После того как Сумире собственными глазами увидел, что со мной происходит во время ночных кошмаров, язвительности в нём поубавилось. Он был неглуп, понимал, что всё это связано: и плохие сны, и неудачи на тренировках, и травмы, — и по мере сил старался избегать подводных камней, с этим связанных: пытался меня приободрить, даже разрешил прежде отработать другие тройные. Впустую: не давался мне этот треклятый лутц!

      В другое время я бы зациклился на фиаско (не до истерики, конечно, но перепады настроения у меня случались часто), но сейчас меня больше занимало, как Сумире вёл себя дома, — пришлось признать, что теперь это наш дом. Лишний раз он ко мне не лез, разговаривали мы реже, чем этого предполагало совместное проживание, — в основном за едой, если находились темы для разговора, — а всё прочее время Сумире или валялся с планшетом на диване, или запирался в комнате, а уж что делал там — не знаю, — в общем, непритязательное соседство, и это меня вполне устраивало, но…

      «Но» есть всегда, особенно если это касается Сумире.

      Иногда он делал бессмысленные вещи: вторгался — со стуком или без — в моё личное пространство и задавал дурацкие вопросы, невесть каким образом пришедшие ему в голову. Допустим, я ещё понимал, когда мужчина спрашивал, например, нравится мне больше зелёный лук или репчатый, или: когда я впервые надел очки, или: есть ли у меня братья и сёстры, или ещё что-нибудь в этом роде. Сумире ведь с порога заявил, что переезжает, чтобы лучше меня узнать и понять, и такие вопросы, конечно же, этому способствовали. Но я не понимал — да и никто бы не понял! — как ему в этом поможет ответ на вопрос: «Есть ли хвост у Чебурашки?»

      Чебурашка «жил» у меня на диване, и поскольку игрушка всё время попадалась Сумире на глаза, то он начал задаваться вопросами, не всегда адекватными. Эту игрушку-талисман подарила мне Юко перед одним из соревнований. Тройняшки (ещё не познавшие все прелести блогерства и сталкерства) тогда обожали смотреть мультики, и новый аниме-сериал вдохновил их настолько, что они потребовали купить каждой по Чебурашке, а так как в магазине обнаружилось несколько вариантов игрушки, то неудивительно, что детская превратилась в настоящее «чебурашье» царство. Интерес к плюшевым игрушкам вскоре угас — ошибкой было дарить каждой по смартфону! — и большинство Чебурашек разошлось по детским садам и блошиным рынкам. Одного — торжественно, в присутствии трёх маленьких чертенят — вручили мне: тройняшки сами его выбрали, эту игрушку они почему-то любили больше всего и не хотели, чтобы она досталась кому-то чужому. Сумире вытянул из меня эту историю, и, если честно, я ему был за это благодарен: хорошее воспоминание.

      А вот вытянуть что-то из Сумире оказалось не так-то просто! То, что мне было о нём известно, можно пересчитать по пальцам, а от разговоров на эту тему он увиливал на удивление легко, неизменно давая понять, что его персона не столь важна, чтобы тратить на неё время. Я потихоньку за ним наблюдал, превратившись в этакую тень Шерлока Холмса, и по крупицам собирал информацию, но она в основном касалась его привычек: он терпеть не мог репчатый лук и всегда оставлял его на тарелке, иногда пел в душе, если негромкое мурлыканье можно назвать пением, спал в маске для сна (он как-то забыл закрыть дверь, так что я воспользовался этим, чтобы подсмотреть). Я думал, что смогу найти что-нибудь полезное в его планшете, но Сумире или чистил историю, или серфил исключительно фигурное катание; ссылок на его аккаунты в социальных сетях я не нашёл, только тысячу и одну закладку на тему фигурного катания: записи выступлений, программы, техническая документация и всё в этом духе. Я сдался и пообещал себе, что однажды, когда Сумире меньше всего будет этого ожидать, припру его к стенке и заставлю говорить.

***

      — Юри, постарайся, пожалуйста!

