рыбалка показалась жутко скучной, не говоря уже о том, что меня искусали до крови комары и мошка, и я потом категорически отказывался от любых выездов на природу. С тех пор моё отношение к рыбалке ничуть не изменилось.

      — О, смотри! — воскликнул брат.

      — Видел я уже все твои снасти, всё равно не заставишь…

      — Да какие снасти! Туда смотри, на двор! — Микку вскочил, путаясь в сетях. — Лисёнок, ведь лисёнок же!

      Я обернулся. От забора неспешно трусил в сторону дома маленький белый лисёнок. Глазки его весело поблескивали, пушистый хвостик не менее весело вилял.

      — Замри! — Микку присел, потянул меня за руку. — Не спугнуть бы…

      Я отмахнулся и вышел на террасу, гадая, что лисёнок будет делать дальше. Лисёнок заметил меня, но не сбежал, как предостерегал Микку, а уверенно и радостно потопал в мою сторону. Он поставил передние лапки на край террасы и попытался залезть, но, поскольку было высоко, он только царапал задними лапками по дереву и пыхтел. Я наклонился, взял его под передние лапки и поднял.

      — Ты что делаешь! Укусит же! — зашипел брат из своей «засады».

      Я засмеялся. Лисёнок растопырил лапки, натужился и превратился в ребёнка (одного из близнецов), но превращение было неполное: остались ушки и хвостик. Сзади раздался грохот. Я обернулся и увидел, что Микку сел на пятую точку, глаза его были совершенно круглые, а лицо — как мел.

      — С тобой всё в порядке? — испугался я.

      — Нет, — сдавленно ответил Микку, — со мной не всё в порядке. Совсем не в порядке. — И, вытерев лоб, промямлил: — У меня от жары галлюцинации сделались. Токуми, что такое у тебя в руках? Перед глазами плывёт, я плохо вижу… Что такое ты держишь?

      Я поставил мальчика на пол и собирался ответить, но в это время калитка скрипнула, и во двор заглянула старшая девочка, держащая за руку второго близнеца. Ушки на её голове двигались, когда она напряжённо оглядывала двор.

      — Юкицу! — позвал я. А у самого на душе стало прохладно: почему они одни? Где Кицуро?

      Девочка вздрогнула, потом заметила меня, и её личико радостно вспыхнуло. Она побежала к дому, волоча близнеца за собой. Тот недовольно хныкал, потому что едва за ней поспевал. Добежав до террасы, Юкицу ловко запрыгнула на неё, втащила брата и обхватила мою ногу руками.

      — Что такое? — разволновался я.

      — Мама сказала последить за ними, а Токуро убежал, — всхлипывая, ответила девочка. — А я подумала, что тогда надо к папе идти, как мама учила. А Юску всю дорогу хныкал.

      — Успокойся. — Я погладил её по голове и ушкам. — А мама где?

      — На озере рыбу ловит. — Юкицу ухватилась за меня обеими ручонками. — А Токуро найдётся?

      — Да он же… — Я завертел головой, лисёнок ведь только что был здесь. — Так, и куда он успел деться?

      Лисёнок нашёлся среди снастей: он запутался в сети и так заревел, что всем сразу стало понятно, где он. Микку всё так же сидел с вытаращенными глазами и раскрытым ртом и не подавал признаков жизни. Я распутал лисёнка, покачал его, чтобы он успокоился.

      — Надо вас обратно отвести, — решил я, — Кицуро будет беспокоиться…

      — Я хочу побыть с папой, — выпалил Юску, ухватывая меня за ногу.

      Вывернувшийся Токуро ухватился за мою вторую руку с тем же воплем. Юкицу смущённо улыбнулась.

      — Токуми, — наконец подал голос Микку.

      Дети встрепенулись и все спрятались за меня. Брат поднялся, спиной прижался к стене и так дошёл до нас.

      — Я хочу кое-что у тебя спросить, — нервно сообщил он. — Только не знаю, как лучше это высказать…

      — Что, Микку?

      — Как это получилось, что лисёнок вдруг превратился в ребёнка? И почему они тебя папой называют?

      Я смутился, но потом подумал: всё равно когда-нибудь пришлось бы ему рассказать, так почему не сейчас, когда почти всё семейство в сборе?

      — Понимаешь, Микку, тут такое дело… Это… ну, это мои дети.

      — Все трое? — поражённо воскликнул он.

      — Четверо вообще-то.

