в такие дни я становлюсь всем тем, что ненавижу

я бы хотел, чтобы ты был рядом, но уже слишком поздно.

мой разум — место, где я не могу укрыться от твоего призрака.

imagine dragons — wrecked.

Каждый шаг в новый — свой старый, родной мир, который воспринимался новым — отдавал тупым натяжением где-то в спине, но Джон продолжал идти, покачиваясь, чуть задыхаясь от вечернего воздуха ботанического сада. Земля пружинила под ногами, эхом откликаясь в уши, и он чуть вздрагивал от каждого звука, не переставая вслушиваться.

— Нужно решить, что делать дальше, — произнесла Мэри Малоун. Он вздрогнул, поворачивая голову и тут же кивая, несмотря на отдавшую в уши боль. Что-то было не так, всё было не так, но он чувствовал себя почти отлично, потому что так и должно было быть.

— Вы можете остаться у меня, пока всё не уляжется, и мы не решим, что делать… со всем этим, — она тяжело вздохнула, поведя рукой. Он кивнул, желая поблагодарить её, но во рту было сухо, беспощадно сухо, а в ушах — столь же тихо. — Я бы действительно хотела стать вам другом. Вам обоим. То, через что мы прошли, что видели и пережили, не будет понятно и знакомо кому-то другому.

Нет, хрипом застряло в горле, не сумев протиснуться выше, а потому упало обратно, напоследок оцарапав горло. Он вновь кивнул, глядя на сына, но образ его показался ему каким-то мутным, будто черты мальчишеского лица размылись из-за невыплаканных им слёз.

Вы тоже не понимаете.

Саян Кётёр подорвалась, взлетев, и он с удивлением задрал голову, глядя ей вслед.

Всё в порядке, проговорил он в попытке успокоить птицу. Это правильно. Всё случилось, как и должно было.

Саян запищала где-то в небе.

Мы ведь хотели этого.

От яркого света глаза защипало, он отвёл взгляд, сглатывая ком в горле. Тот спустился ниже и засел прямо в лопатке, так, что захотелось выпрямить спину. Воздух защекотал нос, и по будто в секунду иссохшей коже побежали мурашки. Он сунул руки в карманы, оттягивая ткань, а затем едва не вздрогнул, ощущая шершавость шнурка и гладкость камня, замершего в ободке кольца как в гробу.

Металл лег ему в руку, накрытый сухой и теплой ладонью, что сжала его в строгом, почти отстранённом жесте.

— Оно твоё, — произнес Ли, глядя ему в глаза, и он выглядел спокойно, почти безразлично, но глаза, глаза. — Оно привело меня к тебе и… — кажется, воздух стал заканчиваться у них обоих, а рукопожатие затянулось, но отпустить руки сейчас казалось столь же невозможным, как и всё происходящее. Слишком ощутимо было тепло крови, что стала проступать через едва образовавшуюся корочку на вытянутых симметричных порезах.

Но им пришлось, и Джон отстранился, делая это первым и опуская взгляд на сжатую ладонь. Сквозь небольшой просвет можно было разглядеть крохотные красные пятнышки, что остались на ободке.

Может быть, однажды оно вернёт тебя ко мне.

Джон поднял голову, глядя Ли в глаза и почти слыша, как писк Саян становится истерическим. Мимолётный контакт затянулся на звенящую тишиной вечность, пока он не улыбнулся — так коротко, что заболели уголки губ:

— Vale et me ama*.

Джон моргнул, силком возвращая себя в реальность. Это не имеет значения, проговорил он мысленно, поднимая взгляд на Мэри Малоун. Это закончилось и больше никогда не случится. Это не имеет значения.

Где-то в небе запищала Саян. Грудь стянуло.

— Здесь около… — Мэри обернулась, осматриваясь. — Да, здесь около получаса пути, потом ещё перейти… Мы можем взять такси. Я не уверена, но в одном из карманов должны быть деньги.

— Прежде мы должны уничтожить нож, — тихо произнесла Кирджава.

— Что?! — едва не закричал в ответ Джон, так что Уилл невольно дёрнулся, удивлённо хлопая глазами. — Нет, это…

— Ангелы ясно дали понять, что это необходимо, — согласился с деймоном Уилл. Его бледное от невыплаканных слёз лицо приобрело решительное выражение. — Ксафания говорила…

— Нож — древнейшая реликвия, ты не можешь уничтожить её!

— Я должен! — воскликнул Уилл. — Отец, ты сам говорил об этом. Все окна, кроме одного, должны быть закрыты. Лишь только так мы можем сохранить Пыль.

— Уилл прав, — согласна кивнула Мэри, и Джон почти взвыл, чувствуя нарастающее отчаянье. — Нож необходимо уничтожить.

— Нет, — произнёс Джон, ощущая, как кислород обжигает лёгкие, и как в ушах начинает гудеть. — Нож это наследие гильдии философов, которые сражались и умирали за то, чтобы его сохранить. Твоя задача, как Носителя, оберегать и хранить нож, а не предавать его земле.

— Отец…

— Ты не уничтожишь нож, — отрезал он, глядя сыну в глаза, и слова лезвиями соскочили с его губ, а он осознал это слишком поздно, когда у Уилла переменился взгляд. Стыд поднялся в груди волной, и гул в ушах зазвучал с тройной силой. Хриплое нет застряло в горле, он закашлялся, ощущая теплоту крови, что липла к пальцам, жар чужого дыхания на своих губах, ещё сохранивших привкус алкоголя, эхом повторяющееся Джон Джон Джон, что звучало на разные мотивы, накатывающие горячей волной, что распирала грудную клетку изнутри.

И он схватился ладонью за ткань рубашки, оттягивая, но это не помогло, потому что его грудь горела,и гул в ушах не утихал, и он не мог понять, что всё происходит не в его голове, пока не увидел стремительно побледневшее лицо сына и Мэри, что потянулась к нему, и не услышал их беспокойные крики, что едва доносились до его сознания сквозь толщу шума.

