Вместо эпиграфа

Из выпуска новостей: «…крушение поезда унесло жизни семидесяти человек, в том числе известного фигуриста Виктора Никифорова, который по неизвестным причинам вдруг покинул тренировки и приехал в Японию…»

Из газетной статьи: «…первое выступление после досадного поражения. Наконец-то Кацуки Юри преодолел себя и готов представить новую программу. Поговаривают, что если Кацуки выиграет первенство Японии, то его включат в олимпийскую сборную. Хороший шанс проявить себя на Олимпиаде, которая состоится через четыре года…»

Из дневника Юри: «Он тогда спросил, не хочу ли я автограф. Это был единственный раз, когда мы разговаривали. Сколько я мог бы сказать, спросить! А я убежал. Какой же я идиот…»

      — Волнуешься, Кацуки? — Тренер положил руки мне на плечи, размял их.

      Я не волновался. С тех пор как я узнал о той страшной катастрофе, наступила какая-то… эмоциональная фригидность: ни волнений, ни ожиданий, ни сомнений, ни огорчений. Как будто из сердца вырвали кусок, а вместо него осталась зияющая жадная дыра, всасывающая в себя любые проявления эмоций. Даже когда падал на тренировках или делал ошибки — и то не расстраивался.

      — Это короткая программа, сосредоточься на качестве, а не на зрелищности.

      Я поморщился, пытаясь втиснуть ногу в ботинок.

      — Что-то не так?

      — Жмёт почему-то.

      Тренер забрал ботинок, осмотрел его и чертыхнулся. Внутренняя часть ботинка была несколько деформирована и сдавливала щиколотку отошедшим краем.

      — Никуда не годится, — проворчал тренер, — в таком нельзя выступать.

      Он метнулся к спортивной сумке со снаряжением, пошарил там рукой, приговаривая: «Какая удачная мысль — всегда иметь запасные!» И тут он снова чертыхнулся. Я вопросительно посмотрел на него, он рассерженно рявкнул:

      — Мы забыли вторую пару! Должно быть, я перепутал сумки.

      — Что?!

      — Ну да ничего, не расстраивайся. Я сейчас сбегаю и попрошу у кого-нибудь подходящие…

      Я помотал головой:

      — Сам знаешь: это плохая примета — надевать чужие коньки. В этом буду выступать.

      — Он никуда не годится!

      — Да нормально всё. — Я вытащил из ботинка стельку, сунул в него ногу. — Так глубже заходит, видишь? И щиколотку совсем не трёт.

      — Дай гляну… — Тренер положил мою ногу себе на колено и стал вертеть щиколотку, проверяя, как сидят коньки. — Вроде ничего… Ох и не нравится мне это! А может, запаски у кого-нибудь взять?

      — Я к этим привык. — Я встал со скамейки, сделал несколько шагов. — Да и времени на это нет: мне уже пора на лёд.

      Тренер скрестил пальцы, накинул мне куртку на плечи, и мы отправились по коридору к арене. Небольшой дискомфорт всё-таки чувствовался, но на качество выступления повлиять не должно: я же не хромаю. Мы остановились у воротец, ожидая сигнала, тренер забрал у меня куртку.

      Как раз заканчивал выступление Джейсон Кан. Он был на три года моложе меня и обладал, по словам тренера, неплохими шансами на победу, а ещё больше — амбициями: тренер сказал, что Кан собирается перейти к нему после чемпионата и тренироваться в команде для отборочных на Олимпиаду.

      Вот комментатор забормотал обо мне ту же чушь, что муссировали газеты весь прошлый год: о поражении на соревнованиях, о преодолении себя, о сильных и слабых сторонах меня как фигуриста…

      Я выехал на лёд, сделал полукруг по катку, помахал трибунам с развевающимися флагами и остановился в центре, поднимая руки над головой и накрест закрывая лицо. Воздух казался холоднее обычного, я на секунду почувствовал лёгкую дрожь, крадущуюся по плечам, но заиграла музыка — и я забыл обо всём остальном. Каждый элемент встречали аплодисментами. По ощущениям, я ещё не сделал ни одного огреха — отличное начало! Пора добавить зрелищности: я раскинул руки, вращаясь, отвёл ногу в сторону и выполнил винт, превращая его в конечном витке в заклон. Ледяные искры разлетелись в стороны из-под коньков, зал опять взорвался аплодисментами. Недостаточно, всё ещё недостаточно! Я вскинул ногу и завершил вращение либелой. Музыка в этот момент меняла ритм, и я удачно вписал элемент, как бы знаменуя переход к самой сложной части выступления — к прыжкам. В щиколотке немного постукивало.