      — А мать их кто? — перебил меня брат.

      — Ли… лиса, — краснея, ответил я.

      — Лиса?!

      — Да… Кицунэ могут в людей превращаться, ты был прав насчёт легенды. Ну и… вот. — Я подтолкнул всех трёх вперёд. — Правда, хорошенькие?

      — Мне надо выпить. — Микку нашарил рукой стул и сел на него, сжимая лоб. — Или я свихнулся, или я свихнулся — другого варианта просто нет.

      Лисята с любопытством на него поглядывали, но держались возле меня. Я в общих чертах рассказал брату мою историю, он недоверчиво пожал плечами, но поверить пришлось: вот они, три ушастых доказательства.

      — Просто невероятно! — пробормотал он, хлопая себя по лбу.

      — Токуми! — раздался встревоженный голос Кицуро откуда-то с улицы.

      Я выскочил обратно на террасу. Кицуро стоял за изгородью, я поманил его войти, и он легко перепрыгнул через забор и подошёл ко мне. Низ его одежды был запачкан тиной, от волос пахло водорослями.

      — Дети тут? — выдохнул он.

      Я кивнул, и он с облегчением сцепил руки за моей шеей:

      — Только отвернулся — их уже нет. Я подумал, что они могут пойти сюда… на твой запах.

      Лисята высунулись с террасы, Кицуро сердито взглянул на них, и они с писком попрятались.

      — По крайней мере, они запомнили то, что ты им говорил, верно?

      — Да… — Он улыбнулся и коснулся моих губ. — Ты не присмотришь за ними, пока я ловлю рыбу? А потом вместе поедим.

      — Конечно.

      Кицуро поднял руки и снял со спины четвёртого лисёнка:

      — Тогда вот, держи и Юна тоже.

      — Юн? — переспросил я.

      — Ну да, я его так назвал.

      — Может быть, хотя бы одного я назвать мог? — Я немножко обиделся. — Они ведь и мои дети тоже.

      Кицуро внимательно взглянул на меня, потом опустил глаза:

      — Поговорим об этом, когда я вернусь, хорошо? Мне нужно многое сказать тебе.

      Я кивнул, и Кицуро в несколько прыжков скрылся в лесу. Юн сосредоточенно ухватился за мой нос. Я отвёл его руку и понёс лисёнка в дом. А там обнаружилась довольно странная картина: брат валялся на полу, сверху копошились близнецы, Микку оглушительно хохотал.

      — Что тут происходит? — удивился я.

      — Мы играем, — сообщил Микку.

      — Играете? — переспросил я удивлённо.

      — Да. Они ведь в некотором роде мои племянники, верно? Так почему бы дядюшке с ними не поиграть? — Брат сгрёб обоих лисят и посадил их себе на спину. — Поехали кататься!

      Я с трудом сдерживал смех. Микку выглядел бесконечно глупо: ползал на четвереньках по дому, а лисята прыгали на его спине и визжали от восторга. Но он был прав: я и моё странное семейство были единственной его роднёй.

      — И с женой твоей тоже познакомиться хочу, — добавил Микку, проползая мимо меня.

      Я сконфуженно кивнул. Когда он увидит Кицуро… это ведь совсем не то, что он ожидает увидеть.

      Мы провозились с лисятами до вечера, и брат уже позабыл о том, что собирался вытащить меня на рыбалку. Потом уставшие лисята сбились кучей на полу, греясь в лучах заходящего солнца, и уснули. Я сел рядом, держа Юна на коленях; младший то и дело клевал носом, потом тоже заснул. Брат с кряхтеньем сел возле меня, потёр спину.

      — Давненько я так не веселился! — посмеиваясь, сказал он. — Где они живут?

      — У них нора в лесу.

      — В норе?! С ума сошёл?

      — Они не хотят в доме жить, что я могу поделать? — пожал я плечами.

      — Заставь. Кто в доме хозяин? — Микку толкнул меня под бок локтем. — Вот всегда ты так! И с Томокой так же было…

      Он осёкся и замолчал. Я понуро опустил голову. Воспоминания о покойной жене наполнили меня горечью и стыдом: я совершенно о ней забыл, увлёкшись лисёнком…

      — Я не хотел… — поспешно воскликнул брат.

      — Ничего.

      — Нужно жить дальше, Токуми, ты правильно поступаешь…

      — Не надо, Микку. — Я переложил Юна к остальным, встал и прижался лбом к стене. — Я не должен был забывать о ней вот так.