Пока вдруг гул не стих, слившись в одну всепоглощающую тишину, и в ней золотом не зазвенело одно лишь его имя.

Джон!

***

Стены в больнице были серыми, свет приглушенным, а воздух оседал на гортани привкусом спирта. У него кружилась голова, а вместо имени с губ сорвался хрип, тут же отдавшись болью, что осела на языке кровавым привкусом.

Мысли путались в голове нитями паутины. Диагноз — четыре слова через пробел и союз — был слишком тяжелым для его слабого сердца, взгляд Уилла — слишком перепуганным и бледным.

— У тебя был приступ, — голос мальчика дрожал, когда он замер подле больничной койки, сжимая бортики вспотевшими ладонями. Медсёстры косились на обрубки его пальцев, но сам Уилл, кажется, совсем не замечал этого. — Сердце остановилось. Врачи говорят, что нужна операция. Тебе заменят клапан…

— Где Саян Кётёр? — спросил он, преодолевая сухость во рту. Его настырная взъерошенная птица, которую он так упорно игнорировал первые месяцы их знакомства, и в которой так нуждался сейчас. Так же сильно, как… — Где она? — Джон поднял взгляд на Уилла, сжимая зубы так, что заболела челюсть. Нет.

— Я не знаю, — тихо ответил сын. — Я не видел её, когда мы прошли через окно.

Глухой смешок сорвался с губ кашлем. Мысль о том, что его птица осталась в другом мире защекотала грудь так, что хотелось смеяться. Такой фокус был в её стиле — самодостаточный и наглый поступок. Она могла остаться там, в мире, где появилась, лишь бы найти способ вернуться к пестрой зайчихе.

Но она была здесь, в этом мире, который был родным лишь ему. И он почти мог ощутить её присутствие. Почти.

— А Мэри? — вздохнул он, переводя тему. — Она… ты остался у неё?

— Да, — кивнул Уилл, и голос его чуть дрожал. — Она ждёт снаружи. Они не пускают её сюда.

— Пусть зайдёт, — возразил Джон, обращаясь к Уиллу, а потом — куда твёрже — к зашедшему в палату врачу. — Пустите Мэри Малоун.

Светло-голубая радужка за линзами очков блеснула. Мужчина медленно кивнул, разворачиваясь. Когда он вышел из палаты, грудь Джона сдавило.

Шаманские силы были для него закрыты, понял он, придя в себя на следующий день. Шаманизм требовал слишком много энергии, которой у него теперь не было. Это было почти смешно.

— Вам нужна эта операция, — настойчиво произнесла Мэри, скрещивая руки на груди. Он смог лишь слабо кивнуть в ответ.

Вместе с Мэри пришли другие — один за другим они появлялись в его палате, вытягиваясь лицами при одной лишь встрече взглядами. Мужчины в костюмах, мужчины в военной форме. Он не узнавал их лиц, не понимал, о чём они говорили. Это не имело значения, ничего не имело значения в звенящей в его ушах тишине, от которой он не мог избавиться.

Лишь одного из них он узнал. Он появился в его палате последним — постаревший, осунувшийся, в чёрном чуть помятом костюме с исполосованной складками шеей. Он раскинул руки и усмехнулся, обнажив ряд идеальных вставных зубов.

— Полковник Парри.

— Капитан Скотт, — кивнул Джон. Мужчина усмехнулся.

— Бери выше, приятель, — он издал смешок, а потом хлопнул в ладони, будто рассказал смешной анекдот. Джон нашел в себе силы лишь улыбнуться.

Скотт провёл в его палате около получаса, успев не менее двадцати раз повторить «ну ты даёшь» на разный манер. Уже собираясь уходить, он произнёс:

— Можете не беспокоиться, полковник. Мы своих не бросаем, — он хлопнул его по плечу, и Джон издал тихий кашель, скрывшийся за ухмылкой.

Позднее Уилл объяснил ему, что Скотт и руководство полка, в котором он числился, взяло расходы на лечение на себя.

— Кажется, они очень ценили вас, мистер Парри.

— Да, убить меня вновь для них будет невыгодно, — хрипло ответил Джон, коротко кивая Уиллу в благодарность за протянутый стакан с водой.

Операция была назначена на утро вторника. Лечащий хирург заходил к нему трижды — процедура операции проговаривалась им будничным, почти скучающим тоном, а на Джона он смотрел с прищуром, как имеют обыкновение смотреть на подопытных крыс.

— Вы ничуть не волнуетесь, — заметил он на вечернем осмотре, регулируя интенсивность капельницы. Взгляд Джона был устремлён в задёрнутое шорами окно — Саян Кётёр, ответь на мой зов — пока большим пальцем он водил по внутренней стороне ладони, мысленно вздрагивая каждый раз, когда ноготь задевал корочку. — Это правильно. Ваша патология запущена, но уверен, моей команде удастся с ней совладать. Не сомневайтесь в этом.

— И не думал, — тихо ответил Джон. Хирург усмехнулся самым уголком губ. Затем прищурился, чуть наклонив голову.

— Шрам на вашей голове. Его выжгли.

— Копьём.

— Не пытка, но знак почёта, я прав? — хирург улыбнулся. — Я увлекался мифологией язычества в старшей школе. Вы будто со страниц энциклопедии сошли.

— Не то чтобы я был оттуда.

— Не сомневаюсь. А порез на вашей ладони…

— К моему сердцу отношения не имеет, — сказал Джон куда жестче, чем планировал. Но от хирурга его выпад отлетел, как сталь от камня, и мужчина улыбнулся, коротко кивнув.

— Я зайду к вам в семь. Отдыхайте.

Отдохнуть не получилось или, по крайней мере, Джону так показалось, потому что сознание его оставалось неясным следующие десять часов, а потом ещё — пока его обследовали, пока обговаривали с Уиллом и Мэри все моменты, пока его перетаскивали на каталку и везли по длинным коридорам. Свет ламп давил на глаза, а стерильность воздуха операционной — на лёгкие, и он дышал так медленно, что не мог с уверенностью сказать, вздымается ли грудная клетка.