      Ещё один полукруг по катку. Я оттолкнулся, делая тулуп, и приготовился к риттбергеру, который у меня всегда получался лучше остальных. Прыжок — поворот — приземление. Опять взвились ледяные искры, опять взорвался аплодисментами зал. Так, отлично, а вот теперь пора! Я прогнулся вперёд, раскидывая руки и отводя ногу назад, напрягая и выталкивая тело вверх для тройного лутца. Но в момент отрыва от льда я почувствовал, что что-то не так: зубец конька как будто подломился, когда я упирался им в лёд.

      «Не выйдет тройной, — с досадой мелькнуло в голове, — вот чёрт…»

      Тем не менее я раскрутился в воздухе, стараясь выполнить каждый оборот как можно точнее, и приземлился обратно на лёд… нет, грохнулся обратно на лёд. Трибуны взорвались криками. Последнее, что мне запомнилось, — летящие вокруг искры льда, которые почему-то были красного, а не белого цвета.

      Очнулся я только через несколько дней — в больнице. Помимо сотрясения я получил травму позвоночника и коленного сустава, а также перелом шейки бедра.

      Тренер, воровато отводя глаза, говорил, что не стоит отчаиваться, главное — восстановиться, а потом уже думать о возвращении в большой спорт. А пока я буду лечиться, они займутся подготовкой к Олимпиаде, делая ставку на перешедшего к нам Джейсона Кана, но, конечно же, моя программа останется мне, потому что я непременно сумею вернуться в команду: четыре года — достаточный срок даже для таких серьёзных травм. А они будут держать меня в курсе событий… Это была ложь. Из всего того, что говорил тренер, правдой оказались лишь слова насчёт перехода Джейсона Кана в команду.

      — Это я виноват… надо было… другие ботинки… — прохрипел я.

      — Ни в чём ты не виноват, не забивай себе голову пустяками, Кацуки. Думай только о выздоровлении. Мы с тобой, мы все тебя поддержим!

      И это тоже оказалось ложью. Тренер больше ко мне не заглядывал. Джейсон вообще ни разу не пришёл, хотя мы с ним были знакомы и даже находились в приятельских отношениях, несмотря на соперничество. А когда в новостях показали тренировку Кана (я к тому времени уже мог пользоваться планшетом), то я узнал мою собственную программу. Странно, но это предательство (сплошные предательства!) почти не тронуло меня. Да и некогда было думать или огорчаться: мне предстояло несколько сложных операций.

      Первую операцию сделали сразу же, ещё до того, как я пришёл в себя после падения: наложили швы на разбитый затылок, — и в её результатах никто не сомневался. С прочим было сложнее.

      Доктор, который собирался меня оперировать, был предельно честен. Переломы, он сказал, срастутся, даже тот коварный перелом шейки бедра, ведь у молодых кости срастаются быстро. Коленный сустав также не вызывал опасений: обычная травма фигуристов, такие лечились за три-четыре месяца при неукоснительном соблюдении режима. Услышав это, я приободрился и даже воодушевился: такими темпами я и за год восстановлюсь! Но следующие слова разбили мои надежды вдребезги: с позвоночником было не всё так просто. Тройная травма в межпозвоночном отделе ставила доктора в тупик: практически стёршийся межпозвоночный диск, защемлённые нервы, два других диска — в трещинах… Доктор предлагал заменить все три и скрепить проблемные позвонки титановыми пластинами и штифтами. Это единственный вариант, если я не хочу остаться инвалидом.

      — А… фигурное катание? — выдавил я.

      Доктор был категоричен: о фигурном катании придётся забыть. В любом случае.

      На мои глаза упал туманный занавес, мир провалился в пустоту и тишину — я потерял сознание от шока. Когда я пришёл в себя… я не знал, для чего я вообще пришёл в себя. Практически всю сознательную жизнь жить и дышать фигурным катанием… И что мне делать теперь, если прогнозы доктора оправдаются? Ради чего… нет, для чего мне вообще жить?

      Я подписал необходимые бумаги и согласился на последующие операции, хотя бы потому, что этого ждали от меня родители, но смысла в оперативном лечении не видел. Если всё пройдёт удачно, я встану на ноги. А что я буду делать, если встану на ноги? Что я буду делать, если о фигурном катании придётся позабыть? Наследовать семейный бизнес? Писать книжки-мемуары неудачника?

      Но с началом операций мне стало не до размышлений.

      Я потерялся в веренице наркозов, капельниц, вспышках боли и полного бесчувствия. Наркозы оказались самыми болезненными, от них я отходил долго и тяжело и иногда забывался настолько, что не мог понять по пробуждении не только где я нахожусь, но и кто я такой. Боль от собственно операций заглушали таблетками и уколами.

      Так, шаг за шагом, доктор перекроил мой позвоночник. На снимках выглядело чудовищно: со всеми этими штырями и винтами позвоночник походил на игольницу и непременно должен был потерять былую подвижность. Только взглянув на снимок, я понял, почему доктор говорил, что с фигурным катанием придется завязать.

      Кацуки Юри как фигурист умер. Точно так же, как год назад Виктор Никифоров умер как человек.