      — Пусть мёртвые остаются мёртвыми и спят спокойно, — хмуро возразил Микку. — Ты живой, у тебя дети теперь есть и новая женщина.

      — Видишь ли… — начал я. И как бы ему сказать, что Кицуро совсем даже не женщина?

      — То-ку-ми! — позвал со двора Кицуро.

      Он волочил за собой большую плетёнку, доверху наполненную рыбой. Я поспешил ему навстречу, отобрал у него корзину:

      — Я донесу. Чёрт, тяжеленная…

      — Хороший улов сегодня, всем хватит. — Кицуро вытер лоб изгибом кисти и довольно фукнул мне в шею.

      На террасу вышел брат, уставился на нас. Кицуро поймал его взгляд, поёжился, но потом решительно одёрнул мокрую одежду и подошёл к нему.

      — Я Кицуро, — отчеканил он, отвешивая традиционный поклон. — Очень рад с вами познакомиться.

      Микку вытаращил на него глаза (вернее, на его уши), потом перевёл взгляд на меня:

      — Но это же мужчина?

      Я замялся.

      — Вам будет проще воспринимать меня с этим? — Киуцро распрямился, его грудь надулась двумя приличными шариками третьего размера.

      Брат шарахнулся от него, грохнулся на пол.

      — Убери это немедленно! — Я выпустил из рук корзину и постарался заслонить Кицуро от Микку.

      — Тебе не нравится? — Он сжал груди в ладонях и покачал ими.

      — Прекрати, Кицуро! — Я сердито воззрился на него.

      Он пожал плечами, и грудь исчезла. Я с облегчением выдохнул и повернулся к брату, чтобы объяснить ему, но Кицуро опередил меня. Он присел возле Микку на корточки и сказал:

      — Я не женщина и не мужчина. Я кицунэ. Я могу быть кем угодно, но больше всего на свете я хочу быть с Токуми. Если моё присутствие причиняет вам беспокойство, я уйду.

      Не думаю, что после пережитого шока брат воспринимал происходящее ясно и с пониманием, но он всё-таки кивнул и пробормотал, что присутствие Кицуро его ничуть не побеспокоит.

      — Вот и хорошо! — Кицуро встал и хлопнул в ладоши. — Тогда я приготовлю рыбу, и мы все вместе поужинаем.

      — Я сейчас разведу огонь, — предложил я, забывая, что Кицуро относится к огню с недоверием.

      — Никакого огня! — Он уцепился за край корзины и подтащил её к столу, который стоял во дворе.

      — Но, Кицуро, люди не едят сырую рыбу, — мягко возразил я.

      — Я тоже не ем. У вас котёл есть?

      — Я принесу. — Микку опомнился и ушёл в дом.

      — Как думаешь, я ему понравился? — задумчиво спросил Кицуро, глядя ему вслед.

      — Да конечно понравился! Только больше не делай таких вещей у него на глазах.

      — Каких вещей? Таких? — лукаво спросил он, и его грудь снова превратилась в шарики.

      — Кицуро!!!

      — Ну хорошо, хорошо, больше не буду. — Он стал прежним, но ещё долго пофыркивал смехом себе под нос.

      Кицуро закатал рукава, подвязал их и стал потрошить рыбу. Ему не нужен был нож — на его пальцах появились длинные острые когти, и за какие-нибудь минут десять на столе уже была горка из разделанной рыбы, а чешуя и кости отправились обратно в плетёнку. Кицуро вытер руки о траву и, сказав: «Сейчас вернусь», — исчез за изгородью, прежде чем я успел и полслова вымолвить.

      Микку притащил из дома котёл, огляделся:

      — Где он?

      — Сказал, что сейчас вернётся…

      — Слушай… а как он это… — И Микку показал руками на грудь.

      Я только пожал плечами, а брат засмеялся и сказал, что его чуть инфаркт не хватил, когда он это увидел. Похоже, даже превращение лисят его не так впечатлило.

      Вернулся Кицуро, притащив с собой целую охапку пряно пахнущих трав и кореньев, и стал накладывать в котёл рыбу, чередуя её с зеленью. Потом он присел на корточки возле котла и дунул на его основание. Фырк! и вокруг котла вспыхнуло и заплясало синеватое пламя.

      — Лисий огонь! — поражённо воскликнули мы с Микку. Легенды оживали прямо на глазах.