— Считайте от десяти до одного, мистер Парри, — произнёс хирург, когда медсестра прижала пластиковую маску к его лицу. Прежде чем вздохнуть, Джон перехватил его взгляд. Хирург улыбнулся. — Можете начинать.

Джон моргнул, глядя в потолок.

— Десять.

Саян Кётёр, прошу, ответь.

— Девять.

Ты нужна мне.

— Восемь.

Я не могу почувствовать тебя.

— Семь.

Я не могу почувствовать тебя.

— Шесть.

Тебя.

Мощный поток ударил его в лицо, едва не сбив с ног. Он удивлённо заморгал, осознавая перемены лишь с ощущением древесной сырости что пронзала воздух у порогов Енисея. Он осознал это и тут же ощутил — самого себя и мир вокруг, и от захватившего его волнения стало трудно существовать, и он задрожал, не до конца понимая, как именно это делает. Кожу опалило тепло, он дёрнулся, ощутив и увидев пламя слишком близко — оно поднялось высоким столбом, разбросав искры. Раздался треск, потом гул и смех. Джон вдруг заметил знакомую фигуру у самого кострища — Баай стоял к нему вполоборота в одном лишь полушубке, о чём-то негромко разговаривая с женщиной в ярких одеждах. Джон нахмурился, признавая в вышивке праздничный мотив, а потом и вовсе задрожал, осознав эфемерность её фигуры. Он узнал её, и осознание это забилось в той сущности, которую он из себя представлял, страхом на грани отчаянья, что завопило сиреной, когда она повернула голову, замечая его.

Она была духом, она не могла быть никем, кроме духа, но взгляд её тёмных глаз пронзал холодом глубинных вод Енисея, с той же силой прижимая к месту. Будь он реален, его бы затрясло, и он упал на колени, но он не был, а она продолжала смотреть, не моргая и не отводя взгляда. Ему показалось, будто она хочет его убить, будто она видит его смерть и на одно мгновение — крохотное и мимолётное, как перо птицы — он будто увидел её сам. И он замотал головой, повторяя «нет, нет», но с губ его не сорвалось и звука, пока…

— Джопари? — Баай повернулся, и побежавший от огня свет спрятался меж его разгладившихся от удивления морщин, когда они встретились взглядами. — Это тьи, Джопари?

Джон кивнул, быстро и испуганно, как это делают маленькие дети, продолжая смотреть на неё, и для Баая этот жест не прошел незамеченным. Джон подумал, что ему конец, вот сейчас, прямо сейчас, но Баай лишь поднял руку, коротко взглянув на неё, и на секунду Джону показалось, что между ними что-то блеснуло, а потом она отступила.

— Тише, тише, хутэкан*, — произнёс Баай, концентрируя его внимание. Джон вздрогнул, от смысла обращения и от взгляда, что он всё ещё чувствовал на себе. Но сухая ладонь Баая сжала его локоть, и Джон посмотрел ему в глаза, тут же понимая, что больше не сможет отвести их. В тёмной радужке суженных уставших глаз было облегчение, с которым учитель улыбнулся и которое передалось Джону.

— Баай, я…

— Тьи жив, — это был не вопрос, а утверждение, и Джон кивнул, затем помотал головой и вновь кивнул. — Я чьюствоваль твоью смьерть. Чьто-то было не так.

— Да, моё сердце… — Джон вздохнул, не зная, как объяснить происходящее, но Баай не стал его слушать, покачав головой.

— Неть. Чьто-то и сьейчас нье тьак. Саян Кётёр?

— Я давно не видел её. Я… Мы оба больны, и я…

— Ньеть, что-то другое, — возразил учитель, и взгляд его сузился, нахмурившись. — В тьебе самом изменилось. Чьто тьи сделаль, Джопари?

Он заглянул ему в глаза, и Джон ощутил себя нашкодившим ребёнком, что был пойман родителем за руку. Но прежде чем он успел отвести взгляд, утаивая то, что сам не понимал, Баай сжал его локоть, удерживая.

— Тьи должен быт не здес.

— Нет, Баай, постой! — воскликнул Джон, чувствуя, как в нём поднимается отчаянье. — Не надо, не уходи. Мне… Я не хочу…

— Тьи должен быт не здес, — настойчиво произнёс Баай, прижимая ладонь к шаманской метке.

В этот раз порыв ветра был мощнее, выбив почву из-под ног и надув его, словно воздушный шарик, но Джон не успел даже закричать, вдруг обнаружив себя в небольшом пространстве, окутанный светом едва взошедшего солнца. Пол скрипел и будто покачивался, а воздух пах солёными брызгами, воском и…

Табаком.

— Ли?

Помещение вдруг обрело очертания, став каютой корабля панцербьёрнов, каютой, принадлежавшей Ли, и Джон узнал её и увидел её обладателя, спавшего на койке в своей привычной, несколько ломанной позе. Будто в плёночном кино, где кадры сменяют друг друга с задержкой в несколько секунд, он наблюдал, как аэронавт дёрнулся, распахивая глаза, как вскочила Эстер, спавшая у него в ногах, и как сам Ли поднялся на локтях, оглядываясь, пока их взгляды наконец не встретились, и время окончательно не замерло.

— Джон.

Голос Ли звучал низко и хрипло, так что Джона невольно пробила дрожь, которую он тут же подавил, наблюдая, как аэронавт медленно поднялся с койки, не сводя с него взгляда. Его лицо бледное и уставшее, полное недоверия, но он продолжал смотреть, так что Джону стало почти тяжело.

— Это… Ты… — Ли поднял руку, и Джон едва не одёрнул себя, но чужая ладонь прошла сквозь его, так что они оба невольно охнули. — Ты не здесь.

— Не физически.

— Так это нереально?

