— Никаких четверных!
— Почему?
— Они не для тебя. Попробуй — и увидишь.
После этого короткого диалога с тренером я вышел на лёд и «попробовал». Конечно же, попытка окончилась неудачей.
— Вот видишь? — торжествующе сказал тренер.
«Глупость какая, — подумал я, — не получилось, потому что это была всего лишь первая попытка. Если заняться вплотную, должно получиться».
Но кто я такой, чтобы спорить с тренером? У меня не было ни времени, ни сил спорить или что-то предпринимать самому, и прыжки с четырьмя оборотами так и остались «за бортом».
***
— Остановимся на четверном тулупе, — сказал Сумире. — Хочу, чтобы он у тебя… от коньков отскакивал!
Тулупы, как самые простые прыжки, использовались в каскадах чаще всего, и теперь Сумире пытался добиться от меня «идеального исполнения».
— А остальные? — счёл нужным спросить я.
— Ну, — беззаботно ответил Сумире, — они не так важны. Поработаешь с ними, когда будет свободное время.
— Почему «не так важны»?
— Потому что, — важно изрёк он.
Я удивлённо приподнял брови, но разве с Сумире поспоришь?
Техника выполнения была та же, что и у тройных, но четверные требовали больше усилий: нужно основательно раскручиваться, а сил у меня хватало только на две или три попытки за одну тренировку. Сумире решил, что надо повышать выносливость, и добавил к обычным внеледовым упражнениям силовые. Я поворчал, конечно, но это пошло мне на пользу — в своё время. В тренировки на льду Сумире тоже внёс изменения, вполне логичные, любой тренер бы одобрил: теперь предстояло отрабатывать комбинации элементов, а после и полноценные каскады.
Вообще у меня создавалось впечатление, что это (я о тренировках и их наполнении) развивается по какому-то выстроенному плану, и всё, что происходило до этого времени на катке, — всего лишь прелюдия к чему-то более значительному. Я спросил об этом у Сумире, он как-то неопределённо ухмыльнулся:
— Прелюдии хороши тем, что после них начинается основное действие. Но это не театр, «это Спарта, детка».
— Ох, — вздохнул я, поняв, что серьёзного ответа от него не дождаться, — ты, надеюсь, не сбросишь меня со скалы? Как ни посмотри, а я отличный кандидат.
Мужчина фыркнул:
— Ладно, со Спартой — это я хватил… Есть другой вариант.
— Какой? — невольно заинтересовался я.
— Мне больше нравится история о львятах.
— Да ладно, их же тоже сбрасывают!
— «Со скалы» — всего лишь метафора. Думаю, имелось в виду совсем другое.
— Что?
— Некая стрессовая ситуация или испытание. А львы смотрели, как львёнок с ней справится: сдастся или попытается выбраться.
Я нахмурился:
— И что-то мне подсказывает, что на очереди я.
С его губ пропала улыбка.
— Ты уже давно стоишь на краю «скалы», Юри. Вопрос в том, шагнёшь ли ты сам, или… А впрочем, об этом ещё рано говорить, — уже прежним, чуть насмешливым тоном добавил он. — Скалы и львята подождут, а вот каскады ждать не могут. И уж поверь мне, если бы спартанцы увидели, как я буду тебя натаскивать, они бы сами со скалы попрыгали. Это не Спарта, это фигурное катание, детка.
Точнее и не скажешь.
Слово Сумире сдержал и гонял меня по катку так, что после каждой тренировки ему меня домой приходилось буквально на себе тащить.
Он купил небольшой рупор и командовал мной, что ему в голову взбредёт — то и заставлял выполнять: «ойлер — тройной флип», «тройной тулуп — двойной риттбергер», «тройной аксель — ойлер», «тройной аксель — тройной лутц — ещё один тройной лутц»… и это ещё не считая вращений и шагов! Сам он периодически поглядывал на секундомер и иногда что-то записывал в блокнот — в общем, вёл себя как настоящий тренер. Вот бы знать, к чему он меня «натаскивал»!
Парочка предположений у меня имелась: быть может, дальше он потребует, чтобы я попытался выполнить короткую программу — к примеру, ту самую, во время которой я получил травму. Смогу ли я в неё «прыгнуть» — вот что его интересует. Разговор о львятах точно был неспроста.
Если бы я только знал, что он на самом деле задумал! Впрочем, об этом, выражаясь словами Сумире, «ещё рано» рассказывать.