      Кицуро накрыл котёл крышкой и вытер руки о подол. Во двор высыпали лисята, почуявшие рыбу. Кицуро сел на землю, забрав себе на руки Юна, лисята устроили возню во дворе. Микку вызвался принести тарелки, но то и дело оглядывался, как будто не верил, что всё это происходит на самом деле. Что ж, его можно было понять.

      Я сел рядом с Кицуро, погладил его по голове, и он удовлетворённо потёрся щекой о мою ладонь.

      — С тобой всё в порядке? — спросил он, и его уши встали торчком.

      — О чём ты?

      — От тебя исходит странная аура… Тебя что-то тревожит? — Он прильнул к моему плечу, заглядывая мне в глаза.

      — Нет, просто вспомнилось кое-что из прошлого. — Я мотнул головой.

      Кицуро потянул носом, поморщился и негромко сказал:

      — Я могу стать ею, если захочешь.

      — Кем?

      — Той женщиной, о которой ты подумал.

      — Откуда ты знаешь, о чём я подумал? — поражённо воскликнул я.

      — Мы с тобой связаны. Я чувствую всё то, что чувствуешь ты… — Кицуро пересел напротив меня, внимательно и настороженно глядя в мои глаза. — Если воспоминания не дают тебе покоя, я могу стать ей, чтобы ты больше не печалился.

      — Нет, — решительно сказал я, кладя руки ему на плечи и привлекая его к себе. — Я не хочу.

      — Почему?

      — Как это почему? Потому что я люблю тебя таким, какой ты есть сейчас. Я не хочу, чтобы ты менялся, — честно ответил я.

      — Но твои воспоминания…

      — Пусть останутся воспоминаниями.

      Кицуро прильнул ко мне, поцеловал мой подбородок:

      — Хорошо.

      Я погладил его по голове, посмотрел на бегающих вокруг лисят. Нет, я не хочу что-то менять. Я счастлив, абсолютно счастлив, что у меня есть Кицуро и дети.

      Потом мы все вместе сидели на террасе и ели необыкновенно вкусную рыбу. Лисята уписывали за обе щёки, Кицуро покачивал Юна на коленях. Микку тоже поел с нами, но то и дело поглядывал на всех нас и качал головой (видно, он всё никак не мог поверить), а потом ушёл спать, прихватив с собой бутылку.

      Близнецы вдруг передрались из-за рыбки: вцепились друг другу в уши, пища и толкаясь. Я хотел их разнять, но Кицуро опередил меня: решительно взял обоих за шиворот и отшлёпал. Лисята мигом успокоились, воцарились тишина и порядок.

      — А ты не слишком с ними строг? — Я был не очень доволен его воспитательными мерами.

      — Иначе нельзя. — Кицуро подцепил палочками кусочек рыбы и подал мне со словами: — Вот, самая вкусная часть. Ешь, пожалуйста.

      Я покраснел и послушно открыл рот.

      — Если их не наказывать, они не смогут стать настоящими кицунэ. Они должны знать, что можно делать, а что нельзя. — Говоря это, Кицуро погладил лисят по ушам, а они зажмурились от удовольствия. — Видишь? Они не злятся. Потому что за дело получили.

      Юн вдруг запыхтел и накуксился. Кицуро покачал его, но он не успокоился.

      — Пора спать, — заключил Кицуро, вставая. — Можно мы останемся ночевать здесь? Уже поздно, они совсем сонные…

      Я помог перетащить сонных лисят в одну из комнат, накрыл их одеялом. Кицуро потянулся, искоса посмотрел на меня:

      — Мы тоже спать пойдём?

      — А есть другие предложения? — поинтересовался я.

      — Ну, мне ещё нужно поговорить с тобой кое о чём, но это подождёт.

      Я завёл Кицуро в мою комнату, сжал его в объятьях, нежно целуя в раскрытые губы. Он оттолкнул меня, разделся, прикрываясь хвостом:

      — Пока дети спят, мы можем поиграть немного.

      — Ох, Кицуро… — Я оказался под ним на кровати, помял его попку ладонями. — Я так по тебе соскучился!

      — И я тоже… тоже…

      Мы долго целовались. Я поглаживал его по спине и лопаткам, путаясь пальцами в шерсти его хвоста. Кицуро тихо постанывал от удовольствия, ёрзая на мне совершенно бесстыдным образом и возбуждая меня своим теплом. Соски его по-прежнему были упругие и брызжущие (хотя он потом сказал, что пытается отучить младшего от груди и приучить к тому, что едят все лисы), я поласкал их кончиком языка, Кицуро зажмурился.