— Я не знаю, — ответил Парри, замечая, как на чужом лице каплями выступило отчаянье. — Скорее да. Я сейчас… Меня лечат. Там, в моём мире. Моё сердце.

— Поэтому так болит? — спросил Ли, и Джон удивлённо хлопнул глазами.

— Ты чувствуешь?

— Сейчас да, — медленно кивнул аэронавт. Джон заметил, как подрагивали его приподнятые руки, будто удерживаемые от….

Прикосновения.

Внутренности скрутило.

— Когда ты появился, оно стало ощутимее. Ты…?

Джон кивнул, и это почти не было ложью, потому что он чувствовал.

Щекочущие связь эмоции клубились глубоко в груди, за рёбрами, лёгкими и его слабым сердцем, придавленные и накрытые их весом будто медной крышкой. Он мог ощутить их сопротивление, он мог ощутить их попытки вырваться, вызывающее цепочку мурашек вдоль позвоночника.

Ладонь Ли дрогнула, и он прижал её к себе, но на краткий миг, прежде чем сухие пальцы сжали ткань брюк, свет скользнул по её внутренней стороне, чуть задержавшись на линии пореза. Джон моргнул, и, не осознавая и не будучи уверенным, что это действительно сработает, он потянулся вперёд.

Они оба вздрогнули, когда это сработало, и Джону показалось, будто он ощущает, как у Ли перехватывает дыхание, когда он взял его ладонь в свои руки, повернув её к свету. Порез зажил, и корочка сошла, оставив после себя длинную тонкую линию шрама, чей цвет был на несколько тонов светлее теплой кожи аэронавта. Джон провёл по ней пальцами, игнорируя внутреннее недовольство, и оба они задрожали.

— Джон…

— Не надо, — остановил его Парри, потому что начни Ли говорить, он бы несомненно совершил какую-то глупость. А в этом не было никакой нужды, ведь его жест — лишь мера предосторожности, а значит…

Ли чуть повернул ладонь, сжимая его собственную, и Джон ощутил, как пальцы аэронавта тянутся к его, так что он сжал губы, едва не жмурясь. Ли нахмурился.

— Что не так? — Джон покачал головой. Ничего не было так, всё было нормально, всё шло как должно было. Правильно. Но смотреть Ли в глаза он не мог, как не мог заставить себя отпустить его ладонь, пусть и внутренний голос кричал, что пора, что это переходит все границы, что это… — Больно?

Джон чуть дёрнулся, собираясь отпустить руку и не желая причинять аэронавту боль, но Ли лишь сильнее сжал её, удерживая и вынуждая поднять взгляд. Джон ожидал увидеть на его лице злость или непонимание, но на лице Ли не было ничего из этого, лишь беспокойство и мягкость, с которой он выводил круги на тыльной стороне его ладони.

Это была не жалоба, понял он, и осознание этого с хрустом сломило что-то там внутри.

— Да, — шепотом ответил он правду.

И когда Ли кивнул, Джон сдался, переплетая их пальцы и ощущая заветное тепло. Черты лица Ли смягчились, а цвета рассвета стали теплее, скользнув по его лицу, что позволило Джону разглядеть крохотные веснушки, притаившиеся в тени горбинки носа.

— Это пройдёт, — таким же шепотом ответил Ли, оглаживая его ладонь большим пальцем, но Джон тут же покачал головой, цепляясь за его ладонь сильнее. Их время заканчивалось, он почти мог ощутить писк медицинских приборов в ушах, заглушавшийся его собственным внутренним голосом, чьё отвращение он так старательно игнорировал.

Это ощутил и Ли, потому что волнение на его лице проявилось отчётливее, а хватка стала крепче. Джон и сам вцепился в его руку, поддаваясь отчаянному порыву.

— Джон, я…

— Не надо, — почти взмолился Джон, качая головой. Ли моргнул, но Джон лишь сильнее сжал его руку. — Ли.

Он вздохнул, не зная, что сказать, потому что его начинало трясти, а звук нарастал, и им оставались считанные секунды, за которые всё так отчаянно укрываемое им пыталось вырваться наружу. Поэтому он зажмурился, подаваясь вперёд, и в момент, когда их лбы соприкоснулись, а он ощутил чужое дыхание на своих губах, всё исчезло.

***

Реабилитационные дни в больнице были похожи один на другой. Белые стены палаты, писк приборов, осторожные прикосновения врачей на процедурах, проверки, проверки, проверки. Операция прошла успешно, мистер Парри. Будете соблюдать все предписания, и кардиолог вам понадобится лет через десять.

Джон кивал, улыбаясь Уиллу, лицо которого сияло от ликования. Его мальчик приходил к нему каждый день, всё чаще во второй половине, убеждая дать шанс больничной еде и двору, куда они спускались после ужина в качестве прогулки. Он ходил медленно, тщательно следя за дыханием, стараясь не срываться на нервный смех при мысли о походах тартар и полётах, не сметь думать о полётах.

Уилл говорил много, но выглядел не менее поникшим. Иногда Джон замечал, как он смотрит на руку с обрубками пальцев, медленно сжимая ладонь в кулак, и ком в горле становился ощутимее. Он не спрашивал про нож, страшась и положительного, и отрицательного ответа, а Уилл не говорил, не желая или просто забывая.

— Я возвращаюсь в школу на следующей неделе, — брови Джона удивлённо взметнулись. Они гуляли по большому кругу — от выхода из больницы к булочной, потом квартал наверх, до пруда и обратно. Уилл пожал плечами, оттягивая карманы ветровки — для середины апреля в Оксфорде было прохладно. Затем усмехнулся. — Боюсь представить, сколько долгов придётся сдавать.

— Тебе нужно какое-то объяснение или…

— Нет, нет, — тут же помотал головой Уилл. — Мистер Ханвэй сказал, что разобрался со всем. Мама вернётся из клиники в пятницу, так что в понедельник я могу приступить.

— Элейн сейчас в клинике? — спросил Джон, ощущая как нарастает стягивающий грудь ком. Уилл остановился на углу и медленно кивнул.

