Черный – это отсутствие цвета.

Он бросает вызов, подавляет и разрушает.

Сила его – проявление слабости.

Всякому должно пройти через черное, чтобы познать, как много в нем белого.

Черный цвет содержит в себе обещание.

***

Казалось бы, они так выматывались за день – спать должны были крепко, без сновидений. Но в этом проклятом городе все, буквально все у них шло наперекосяк: так стоило ли уже удивляться, что и с отдыхом не заладилось?

В лачуге сквозило изо всех щелей, тощие одеяла совсем не хранили тепло (даже если закутаться сразу в полдюжины), но не в этом было дело, нет, совсем не в этом.

Просто однажды Карвер проснулся от того, что его сильно трясли за плечо – так, что голова моталась, будто у тряпичной куклы, и зубы лязгали.

- Они не заберут меня, - сказал Гаррет – всегда не к месту остроумный Гаррет, и двух слов связать не мог, чтоб без двойного смысла, без издевки, без нелепого каламбура.

- Что?..

Лицо старшего брата в неверном свете догорающей лучины казалось мертвенно-бледным, бесконечно усталым, практически изможденным. Глаза блестели сухо и лихорадочно, зрачки были расширены до предела. Он уперся ладонями в соломенный тюфяк возле Карверова бока, чуть оттолкнулся и выпрямился, сел на пятки.

- Ты все бубнил и бубнил: «Они не заберут тебя». Долбанных два часа, почти не затыкаясь, - Гаррет потер переносицу, на мгновение, смежив покрасневшие веки. – И рыцаря-командора Мередит бы уболтал.

- Пошел ты, - собственный хриплый голос напомнил Карверу надсадное воронье карканье; сказать в свое оправдание было совсем нечего.

Брат не уходил, смотрел пристально, криво ухмылялся уголком рта. Думал, наверное: даже если в один прекрасный день за мной явится парочка рыцарей с пылающими мечами на щитах, тебе-то какое горе? Вслух не спросил – и на этом большое спасибо.

Проклятый Киркволл усмирял безо всяких печатей. По всему выходило, что Хоукам здесь никак не прижиться.

Поздней ночью, когда они возвращались в убогую, пропахшую гнилыми досками, комнату, Карвер буквально заставлял себя закрывать глаза. И видел всякий раз одно и то же. Если бы он верил достаточно сильно, то, наверное, молился бы: все, что угодно, только бы больше не говорить во сне.

***

- А из тебя бы хороший храмовник получился, между прочим. Только не подумай сейчас ничего, я не советую.

Гаррет всегда просыпался рано, по давней привычке, возникшей задолго до переезда в Лотеринг. Над Вольной Маркой занимался рассвет, а он лежал, бессмысленно уставившись в потолок глубоко запавшими черными глазами, не двигаясь и, кажется, вовсе не дыша – и мог лежать так, на самом деле, очень долго: все же в их жизни слишком часто встречались общие комнаты и тонкие стены.

- Отстань.

Брат зашелся негромким, каким-то лающим смехом. Карвер конвульсивно сжал кулаки – хотелось ударить, встряхнуть сильно, отчаянно: как же не понимает безумец, что вечно ходит по самому краю, что верит тем, кому верить не стоит, что не прячется, когда надо прятаться. Ныли сведенные судорогой мышцы рук, под опущенными веками вспыхивали алые пятна.

- Если тебя заберут, я так и сделаю.

- Никуда меня не заберут, - в соседней комнате завозились, любимый дядюшка пару раз стукнул кулаком в стену, Гаррет спокойно проигнорировал. – Хватит уже бредить на эту тему.

Бетани, наверное, все же смогла бы жить в Круге: она любила свободу, их маленькая смелая сестренка, но не так, совсем не так. А Гаррета убили бы – не мечом, так магической печатью – или он сам себе разбил бы голову о серые стены Казематов.

- Если тебя заберут…

- Если меня заберут, ты останешься здесь, с мамой.

В иные дни Карвер жалел, что не пал при Остагаре – или позже, в один из бесконечной череды удобных случаев. Жить, уповая на верность эльфийки-контрабандистки своему слову – страшно.

Год тянулся невыносимо долго, а маячившая впереди неизвестность представлялась ему какой-то бесконечной чернотой.