Каскады с каждым днём становились сложнее, потом он вообще заставил меня выполнить «четверной тулуп — тройной тулуп — тройной риттбергер», с которым я провозился порядочное время: каскад был одним из самых сложных в выполнении. Десять из десяти у меня не получилось ни разу, чего там: из десяти попыток лишь пять оказались удачными.
Сумире такая статистика ничуть не расстроила, но он обронил странную фразу по этому поводу: «Ничего, через год результат будет стопроцентный». Я переспросил, мужчина замялся — сболтнул что-то, чего говорить не собирался? — и ловко вывернулся: практика, мол, и ещё раз практика.
К дьяволу подоплёку! «Через год» — это ведь означает, что он всё это время будет рядом со мной, верно?
***
— Сумире?
Я приоткрыл глаза. Голова всё ещё кружилась, заливающий лицо жар мешал мыслить ясно. Сумире приостановился, обернулся:
— Что?
— Почему ты всегда сбегаешь? — выдохнул я, забирая ладонями волосы и отводя их назад.
— Хм, помнится, ты сам меня выставил… в тот… самый первый раз, — напомнил мужчина, вернувшись и садясь на край кровати.
— Дело только в этом? — уточнил я.
— Нет, — после паузы ответил он, — не только в этом.
Сумире никогда не оставался со мной после «пряников», почти сразу же уходил к себе, иногда даже чересчур поспешно. Я мог бы гадать о причинах, но вместо этого решил спросить прямо.
— А в чём? Боишься, что если останешься и заснёшь, то я ненароком могу открыть какую-нибудь твою «страшную тайну»? — пошутил я.
Он чуть вздрогнул. Я невольно попал в цель? Ну и дела…
— Нет, не поэтому, — покачал он головой, — тут другое. Но ты прав: я боюсь.
— Чего?
— Чего?.. Того, что… слечу с катушек, к примеру. — Он дотронулся до моей щеки ладонью, провёл вниз, по шее, задержался на ключице. — Или того, что могу с тобой сделать, если слечу.
— Например? — Я задержал дыхание.
— Например, возьму тебя силой.
Я засмеялся, но мужчина даже не улыбнулся:
— Думаешь, я на это не способен? Я вообще удивляюсь, как мне удаётся каждый раз… сдерживаться.
— Может, и не стоит тогда? — вырвалось у меня, и я густо покраснел.
Сумире прижал кулак ко рту, на его скулах вспыхнул румянец. Да неужели мне удалось его смутить? Сам я, впрочем, был смущён гораздо больше, но должен признать: я думал об этом — о том, что однажды между нами произойдёт. Мы уже так далеко зашли, сомневаюсь, что этим и ограничилось бы.
— Юри… — неловко засмеялся он.
— Нет, правда, ведь «пряники» всегда получаю я.
— Потому что ты их заслужил.
— А ты нет? Ты ведь столько для меня делаешь!
— Юри…
— Ты ведь знаешь, что я…
— Знаю.
— Тогда почему бы не потребовать что-нибудь и для себя?
— В своё время.
Ох уж это его «в своё время»! Я начал ненавидеть эту фразу: когда Сумире хотел от меня отделаться, он всегда её произносил. Рассказать о себе? В своё время. Ответить на вопросы? В своё время. Когда оно наступит, это «в своё время»! Я недовольно нахмурился. Сумире, словно бы догадавшись о моих мыслях, засмеялся и прижал палец к моей переносице:
— Не хмурься, морщинки появятся.
— Ты…
— Знаю, знаю. Хорошо, так и быть: завтра потребую для себя ма-а-аленький «пряничек», чтобы не задевать твоё чувство справедливости. — Сумире показал пальцами размер предполагаемого «пряника».
— И что это будет?
— Секрет. Спокойной ночи. — И он, поцеловав меня, ушёл.
Я был слишком растревожен происходящим, чтобы сразу заснуть. Мы оба балансировали на грани.
***
— Осторожно, не упади!
Я поскользнулся и оказался в объятьях Виктора. Он с улыбкой смотрел на меня.
— Виктор… — промямлил я, зарываясь носом в его грудь, — я хочу, чтобы ты стал моим тренером. Станешь?
Его глаза широко раскрылись и…
…я проснулся.
По лицу катились слёзы, челюсть дрожала. Я зажал рот ладонью, перевернулся на бок и обнаружил, что подушка вся мокрая. Впервые за всё время мне приснился Виктор. Уж лучше бы снились кошмары!
— Юри? — в комнату влетел Сумире, бухнулся на кровать, разворачивая меня к себе лицом. — С тобой всё в порядке? Боже, ты что, плачешь? — тут же всполошился он. — Где-то больно? Где?