— Да. Мистер Ханвэй уговорил её отправиться туда несколько недель назад. Это… Ей гораздо лучше сейчас.

— А было…?

— Плохо. Очень плохо, — Уилл помялся, взглядом уперевшись в носки своих кроссовок.

Джону показалось, что он собирается с силами, чтобы сказать что-то, и догадка что конкретно металлической спиралью с заострёнными краями впилась ему в подкорку. Набежал ветер, кожу в районе шва кольнуло, и Джон нахмурился. Это не могло быть…

— Я думаю, не стоит говорить ей о тебе, — выпалил Уилл. Джон прикрыл глаза меньше чем на миг, прилагая все усилия, чтобы не проявить лишнего. Кирджава мяукнула, заластившись к ногам владельца и лишь искоса поглядывая на него. Это придало Уиллу уверенности. — Мистер Ханвей хорошо позаботился о ней, и я хочу, чтобы это состояние сохранилось как можно дольше.

— Я тоже, — медленно, почти по слогам произнёс Джон. Он чувствовал, что Уилл наблюдает за его реакцией, а потому силой заставлял себя смотреть в ответ. — Её болезнь проявляла себя ещё до твоего рождения, и могу только представить, насколько всё стало хуже, когда я пропал, — Уилл кивнул, сжимая губы в тонкую линию. Кирджава, обвившая хвост вокруг его ноги, смотрела на Джона с прищуром. Он взгляда не отводил, подбирая слова с ювелирной точностью. — И моё возвращение ситуацию не улучшит. Тем более… — Джон щёлкнул пальцами, убирая прилипшую к руке пушинку. Та вспыхнула. Он моргнул. — Мистер Ханвей, должно быть, действительно хорошо заботится о ней.

Щёки Уилла пошли пунцовыми пятнами. Детская наивность этой реакции заставила Джона усмехнуться, на что Уилл тут же замотал головой.

— Папа, это…

— Уилл, — жестом остановил сына Джон. Объяснения и оправдания мальчика были лишними, они оба это понимали. Но когда их взгляды встретились, то на самом дне карей радужки помимо сожаления он заметил недоумение, от которого кожу закололо.

Он знает, он знает, он знает, зашептало сознание в порыве отчаянья и Джон сжал кулаки, ногтями впиваясь в полоску шрама.

Но когда они перешли дорогу, свернув к пруду, Уилл вновь заговорил о школе, будто ничего и не произошло. И Джон слушал его со всей внимательностью, на которую только был способен, кивая и усмехаясь, искренне радуясь воодушевлению сына.

Вина от возникшего меньше чем на миг облегчения вилась вокруг его шеи гремучей змеёй, с каждым вдохом плотнее стягивая кольцо.

Но он ничего не мог с собой поделать.

***

Его выписали во вторник. Уилл не смог пропустить школу, так что у выхода больницы его встретила Мэри Малоун. Заметив его, она мягко улыбнулась, взмахнув свободной от цветастой сумки рукой.

— Я не потесню вас долго, будьте уверены, — произнёс он, хлопая дверью такси. Мэри фыркнула.

— Это лишнее, мистер Парри. Вы можете оставаться так долго, как это необходимо, — она вышла на тротуар перед домом и, расправив плечи, взглянула на него. — Тем более, она вас уже ждёт.

Джон нахмурился, взглядом провожая поднимающуюся по лестнице женщину. Та вставила ключ в замок, провернула, а после открыла дверь в приглашающем жесте, усмехнувшись с выражения его лица.

Лишь когда он попал в прихожую до него дошел смысл сказанного.

— Саян Кётёр? — повернулся он к Мэри, кладя сумку на пол. Та кивнула, оставляя плащ на боковом крючке.

— Прилетела сегодня утром. Она в вашей комнате. По коридору и налево.

Джон почти не почувствовал, как сбившееся дыхание обожгло гортань, когда он, стараясь не налетать на углы и стены, направился в указанном направлении. Ручка не поддавалась несколько секунд, и он выругался, когда услышал за дверью писк, после которого замок, наконец, щёлкнул.

Она сидела на постели, в самом центре комнаты с серо-голубыми стенами и тёмным полом. Растрёпанная и будто осунувшаяся, её оперение выглядело хилым, бледным даже на фоне постельного комплекта. Когда он зашел, она вытянула шею, подняв на него свои теперь уже не столь яркие глаза. Мгновение замерло.

— Саян Кётёр, — севшим от волнения голосом произнёс он. Птица вскинула крылья, взглянув на него с такой обидой, что в горле возник ком. Она пискнула, потом насупилась и вновь пискнула — на этот раз громче. Джон вздохнул. — Я не знаю, что заставило тебя улететь, но… — птица запищала — громче и будто отчаянней, взметнув крыльями и запрыгав на кровати. — Но я рад, что ты вернулась. Мне не хватало тебя.

Птица замерла, глядя ему в глаза, потом вновь пискнула — жалобно, почти скуля. Джон нахмурился, не понимая, что происходит. Птица продолжила пищать, начав кружить по комнате, и с каждым разом писк её звучал всё громче и чаще, пока у Джона не стали болеть уши. Краем глаза он заметил, как в дверном проёме показалась Мэри, взглянувшая на них с волнением. Джон покачал головой.

— Саян Кётёр, прошу тебя, давай поговорим, я… — птица, не дослушивая, запищала, оказавшись у него перед самым лицом, так что Джону невольно пришлось отступить, уворачиваясь от её когтей. — Да что с тобой такое?! Почему ты не можешь просто…

Осознание настигло его, когда он заглянул птице в глаза, будто ударив по затылку тупым предметом, что разом вышиб из лёгких воздух.

— Ты не можешь говорить? — дрожащим голосом произнёс он.

