Животным живётся легче: брось щенка в воду — и он поплывёт. Людям не так повезло: младенцы, к примеру, иногда «забывают», как дышать, наступает асфиксия. И я будто младенец — забыл, как стоять на коньках, хотя должен был сделать это на уровне рефлексов. А потом так разозлился на Сумире, что ух! И что же? Вот я, стою на коньках — и сам не заметил как. Но стоило это осознать — и ноги дрогнули.

      Сумире проворно подскочил ко мне, прихватывая меня одной рукой за талию, а второй за плечи, и свёл со льда. Я рухнул на скамейку, задыхаясь — после вспышки гнева дышать всегда трудно — и придерживая ладонью подскакивающее колено.

      — Прости, — сказал он, садясь рядом и дёргая молнию на куртке, — я это специально сказал… чтобы тебя подзадорить.

      — А? — свирепо протянул я.

      — Да ладно, злишься, что ли? Ведь получилось же. — И Сумире похлопал меня ладонью по спине.

      Это похлопывание напомнило о Джейсоне и стычке в раздевалке. Я дёрнул лопатками, но невольно удивился, что ни раздражения, ни отвращения не испытываю. Его ладонь прошлась по позвоночнику, ободряюще задержалась на пояснице, и как будто даже стало легче держать спину от перетекающего через одежду на кожу тепла.

      — Знаю, что тебе непросто. — Сумире наклонился вперёд, заглядывая мне в лицо. — Но ведь если получилось один раз, то непременно должно получиться снова, так?

      — Непросто… — пробормотал я, закрывая глаза. — Это ты верно подметил.

      — Это всё в голове, — практически повторил он слова старика, — заглушка на подсознании. Но, думаю, ты с этим уже справился.

      Я его уверенности не разделял, но, когда Сумире предложил мне проверить, не раздумывая шагнул на лёд, правда, держась рукой за бортик.

      — Уже неплохо, — подбодрил меня Сумире. — Спину прямее.

      Я выпрямился, тут же подался вперёд и ухватился за бортик уже обеими руками: не стоило делать это так резко… Накатила слабость, я сполз по бортику на колени, утыкаясь лбом в шершавую фанеру.

      — Юри! — воскликнул Сумире, перегибаясь через бортик.

      Я отдышался и, цепляясь за протянутую руку, поднялся.

      — Ничего, это со мной бывает, — с нарочито беззаботной улыбкой сказал я, ковыляя к скамейке, где лежала моя сумка. — Таблетку забыл принять.

      Я проглотил таблетку, запил водой и взглянул на мужчину. Он с задумчивым, даже c отрешённым выражением лица покусывал кончик указательного пальца.

      — Градуса три, — пробормотал он. Или что-то в этом роде.

      Я хотел было спросить, о чём это он, но тут тишину катка взорвало истеричное: «Good boys never win, good boys always trouble». Сумире очнулся, похлопал себя по карманам, вытащил телефон и ответил на звонок.

      — А? М-м-м… Угу… Угу… Нет-нет-нет… Да. А-а-а… Понятно.

      После этого невнятного диалога он взглянул на меня:

      — Прости, мне уже бежать надо. Ты каждый день сюда приходишь? — и, не дожидаясь ответа, как будто и так его знал, дёрнул молнию замка, застёгивая куртку, и ушёл.

      Я постоял, машинально глядя ему вслед, потом опомнился: как он вообще узнал, что я здесь бываю?

      «Цепочка логических рассуждений», — ответил Сумире, когда я позже спросил его об этом, но я так и не понял, какими такими окольными тропами рассуждений надо было идти, чтобы найти именно это место.

      Несколько дней Сумире не появлялся. Я за это время выучился стоять не опираясь на бортик. Меня всё ещё немного подташнивало, особенно когда я опускал глаза и видел под ногами глянцевую поверхность (такое случалось даже в супермаркете, где были заливные полы), но «ледовое побоище» отступило и спряталось в подсознании, выбираясь оттуда ночами в виде обычного кошмара.

      «Быть может, стоит попробовать проехать?» — решил я, глядя на каток, который отчего-то казался необыкновенно большим. Тот конец расплывался миражом, над ним даже как будто клубилась седоватая дымка. Обман зрения. Я невольно потрогал переносицу: перешёл на линзы, а привычка поддёргивать очки осталась.