Я помотал головой, с силой вжимая ладони в глаза и вытирая последние слезинки.
— Кошмары опять снятся? — с тревогой спросил он. — Я услышал, как ты закричал…
— Нет, просто сон… всего лишь сон… — Я подтянулся и уткнулся лицом в его колени. — Можно я побуду так?
Его ладонь опустилась мне на затылок, ласково вороша волосы. Я глубоко вздохнул, вздох вышел дрожащим и неровным, но присутствие мужчины меня успокоило.
— Всего лишь сон… — пробормотал я, устраиваясь головой поудобнее, — но лучше бы мне вообще никогда ничего не снилось.
— Даже я?
— А ты тем более. Мне тебя и так хватает. Если бы ты ещё и мои сны наводнил…
— «Наводнил»?
— Ай, Сумире… ха-ха-ха… что ты делаешь…
Мы покатились по кровати. Я, хохоча, отбивался, но не всерьёз и позволяя ему целовать и ласкать меня. Болезненный сон забылся.
— Нет, всё, стоп… — Сумире, тяжело дыша, отстранился, вытер лоб тыльной стороной ладони.
Я пытался выбраться из подушек, куда завалился под его тяжестью, несколько разочарованный, что он остановился: хотелось больше прикосновений, поцелуев, пенис ныл, растревоженный и требующий разрядки…
— Почему «стоп»? — недовольно, даже капризно спросил я.
— Потому что… в таком случае мне придётся отказаться от моего «пряника», а я очень на него рассчитывал. — Мужчина встал, потянул с себя рубашку-поло.
— А? — рассеянно отозвался я, зачарованно глядя на его торс.
— Хочу, чтобы мы вместе приняли ванну. — И он протянул мне руку.
— Что?! — воскликнул я, покраснев.
— Почему ты смутился? — удивился он.
— Ну, не знаю… — Я сел, пропустил руки между коленями, смущённо чувствуя, как пульсирует промежность. Кажется, его предложение меня ещё больше взвинтило.
— Жду тебя в ванной, — безапелляционно сказал Сумире.
Зажурчала, заклокотала вода. Я закрыл глаза и сделал глубокий вздох, пытаясь успокоиться, но сделать это было не так-то просто: я должен буду раздеться, а у меня того и гляди встанет, точно встанет, как неловко, нужно подумать о чём-то, что бы меня отвлекло, но как можно думать о чём-то ещё в такой ситуации?!
— Я налил воду, — крикнул мужчина из ванной.
Когда я вошёл, Сумире сражался с пакетиком пены. Они такие упрямые, эти пакетики! На них всегда есть надпись: «Надорвать по намеченной линии» или что-нибудь в этом роде, но выполнить инструкцию почти нереально: то они рвутся совсем не в том месте, то не рвутся вообще, как будто сделаны не из целлофана, а из какого-то сверхпрочного материала с применением новейших космических технологий! В конце концов Сумире сдался и воспользовался ножницами.
— Прошу! — Он сделал пригласительный жест.
Если бы только можно было залезть в ванну прямо в пижаме…
— А ты?
— После тебя.
Я выдохнул и потянул с себя одежду, когда пришла очередь трусов — засомневался: отвлечься не удалось, я всё ещё был возбуждён, и не слишком хотелось, чтобы Сумире видел, в каком я состоянии. Может быть, повернуться к нему спиной? Но тогда он увидит шрамы. Впрочем, он уже их видел. Я отвернулся и разделся донага, прикрывая причинное место ладонями и краем глаза поглядывая на мужчину. Он на меня не смотрел, я с облегчением юркнул в ванну и почувствовал себя в безопасности, окружённый всей этой пеной: по крайней мере, не видно. Думал, что горячая вода расслабит и успокоит, но… Сумире ведь тоже должен был раздеться. Я сидел, уставившись прямо перед собой, но взгляд то и дело убегал к нему.
Вжикнула молния, он потянул джинсы вниз, под ними оказались кляйновские шорты — белые с чёрной фирменной резинкой, обтягивающие… По телу побежали мурашки, я сглотнул и осознал, что взгляда от этой узкой чёрной полосы отвести не могу.
— Значит, стесняешься передо мной раздеться, а смотреть на меня — нет? — засмеялся Сумире, пропуская пальцы обеих рук под резинку и медленно сдвигая её вниз.
Я покраснел, но всё равно смотрел. До этого я ведь видел его только по пояс обнажённым, да и то в приглушённом свете ночника, а в ванной было светло — даже чересчур! — и можно было разглядеть всё до последней родинки.