Саян замерла, будто только осознавая это, а потом вдруг запищала, но писк этот был похож на плач маленького ребёнка. Она спикировала на кровать, закатавшись по простыням, и писк её не смолкал, лишь становился жалобнее. На негнущихся ногах он подошел ближе. Когда его подрагивающая ладонь коснулась оперения, она замерла, а потом чуть повернула голову. И когда их взгляды встретились, внутри Джона что-то с треском оборвалось.

И когда она забралась к нему на колени, спрятав голову в складках рубашки прямо напротив едва зажившего сердца, бесчисленные слова извинения и сожаления завертелись у него на языке. Но он нашел в себе силы лишь сцепить руки, прижимая деймона к груди и зажмуриться, лишь бы не чувствовать, как в уголках глаз скапливается влага.

***

Было глупо надеяться, что Скотт сможет решить все его проблемы, приняв в штаб обратно. Но Джон всё же надеялся, а потому когда начальник хрипло рассмеялся, хлопнув его по плечу, он почувствовал себя чуть задетым.

Вместо работы он получил стопку бумаг по выдаче пенсии и направление на курс психотерапии, отказаться от которого было невозможно, о чем ему заявили ещё до того, как он попытался.

Доктор Бридж, как значилось в визитке, принимала на дому. Её кабинет — просторное помещение с панорамным окном — был оформлен в светлых тонах, на фоне которых Джон выделялся, будто мазок грязи на вычищенном гарнитуре. Когда он зашел, она кивнула, указав на плюшевое кресло напротив неё. Он сел, вцепившись пальцами в подлокотники.

Слишком мягко. Слишком чисто.

— Мистер Парри, — произнесла она, фокусируя его внимание. — Как вы себя чувствуете?

— Лучше, чем мог бы.

— Хорошо. Доктор Коннел отмечал, что ваша реабилитация проходит более чем успешно.

— Вы говорили с ним? — чуть приподнял бровь Парри, ощущая дискомфортное покалывание в коже при мысли о хирурге. Его осведомлённость о сути татуировок напрягала. Он сам напрягал.

— Он оставил пометки в вашем деле, — она провела ладонью по папке, что лежала у неё на коленях. Только сейчас Джон заметил собственное имя на её обложке. — Итак, мистер Парри… Могу я обращаться к вам по имени? Или вы предпочитаете более официальное обращение?

Джон покачал головой. Доктор Бридж сделала пометку в блокноте и вновь взглянула на него.

— Я бы хотела начать с формальностей. Меня зовут доктор Бридж, на ближайшие три месяца я ваш психотерапевт. Наши сессии будут проходить раз в неделю, так что надеюсь, вас не затруднит посещать каждый сеанс, — он коротко кивнул, чувствуя подтекст в её словах. Она продолжила. — Конкретной цели у наших сеансов нет, так что если вдруг вас что-то беспокоит…

— Меня ничего не беспокоит, — как можно спокойнее ответил Джон, чувствуя покалывание в шраме. Доктор Бридж взглянула на него с долей любопытства. — Мой босс сильно помог мне. Поэтому я здесь. Не более.

— Я вас поняла. Итак, Джон… Двенадцать лет назад вы пропали в северных землях. Это действительно…

— Я не буду говорить о том, где находился все эти годы, — отрезал Джон, взглядом впиваясь в лицо женщины. Та моргнула, удивлённая скорее его пылкостью. Потом чуть прищурилась.

— Потому что не хотите или не можете?

— Потому что не вижу в этом смысла, — ответил Джон, мысленно добавляя «потому что вы не поймёте». Доктор Бридж пожала плечами.

— Как пожелаете. Я не буду спрашивать, пока вы сами не заговорите.

Я не заговорю.

Она улыбнулась так, будто услышала.

— В любом случае, сейчас вы вернулись домой. Должно быть, это ощущается необычно, не правда ли? Столько всего изменилось.

— Я привык к странностям. И изменениям.

— Но ваша семья, должно быть, нет. Как они отреагировали? Ваша жена, сын…

— Мой сын был тем, кто нашел меня и вернул домой, — ответил Джон, медленно и тщательно подбирая слова. — Он был рядом со мной до и после операции.

— Должно быть, он сильно переживает о вас. Сколько ему?

— Скоро будет четырнадцать.

— Получается, вы фактически познакомились с ним при встрече. Как она прошла?

— Сумбурно, — усмехнулся Джон, вспоминая о направленном прямо в грудь чудесном ноже и горящих глазах Уилла. — Но мы завершили миссию вместе, так что сейчас всё куда лучше.

— Теперь вам предстоит узнать друг друга в быту. Это трудоёмкий процесс.

— Мне не привыкать к трудностям, — усмехнулся Джон. Доктор Бридж кивнула.

— Но вы всё же волнуетесь, не так ли? — она взглянула Джону в глаза, вынуждая медленно кивнуть. — Что вполне естественно даже для такой необычной ситуации. Но если возникнут трудности…

— Я обращусь к вам, — закончил Джон, чувствуя неприятное покалывание в спине от мысли, что трудности действительно могут возникнуть. Доктор кивнула.

— Рада, что вы сами предложили это. Тогда что насчёт вашей жены? Она, должно быть, была очень шокирована, когда вы оба вернулись.

— Я не виделся с женой, — коротко ответил Джон. Доктор нахмурилась, и с этим жестом в грудь Парри шипастым комком закралось беспокойство.

— Прошел почти месяц с момента вашего возвращения. Она не приходила к вам в больницу?

— Нет. Она не знает, что я там был.

— Уилл не сообщил ей?

— Нет. Мы оба решили, что так будет лучше.

— Почему?

— Потому что к её расстройству только подобрали подходящее лечение. Мы оба не хотим, чтобы оно ухудшилось, как случилось, когда я исчез.

— Её заболевание было диагностировано ещё до вашего отъезда, я правильно понимаю?

— Симптомы проявлялись в лёгкой форме. Полноценный диагноз ей поставили только в прошлом месяце, когда её поместили в стационар.

— То есть она прошла реабилитационный курс и находится в ремиссии.

— Да. И я не хочу всё испортить своим появлением.

— Это очень благородный поступок, — Джон усмехнулся.