      — А то я не стараюсь… — пропыхтел я, валясь на лавку, чтобы передохнуть немного, и набрасывая на лицо полотенце.

      Пожалуй, некий прогресс всё же был: «ледовое побоище» убралось обратно в подсознание. Но тройной лутц мне по-прежнему не давался: какой-то страх всё время одёргивал и останавливал на полпути. Уговоры или угрозы не помогали, сколько я их себе не нашёптывал, и, раздражённый, я пилил через весь каток к скамейке, чтобы сделать очередной перерыв и взять себя в руки.

      Сумире моё состояние не нравилось, но он только мягко пытался меня приободрить, говоря, что если я постараюсь, то непременно получится. И этот тактичный Сумире раздражал меня больше, чем Сумире, говорящий колкости: издёвки, по крайней мере, подстёгивали и толкали доказать обратное, а эта прилизанная тактичность, сочащаяся сожалением и едва ли не чувством вины, заставляла чувствовать себя полным ничтожеством и бездарем.

      — К тому же, — отдышавшись, сказал я, — времени у меня предостаточно.

      — Меньше, чем ты думаешь, — пробормотал мужчина себе под нос.

      — Что?

      — Ничего, — тут же ответил он, — тебе послышалось.

      Но я точно знал, что нет. Эта странная оговорка засела у меня в голове: что он имел в виду? Я вытер лицо, поднялся, всё ещё размышляя над этим, приостановился у воротец, окидывая рассеянным взглядом ледовое покрытие, и вдруг меня качнуло назад. В первую секунду я подумал, что голову обнесло, но тут же осознал, что это руки Сумире обвились вокруг моих плеч, не давая мне сделать шаг вперёд, и непроизвольно дёрнулся, словно пытаясь высвободиться, но не получилось: руки обвились ещё крепче, и я практически всем телом вжался в тело Сумире. Я не ожидал, что ему так легко удастся меня удерживать: не считая выносливости, мужчина не казался особенно сильным, — но сейчас я с некоторым страхом осознал, что он бы мог в любой момент сделать со мной что угодно — если бы захотел.

      — Сумире? — нервно позвал я, гадая, что получится дальше из этих внезапных крепких объятий.

      — Нужно только приложить чуть-чуть больше усилий… и не зацикливаться на промахах. Может быть, удастся немного «подстегнуть» тебя. Скажем, если я пообещаю, что за тройной лутц ты получишь кое-что особенное — не обычную «награду»?

      У меня едва хватало сил вслушиваться в его слова, не говоря уже о том, чтобы вникать в их смысл. Новый «пряник»? «Подстегнуть»? Да я вообще с трудом могу думать хотя бы об этом, потому что всё, что сейчас занимает мысли, — это сильное тело, которое я чувствую спиной, и недвусмысленный твёрдый бугорок, упирающийся мне в копчик. Суметь бы высвободиться… нет, просто развернуться, уткнуться лицом ему в грудь, обхватить его торс руками, крепко-крепко прижаться бёдрами, чтобы лучше прочувствовать каждый изгиб, кажд… О чём ты только думаешь, Кацуки Юри! Взволнованный, растерянный этим вдруг возникшим внутри позывом — каким-то всплеском! — я залился краской.

      Такие «всплески» мыслей или чувств случались и раньше, но они были столь невинны, что я не придавал им большого значения: думать о поцелуях или прикосновениях — что в этом такого? Но чтобы так откровенно… Как будто эти объятья пробудили дремлющего где-то глубоко внутри другого Кацуки, о существовании которого я не подозревал, но который откликнулся на сокровенный зов ещё тогда, при первом же «настоящем» поцелуе, и потихоньку выжидал момента, чтобы проявить себя.

      Сумире или почувствовал, что со мной творится, или просто решил, что с меня достаточно, и разжал руки. Я отскочил от него, ухватился за бортик.

      — Что с тобой?