У Сумире были узкие бёдра и острые колени, на щиколотках я заметил «метку фигуриста»: накладывающиеся друг на друга ссадины и стёртости в конечном итоге оставляли шрамы и выписывали на коже нестираемое свидетельство о проведённом на льду времени. На правой лодыжке белел совершенно иной шрам — узкий и длинный, как от пореза ножом, но более неровный (возможно, результат травмы, о которой он упоминал в самом начале нашего знакомства и после которой ушёл из «фигурки»).
На бледной коже чётко вырисовывались синеватые русла вен, слегка припухшие, как это всегда бывает у людей, занимающихся спортом. Они добавляли рельефа и без того крутой линии бёдер и опоясывали низ живота, теряясь в светлом треугольнике на лобке и воплощаясь в нитевидном рисунке, окольцовывающем пенис. В нём чувствовалось лёгкое напряжение, обтягивающая его кожа была розоватой, несколько темнее казался аккуратный мешочек позади него.
В животе что-то шевельнулось, подобралось к диафрагме, лишая дыхания, и я смятенно почувствовал, что уже конкретно встало, — вот к чему привело это… созерцание! Я с трудом отвёл глаза, поёрзал, пытаясь зажать член ляжками, чтобы он не встопорщился. Уймись, уймись уже…
Сумире залез в ванну, сел за мной, ловко подтягивая меня за плечи к себе и прижимаясь внутренней стороной бёдер к моим. Пена зашуршала, всклочилась, я поспешно нагнал её ладонью обратно к коленям.
— Ты дрожишь, — заметил Сумире, практически касаясь губами моего уха.
Конечно, дрожу! Близость его тела — обнажённого тела! — дыхание на моей шее… Его рука соскользнула с моего плеча и отправилась в путешествие по груди, погрузилась в пену и ловко поднырнула под мою собственную ладонь, пытающуюся скрыть эрекцию.
— Сумире… нет… — застонал я.
— Я так и думал.
Я повалился на него спиной, подрагивая от нервного, болезненного, но одновременно прекрасного тока, пронзившего тело. Его ладонь уверенно ласкала меня, губы прихватывали мочку уха, тут же отпускали и прихватывали снова, иногда чуть выше, иногда чуть ниже. Я стиснул зубы, подался вперёд, тихо вскрикивая и хватая слабой ладонью руку Сумире.
— Всё, да? — тихо шепнул он.
Я только мотнул головой, согнутые в коленях ноги расслабились, всколыхнув пену, которая уже начала оседать и растворяться. Перед глазами качалось искажённое водой отражение, размытое перламутровым сиянием. Боже, как стыдно! Я зажмурился, повёл лопатками, стараясь высвободиться из объятий, в которые опять заключил меня мужчина, но он ещё несколько минут не отпускал меня, прижимая к себе всё сильнее, как будто хотел удостовериться, что я прочувствую то, что с ним самим происходило. Я очень остро чувствовал его возбуждение — тем острее, чем расслабленнее становился сам: напряжённое тело, горячее дыхание, льнувший ко мне твёрдый пенис… Страх и восторг от того, что я имею над ним такую власть… Неужели я способен рождать в ком-то столь сильные чувства?
— Думаю, сегодня будешь спать крепко, — предположил Сумире, отпуская меня.
Я выбрался из ванны, напяливая пижаму прямо на мокрое тело (оботрусь в комнате), покосился на мужчину. Он откинулся назад, кладя локти на бортики, и закрыл глаза.
— А ты не выходишь? — промямлил я.
— Нет, покайфую ещё немного, — пробормотал он, заулыбавшись. — Послевкусие необыкновенно хорошо.
— Не утони, — предупредил я и пошёл к себе, размышляя над его словами, которые не слишком понял. Послевкусие?
Сумире оказался прав: в эту ночь я спал крепко. Вот только проснулся всё равно едва ли не с криком, потому что приснился… нет, не кошмар, а эротический сон. Может, такие мне и прежде снились, просто я забывал о них по пробуждении, но этот так накрепко засел в голове, что казался почти реальным. Будто бы я не ушёл из ванной, а остался стоять там, широко раскрытыми — чтобы ничего не пропустить — глазами глядя на лежащего в ванне Сумире, локоть которого размеренно двигался, расплёскивая остатки пены. Да, может быть, он задержался в ванной именно для этого, и моё подсознание само подсказало мне ответ на вопрос.
Боже, Сумире, как долго мы ещё сможем балансировать на краю этой пропасти?