— Элейн буквально сошла с ума, потому что я исчез.

— Вы сами отметили, что симптомы проявлялись ещё до вашего ухода.

— Да, но только в лёгкой форме, как я и сказал. За эти годы всё стало гораздо хуже.

— Почему она не обратилась за лечением раньше?

— Я не знаю. Вероятно, боялась, что у неё заберут Уилла, если она решится. Или не думала, что оно того стоит. Я не знаю.

— А ваши родственники…

— Мы не общаемся.

— Даже с родителями?

— Перестали за годы до экспедиции.

— И они тоже не знают, что вы вернулись?

— Нет.

— То есть, единственный из ваших близких, кто знает, это ваш сын.

— Да.

— То есть вы добровольно лишили себя общества женщины, которая, по вашему рассказу — единственная, кого ваше исчезновение волновало и о ком вы сами продолжаете заботиться. Это очень жертвенное решение, Джон.

— Это меньшее, что я могу сделать, чтобы искупить свою вину перед ней.

— Вину? — переспросила доктор Бридж, чуть приподняв бровь. Джон медленно кивнул, сжав подлокотники кресла. — Джон, почему вы ощущаете вину?

— Потому что она буквально сошла с ума из-за моего исчезновения, — медленно повторил Джон, сцепив зубы. В груди его волной обжигающего песка поднималась злость. Ради чего вообще всё это было? Как оно могло помочь ему получить пенсию? Зачем он вообще… — Этого недостаточно? Я должен был остаться, заботиться и быть с ней, а не…

Джон прикрыл глаза, чувствуя, как воздух со свистом выходит из лёгких, задевая мембрану так, что по коже волной идут мурашки, как от холодного ветра, что поднимается, когда шар достигает определённой высоты и…

Нет.

— Почему вы уехали?

— Это моя работа.

— Вы морпех.

— Бывший морпех. Эта экспедиция, её исход мог в корне изменить весь научный мир.

— Но этого не случилось.

Случилось, хотелось ответить ему, но слова застряли в горле, когтями вонзившись в горло. Случилось, потому что он нашел окно, он нашел множество окон, ведущих в другие миры, куда он и стремился, куда…

Нет.

По коже побежал холодок, и будь Джон всё ещё там, он бы подумал, что поблизости призрак. Но его рядом не было, а чувство было, и оно душило его, поднимаясь по позвоночнику вверх, к горлу.

— Джон, вы уезжали с намерением вернуться?

— Да, — медленно кивнул он. — Да. Я не отрицал возможности, что экспедиция может затянуться, но я… — он глубоко вдохнул. — Я никогда не хотел исчезать.

— И вы сделали всё, чтобы позаботиться о своей семье.

— Недостаточно.

— На что они жили? Элейн дееспособна? Она работала?

— Нет. Им приходили деньги с моего вклада.

— Они бедствовали?

— Не пировали уж точно.

— Но этих денег хватало, чтобы содержать женщину и подростка?

— Она сошла с ума, — в который раз за час повторил Джон, чувствуя бессилие оттого, что доктор не понимала. — Уиллу пришлось заботиться о ней, хотя он сам нуждался в заботе, пока я…

Джон шумно выдохнул, ощущая покалывание вдоль позвоночника, а потом вдруг — в груди, будто кто-то провел по запылившимся нотам.

Нет.

— Джон, вы не могли знать, что так случится.

— Я мог.

— Нет, вы не могли. Пока вы не бог и провидец, вы не могли знать, что так случиться. Да, ваш прогноз, что экспедиция затянется, оказался верным, но вы позаботились о том, чтобы ваша семья имела хоть какие-то средства к существованию. Вы не могли знать, что болезнь прогрессирует. Её начальные симптомы могли оказаться признаками чего угодно. Вы не могли знать, что она погрузится в это состояние настолько, что не будет иметь возможности заботиться о вашем сыне. Случившееся с вашей семьёй ужасно, но это произошло не по вашей вине. Где бы вы ни были, это не выглядит так, будто вам пришлось там легко.

— Вы не понимаете, — выдохнул Джон, и чувство усилилось, обняв его со спины. Доктор Бридж взглянула ему в глаза.

— Так объясните мне.

Джон подумал о тартарах. О воздухе с привкусом дыма и трав. О звенящем металле ножей. О холодной тёмной воде, окутывающей со всех сторон. О воздухе, что бил в лицо, когда шар набирал высоту. О тепле с привкусом алкоголя, что опаляло его губы.

— Думаю, на сегодня достаточно.

***

— О, вы уже вернулись, — удивлённо произнесла Мэри, выходя в гостиную.

Джон кивнул, огладив вспорхнувшую на плечо Саян Кётёр по оперению. Деймон настигла его, едва он покинул бизнес-центр, но им пришлось разделиться на подходе к дому Малоун. Деймон выглядела несколько помятой, и почему-то Джон был уверен, что сам он не столь отличается бодростью.

— Как всё прошло? — спросила Мэри, ставя на стол чашку с чаем. Джон сел на стул, позволив деймону забраться себе на колени. Та ехидно курлыкнула.

— Я бы предпочёл сразиться с Магистериумом снова.

Мэри фыркнула, исчезая в коридоре и мгновение спустя возвращаясь с чайником и ещё одной кружкой. Когда она поставила её напротив, кивнув на заварку, Джон благодарно кивнул.

— Иногда физическую боль пережить куда проще, чем духовную, — произнесла Мэри, садясь напротив. — Наш мозг защищает нас, забывая о том, как ощущается физическая боль. Для ментальной такого не предусмотрено. Поэтому многие обращаются к религии, предпочитая ей психотерапию. Гораздо проще попросить об избавлении от боли, чем разобраться в её сути.

— Сложно обратиться к религии, зная, что твой сын стал причиной падения Властителя.

Мэри хлопнула глазами, уставившись на него. Потом оба они рассмеялись, и это дурацкое чувство почти отступило.

Почти.