      И он ещё спрашивает! Я мотнул головой и удрал на лёд. Голова всё ещё кружилась, в висках тяжело стучало и нашёптывало каким-то чужим голосом о причинах столь странной перемены во мне. Сделаешь ещё один шаг — и назад пути уже точно не будет! Я прекрасно знал об этом, но разве кто-нибудь может остановить, к примеру, распускающийся бутон? Его лепестки всё равно раскроются — один за другим. Интересно, сколько моих уже распустилось?

      В смятении, почти на автомате, я сделал подсечку, прокатился на ребре конька, подбираясь для прыжка, как кошка при виде воробья, и оттолкнулся ото льда, пытаясь раскрутить себя уже в воздухе взмахом рук и поворотом туловища. «Ледовое побоище» спохватилось, дёрнуло за щиколотку, но запоздало: я уже прыгнул. Мысли разом вернулись к происходящему, пытаясь контролировать прыжок, но и они запоздали. Я не приземлился — грохнулся на лёд, успев выставить перед собой руку в попытке удержаться хотя бы на коленях (правое — ушиб), но меня по инерции протащило вперёд, хотя я и пытался затормозить, обдирая ребро ладони до крови и оставляя за собой тонкую красную полосу. Боль я почувствовал позже — сейчас меня захлестнул едва ли не восторг.

      — Юри!!! — Сумире, скользя, подлетел ко мне, схватил за плечи. — Ты в порядке?

      — Получилось, ты видел? Получилось! — восторженно повторял я, пока он пытался поднять меня со льда. — Тройной лутц!

      — К чёрту тройной лутц! — сердито отозвался мужчина. — Встать можешь? Ничего не сломал?

      — А? — Я растерянно позволил себя поднять, почти удивлённо посмотрел на окровавленную руку и… — Ой-ой-ой! — завопил я, потому что Сумире вытащил из кармана платок и прижал к ссадине, останавливая кровь.

      — Давай, потихоньку… — Он прихватил меня рукой за талию и повёл с катка.

      Я поморщился: ушибленное колено отозвалось болью.

      Сумире усадил меня на скамейку, заставив самому держать платок у раны, выпотрошил сумку в поисках аптечки и залил ссадину антисептиком; я приглушённо зашипел, притоптывая ногой: стало ещё больнее. Сумире выбрал самый большой лейкопластырь и приладил его к ране, разглаживая края, я опять зашипел.

      — Такая неосторожность! — укоризненно сказал он.

      — Случайность.

      — Давай колено показывай, — скомандовал мужчина, снимая конёк с моей правой ноги.

      — Да просто ушиб, нечего смотреть… — попытался возражать я.

      Сумире пару секунд смотрел на мою щиколотку, стёртую, покрасневшую (ноги фигуриста после тренировки или выступления — зрелище не для слабонервных!), потом задрал штанину, чтобы взглянуть на колено, по которому расплывалось красное пятно ушиба, обещающее назавтра превратиться в великолепный синяк. Он ловко прощупал коленную чашечку и с облегчением вздохнул, убедившись, что ничего серьёзного. Я потёр коленку, поморщился.

      — Airhead! — ругнулся Сумире, несильно припечатав ладонью мне по лбу. — Предупреждал же, чтобы ты на льду не отвлекался! А если бы ты ногу сломал?

      — Не сломал же… — Я заслонился руками. — Прекрати, лучше бы поздравил: лутц-то я одолел!

      — Или лутц тебя одолел. — Он не разделял моих восторгов. — Завтра никаких тренировок.

      — Ну уж нет, — не согласился я, — мне нужно осмыслить и закрепить достижение, пока не позабылось, как и что.

      — «Достижение»… — проворчал Сумире, но переспорить меня не удалось, и он сдался, однако поставил условие: — Если завтра будешь хромать, на тренировку я тебя не пущу, даже если придётся применить силу.

      — Идёт, — кивнул я, хотя и знал, что прихрамывать, конечно, буду. Но кто бы меня остановил, когда я что-то решил сделать? Плохо он меня знает!