      — Я хочу тебя… каждый день тебя! — прохныкал он, слезая с меня и становясь на четвереньки.

      Он выгнулся в соблазнительной позе так, что его ягодицы раздвинулись, маня меня розоватой точкой посередине. Я выдохнул, накрывая рот ладонью: так откровенно, так невинно и так возбуждающе… Я подполз к нему на коленях, притянул за талию к себе, нанизывая его на вставший член. Кицуро тихо застонал, низко опустил голову, комкая руками покрывало под нами; его хвост встал штопором и завился на конце тремя кисточками. Я с наслаждением вталкивался в него, чувствуя бесконечную эйфорию… не от секса, а от того, что он есть у меня… все они…

      — Ещё, ещё, Токуми… — прохныкал Кицуро, расставляя руки и почти опускаясь грудью на кровать. — Мне так хорошо…

      Я склонился к нему, трогая губами его позвоночник, от него пахло травой и озёрными водорослями. Хвост лисёнка вильнул и обвился вокруг моих бёдер. Я пригладил его ладонью, просунул руки под грудь Кицуро и заставил его распрямиться. Он застонал ещё громче и вжался в меня спиной и ягодицами. Я заскользил руками по его груди и животу, целовал его шею и влажные плечи, продолжая двигаться в нём. Кицуро сомлел и запрокинул руки, обхватывая меня за шею (без этого он бы свалился на кровать). Ноги его разъехались, я придержал его за талию, даря ему и себе ещё несколько мгновений единения и неги.

      — Токуми… — едва слышно выдохнул Кицуро.

      Я разжал руки, и он свалился на кровать, громко дыша и беспорядочно шаря ладонями по телу, как будто ища точки, которые ещё не получили удовлетворения. Я перевернул его на спину, лёг сверху и покрыл его лицо поцелуями. Кицуро зажмурился и обхватил меня за голову руками, прижимая её к своей груди:

      — Я так люблю тебя!

      Я повторил эти слова вслед за ним. Кицуро удовлетворённо вздохнул, и его хвост накрыл нас обоих.

      — Сегодня был такой замечательный день, — пробормотал он.

      — Кицуро… — Я погладил его по плечам. — Давай всё-таки решим, где мы будем жить. Я не хочу, чтобы ты возвращался в нору. Давай дом в лесу построим? А к тому времени, как он будет готов, и хвост твой окончательно разделится.

      — А, об этом… — Кицуро сел, упёрся ладонями в мою грудь. — Я тебе кое-что сказать должен.

      — Да?

      — Ну… — Он смущённо посмотрел на меня, потряс ушками. — Помнишь, я тебе говорил, что кицунэ только три раза рожают, а потом больше лисят не бывает?

      — И? — рассеянно переспросил я.

      — Ну… я ошибся.

      — То есть?

      Кицуро помялся, схватил мои руки и прижал их к животу:

      — У нас, кажется, пятый будет.

      — А-а? — Я мигом проснулся, широко раскрыл глаза. — Как пятый?

      — Не знаю… — со вздохом сказал Кицуро. — Наверное, это потому, что ты человек, а не лис.

      — Пятый? Ничего себе…

      — Ты не рад? — испуганно воскликнул Кицуро.

      — Что ты! Очень рад! Да чем больше, тем лучше! — Я сел, притянул его к себе. — Да хоть десять! Настоящая большая семья… это же здорово!

      Кицуро шумно выдохнул, схватил меня за шею руками и обцеловал всё лицо, тихо смеясь.

      — Щекотно! Ты такой ласковый… — Я тоже засмеялся.

      Кицуро закрыл лицо хвостом, поглядывая на меня.

      — Что такое? — Я поманил его к себе, и он юркнул мне под бок.

      — Этого сам назовёшь, — прошептал он.

      Я расплылся в улыбке.

      Когда утром я проснулся, то увидел, что в постели мы уже не вдвоём: лисята ночью пробрались к нам, и теперь их пушистые хвостики и ушки торчали повсюду из-под одеяла. Я осторожно переложил их всех на подушки, Юна — поближе к Кицуро.

      Я получил то, о чём даже не мечтал, — семью.

      А то, что он лис… Да это и не важно совсем. Может быть, я тоже лис. Где-то глубоко-глубоко внутри спит мой собственный кицунэ, и именно он свёл нас с Кицуро вместе.