      Поразмыслив, я решил держаться у бортика, чтобы — в случае чего — за него ухватиться, и сделать полный круг по катку. Ехать было гораздо сложнее, чем просто стоять: нужно переставлять ноги, удерживать равновесие… Какая нагрузка на мышцы! Спина заныла, и я остановился, не проехав и трёх шагов. Через пару минут, отдышавшись, сделал ещё несколько шагов — и опять остановился. Угол катка ничуть не становился ближе, наоборот. Ещё шаг — и я ухватился рукой за бортик. Такую усталость я обычно чувствовал в конце программы, выполнив или провалив все обязательные элементы: тогда можно было позволить себе упасть на колени или навзничь на лёд, собираясь с дыханием, и только потом возвращаться на скамейку — за разбором полётов или за оценками судей. Но чтобы от каких-то десяти шагов по льду…

      В дверях появился Сумире, помахал мне рукой. Я только мотнул головой и отвернулся, упирая подбородок в плечо: не хотелось показывать ему мои чувства.

      — Прокатиться пробуешь? — раздался его голос уже за моей спиной.

      Я обернулся — он стоял на льду. Куртку он снял, оставшись в лёгком свитере с воротником-хомутом (я обратил внимание на острый кадык), шапку тоже, но главное — он был на коньках. Коньки эти виды видывали! Когда-то это была отличная пара коньков, не сомневаюсь, но теперь они были в заломах, кожа потрескалась и местами облупилась, на внутренней стороне были царапины, про шнурки вообще говорить не стоит. Впрочем, лезвия были как новенькие — отменно наточенные, блестящие, уверенно вонзившие в лёд острые концы.

      — Напрокат взял? — не смог не спросить я.

      — Мои, — возразил Сумире, приподняв ногу и ставя конёк на пятку. — Счастливая пара или что-то в этом роде.

      Я бы на такие встать не решился: казалось, они в любой момент могли развалиться, одно неверное движение — и можно заработать вывих. Если честно, я не до конца верил, что Сумире когда-то занимался фигурным катанием (разбираться в предмете можно и исключительно теоретически), но сейчас, глядя на мужчину и вспоминая слова старика, я убедился, что Сумире не лгал: то, как он стоял, его осанка, положение плеч — сказали мне гораздо больше, чем могли сказать слова. Сумире точно занимался когда-то фигурным катанием. Я даже не уверен, что правильно говорить «когда-то»: он был в отличной форме, куда лучше меня.

      — Думаю, я понял, в чём твоя проблема, — сказал Сумире, подъезжая и кладя руку мне на спину, чуть пониже лопаток. — Слишком напрягаешь спину, слишком прямо держишь, я бы даже сказал: неестественно прямо. Расслабь немного и наклонись на пару градусов вперёд.

      Я вспомнил, что накануне он тоже бормотал про «градусы», и широко раскрыл глаза: он уже тогда размышлял, как мне справиться с ещё не озвученной проблемой?

      — Я так упаду, — возразил я.

      — Не упадёшь. Я поеду рядом и, если что, тебя подхвачу, — пообещал он, силой наклоняя меня вперёд.

      Со стороны столь незначительную погрешность и не заметишь, но я эти несколько «градусов» так ясно прочувствовал, что по телу пошли мурашки. Я сделал осторожный шаг, ещё один, то и дело всплескивая руками (не так-то просто перестроиться, когда привык!), и всё ждал, когда же спина поставит меня на место. Но этого почему-то не случалось: катиться было непривычно легко, ноги сами несли меня вперёд, мышцы спокойно реагировали на движения — словно и не было травмы.

      Сумире ехал рядом со мной — спиной вперёд. Это было сложно: не видишь того, что впереди, запросто можно вильнуть и врезаться в бортик; но он, казалось, не прилагал особых усилий — отталкивался ногой и легко скользил дальше, иногда выкидывая руку в сторону, чтобы направить меня.

      Уже потом, когда мы проехали полный круг и я посмотрел на оставленные нами полосы, мои — вихляющие, его — ровные, точно по циркулю проведённые, мне подумалось, что Сумире слукавил, говоря о любительском отношении к фигурному катанию. Я бы не удивился, если бы он оказался профессионалом. Или тренером: слишком уж хорошо он знал техническую сторону вопроса.

      Я пару раз останавливался, чтобы дать передохнуть коленям и бёдрам: они то слабели, то напрягались, превращая мышцы в жёсткие бамбуковые волокна. Но эти перепады меня не пугали, я был в восторге, что снова могу всё это почувствовать. Пара дней тренировок — если всё пройдёт удачно — и мышцы привыкнут к нагрузкам.

      Сумире, пока ждал меня, покружился на месте, широко расставив ноги. И — никакого напряжения ни на лице, ни в членах, словно для него кататься так же легко, как и дышать. Лёд тихонько покрякивал под коньками. Я невольно залюбовался им, вернее, его ногами: думаю, растяжка у него потрясающая, сделать шпагат — раз плюнуть.

      — Ты можешь сделать I-spin? — вырвалось у меня.

      — Это вопрос или предложение? — уточнил Сумире, продолжая кружиться.

      — Не знаю. Просто подумалось, что ты должен его классно делать, — покраснев, сказал я.