      Дома я обработал ссадину как следует: промыл под проточной водой, залил антисептиком и, убедившись, что рана только выглядит ужасно, а на деле я лишь содрал верхний слой кожи, заклеил пластырем. Колено обошлось охлаждающим компрессом. И вот сейчас, трезво оценив ситуацию, я невольно вздрогнул, подумав, что при этом падении легко мог себе что-нибудь сломать. Повезло, что отделался «малой кровью»!

      — Airhead, — повторил я слова Сумире, — нельзя на льду отвлекаться!

      Но зато эта небрежность помогла одолеть тройной лутц. Ещё бы мне завтра суметь его повторить!

      Вытянув ноги и нацепив очки, я завалился на кровать с книжкой в руках, решив почитать немного перед сном. Книжка принадлежала Сумире, — он впихнул её на полку к прочим, когда переехал, — это был «Призрак оперы» Гастона Леру. Ближе к середине книги я уверился, что Сумире «слизал» идею носить всё время очки именно отсюда, правда, осовременив её (в книге это была маска, а не очки). Но не над этим стоило задуматься: Сумире, как и Призрак, пытался вылепить из сомнительного качества материала что-то стоящее, вот только хотелось бы надеяться, что у нашей «сказки» будет всё же счастливый конец, а не как в книге.

      А может быть, это всего лишь совпадение, но я, всё ещё под впечатлением от произошедшего на катке (и я не о лутце говорю!), надумал невесть что. Если уж проводить параллели, то Сумире скорее Зорро, чем Призрак: тот ведь тоже пытался всем помочь и вообще восстановить справедливость, и я совершенно точно был подходящей кандидатурой для такой протекции!

      Я перевернул страницу, из книги выскользнула закладка — вырезанная из газеты колонка новостей. Проставленная в колонтитуле дата заставила меня вздрогнуть: день, когда я получил травму, — но содержание колонки ко мне никакого отношения не имело: предупреждение о шторме для Хонсю, расписание поездов Токийской ветки, рецепт какого-то торта, несколько рекламных объявлений, курс валют на день и несколько хайку до кучи. Не связанные друг с другом кластеры информации, но среди них должно быть что-то, ради чего эту колонку вырезали из газеты, что-то важное — для Сумире. Проштудировав колонку вдоль и поперёк, но так и не догадавшись (если вообще было о чём догадываться), я вложил вырезку обратно в книгу.

      Дверь отворилась, Сумире стукнул по притолоке, чтобы привлечь моё внимание.

      — Тебе что-то нужно? — Я посмотрел на него поверх очков.

      — Вообще-то да.

      — «Пряник» вручить пришёл?

      — Не совсем.

      Мужчина прошёл в комнату, быстро опустился на колени возле кровати и потянул меня за лодыжки к себе.

      — Что ты делаешь! — воскликнул я, ухватившись рукой за кровать, но Сумире упорствовал, пока я не оказался сидящим на самом краю, спустив ноги на пол.

      — Я, конечно, дилетант, но надеюсь, что сделаю как надо, — отозвался он.

      Услышав эту двусмысленную фразу, я покраснел, но Сумире в неё ничего такого не вкладывал: он поставил мою левую ногу себе на колено, поглаживая щиколотку и разминая стопу осторожными, но вполне ощутимыми движениями. Тёплые мурашки побежали по коже, я невольно дёрнул ногой: несколько щекотно, — и пробормотал:

      — Как тебе в голову пришло…

      — Пожалел твои бедные ноги… Такая нагрузка на мышцы!

      — Думаешь, поэтому я упал?

      На это Сумире так красноречиво хмыкнул, что я залился краской до ушей, даже пришлось снять очки (они запотели), и опустился спиной на кровать, делая вид, что устал сидеть прямо, хотя этот массаж меня и на самом деле расслабил — как будто я только что принял горячую ванну — и тело наполнилось мягкой истомой, предшествующей дремоте. Сумире поставил себе на колено мою правую ногу, пропуская пальцы между пальцами ступни и разминая их. Глаза слипались, и в дремотном мороке я скорее почувствовал, чем увидел поцелуй: Сумире прижался губами к моей щиколотке. А может, мне это всего лишь приснилось.