      Его губы чуть дрогнули улыбкой, и я опешил: он быстро вскинул ногу, колено даже не согнулось, на секунду зацепил ладонью за стопу — идеально! «Абсолютно прямые, вертикально расположенные ноги и корпус» — как по учебнику! Мой восторг по поводу увиденного не описать словами, как будто мне только что показали что-то сокровенное, даже сакральное: вид Земли с орбиты, рождение нового солнца, метеоритный дождь, первый вздох зарождающейся планеты…

      Я всегда был впечатлительным, моя дорога в фигурное катание тоже началась с подобного восторга — когда я впервые увидел Виктора на льду. У него тогда были длинные волосы, и их платиновый шлейф развевался за спиной, пока он выполнял каскады. И я точно помню, что подумал тогда: «Я тоже хочу быть там».

      — М-м-м, можно мне уже опустить?

      Я опомнился и увидел, что Сумире всё ещё стоит в позе «карандаша», одна сторона его рта подёргивалась, но уже не улыбкой, а чем-то похожим на судорогу.

      — Да, да, прости, — поспешно воскликнул я.

      Он опустился на обе ноги, подъехал к бортику, прислоняясь к нему и двигая плечами и лопатками, раздался характерный хруст.

      — Давненько не делал, — пробормотал Сумире. — Надо было размяться сначала.

      Я ещё раз извинился, он поднял руку, словно бы говоря: «Да пустяки, мне и самому хотелось попробовать».

      Мы сделали полный круг. Сумире настоял, чтобы я пошёл на второй, а сам остался стоять у воротец. Я чувствовал себя несколько неуютно в одиночку, но проехал второй круг едва ли не легче, чем первый, — остановившись всего один раз. Но мне было немного тревожно за Сумире: не потянул он себе спину, когда выполнял мою эгоистичную просьбу? Так что, едва я подъехал к нему, я у него об этом спросил. Он засмеялся, потёр покрасневший от холода нос и ответил:

      — Нет, что ты! Таким пустяком травму не заработаешь.

      «Пустяком», — мысленно повторил я, вдруг ощутив внутри лёгкую зависть. У меня так не получалось, даже когда я был в лучшей форме. Но восторга было больше: он такой классный, дух захватывает!

      — Хватит на сегодня, — скорее приказал, чем спросил он.

      — Пожалуй, хватит, — согласился я.

      Мы выбрались к скамейкам, я со вздохом облегчения вытянул ноги и прижался затылком к стене. Сумире сел на другой край скамейки, я покосился на него и увидел, что он тоже устал. На льду это было не так заметно, но он тяжело дышал, на свитере — возле ключиц — проступили мокрые пятна, тело подрагивало. Он положил руку на колено, сцепил пальцы поверх коленной чашечки и наклонился вперёд, выдыхая. Да, похоже, что и он давно не катался, быть может, дольше меня, но даже теперь его форма была потрясающая: через минуту он уже задышал ровно. Он опять потёр нос, подышал на руки и полез в свою сумку, выудив оттуда термос.

      — Будешь? — спросил он, отвинчивая крышку, которая была ещё и чашкой.

      — Какао? — удивился я, ощутив в ноздрях терпкую сладость.

      — Ага. — Сумире налил полную чашку, протянул мне. — С детства привык, никак не отучусь. Если ты не против сахара.

      Я отхлебнул, какао было сладкое, едва ли не приторное, но мне нравилось. Оно отлично восстанавливало энергию и согревало. По ладоням побежали мурашки, суставы приятно расслабились. Я допил, вернул кружку Сумире, он наполнил её снова и отпил уже сам, довольно жмурясь. Внутри у меня что-то ёкнуло: мы из одной кружки пили! Это меня почему-то взволновало, вспомнились детские предрассудки насчёт «непрямого поцелуя». Я сглотнул и покосился на мужчину, гадая, не придаёт ли он этому какого-то особого значения. Сумире допил, закрыл термос, водворяя его обратно в сумку, потом глянул на меня и, засмеявшись, провёл по углу моего рта большим пальцем:

      — След остался.

      Я неожиданно для себя покраснел и поспешно вытер губы ладонью. Сумире сунул палец в рот, облизнув его, начал что-то говорить, но я ничего не слышал. «Ледовое побоище» теперь было в голове: обрывки мыслей и клочки образов теснили друг друга, как стекляшки в калейдоскопе, но никак не могли сложиться в одну картинку.

      — Юри?

      Я вздрогнул и посмотрел на него.

      — Тебе нехорошо?

      — Нет, я просто задумался, — нервно засмеялся я. — Что ты там говорил?

      Сумире улыбнулся, как будто догадываясь о причинах моего смятения, и терпеливо повторил:

      — С возвращением, Юри.