— Как обстоят дела у тебя?

— Не так плохо, как могли бы, — пожала плечами Мэри, обхватывая кружку ладонями. — Хотя, конечно, очень странно возвращаться к обычной жизни после всего, что мы видели. Как ты с этим справляешься, я даже не представляю.

— Кто сказал, что я справляюсь? — хмыкнул Джон, делая глоток. Мэри отзеркалила его усмешку.

— Да уж. Но в лаборатории всё по-прежнему тихо, — она задумалась на какое-то время, а потом подняла глаза на него. — Я могу устроить тебя к нам.

— Разве? — приподнял брови Джон. Мэри кивнула.

— Да. Тебя всё равно не возьмут в морскую пехоту обратно, а твои знания и исследования будут очень полезны, не так ли, доктор Грумман?

Джон усмехнулся.

— Я был доктором в мире, отстающим в развитии лет на сто, — едкое «это жульничество» произнесённое в одинаковой манере разными людьми мелькнуло у него в сознании и тут же исчезло, подавленное чем-то тяжелым. — Так что я бы не был так уверен.

— Да, но я исследую тёмную материю, — пожала плечами Мэри. — Пыль. И мой прошлый напарник был куда более неквалифицированным, чем ты. Так что подумай.

Джон нашел в себе силы лишь вздохнуть.

***

— Это ощущается так странно.

— Да, им точно стоит перенастроить помол, потому что это…

— Пап.

Джон улыбнулся самым краешком губ. Они встретились после школы, решив свернуть в парк по дороге домой. Совмещение процессов налаживания отношений с сыном и привыкания к новому родному миру казалось хорошей идеей в теории, на практике же он ощущал в два раза больше смятения. Конечно, стоило быть готовым к тому, что для технологического прогресса его двенадцать лет — огромнейший срок, но всё же с каждой бесконтактной оплатой телефоном, часами, а иногда, если дело касалось русских туристов, лицом, Джон всё больше понимал, почему Баай оставался у Енисея.

— Ты знаешь, что я прав.

— Может быть, — со вздохом согласился Уилл, делая глоток из своего стаканчика. — Но я всё равно не об этом.

— Математика оказалась столь быстрым разочарованием?

— Нет… Нет, — Уилл рассеяно покачал головой. — Нет, мне… Мне нравится математика. Я даже преуспеваю, в некотором смысле.

— Это хорошо.

— Да. Но всё равно бессмысленно.

— Тогда поясни.

Уилл воздохнул. Они перешли дорогу, направившись по улице вниз. Три минуты молчания спустя, Уилл заговорил.

— Сегодня на обеденном перерыве одноклассники позвали меня на марафон кино.

— Это же хорошо.

— Да. Да, они неплохие ребята, и я буду… Буду рад, если у нас получится подружиться, просто… — Уилл вздохнул, прикрыв глаза. — Это Индиана Джонс, — он взглянул на Джона, отвечая на немой вопрос. — Лира была бы в полном восторге от «Индианы Джонса».

Джон сжал губы, чувствуя, как в горле появляется ком.

Чёрт возьми.

— И я… Я не могу перестать об этом думать, понимаешь? Я… Каждая ситуация, в которой я оказываюсь, каждый раз, когда сталкиваюсь с чем-то, что было обычным до этого, я думаю о том, как бы она отреагировала на это.

Уилл с какой-то обидой забросил опустевший стаканчик в мусорное ведро, приютившееся в тени дерева, а затем шумно втянул носом воздух, когда тот отскочил, упав на асфальт рядом. Мальчик буравил его взглядом, сжимая и разжимая кулаки.

— И я буду действительно рад подружиться с кем-то ещё, но мне кажется, что на самом деле, единственная, кто мне нужна, это она. Потому что она понимала, потому что она такая…

Уилл не смог продолжить, подняв взгляд на него, и Джон увидел, как сильно блестят его глаза. Ком, что сжимался в его горле, упал в желудок и оброс панцирем, став давить ещё сильнее, когда Джон притянул сына к себе. И тихое «я так скучаю по ней» утонуло в намокших складках его свитера, дав возможность не отвечать. И Джон прикрыл глаза, понимая, что избавиться от чужого образа невозможно, но всё равно пытаясь. И он всё же ответил, не будучи уверенным, что тихое, почти беззвучное «я понимаю», сорвалось с его губ.

Потому что он понимал. Даже слишком хорошо.

И это «слишком» завилось вокруг его шеи змеёй, когда двадцать минут спустя он наблюдал, как попрощавшись, Уилл спускается по улице вниз, к своему дому, к их дому, и Элейн выходит встречать его на крыльцо. Сердце его болезненно сжалось, когда он увидел её — похудевшую, чуть осунувшуюся, но выглядящую куда лучше, чем он представлял. И когда она улыбнулась, притягивая сына в объятья, Джон почувствовал, как в груди появляется облегчение.

***

— Я видел её.

Доктор Бридж приподняла брови в ожидании объяснения.

— Элейн.

— Вы виделись с женой?

— Я её видел, — покачал головой Джон. — Когда провожал сына из школы.

— И как она?

— Куда лучше. Терапия пошла ей на пользу. Как и возвращение Уилла.

— Это хорошо. Вы уже решили, когда увидитесь с ней?

— Я не буду видеться с ней, — нахмурился Джон. — Мы ведь обсуждали это на прошлой сессии, я не хочу всё испортить.

— Но так же вы говорили, что состояние Элейн значительно хуже. И раз ваши слова опроверглись, то имеет смысл…

— Нет. Слишком большой риск.

— Кто не рискует, тот не пьёт шампанского, — пожала плечами психотерапевтка, а потом вдруг чуть нахмурилась, заглянув ему в глаза. — Если только вы действительно хотите с ней встретиться.

Затылок Джона вспыхнул.

— Я говорил вам, что не хочу ей вредить.

— И я вас услышала, — кивнула она, делая пометку в блокнот, что Джону совсем не понравилось. — Так что вы почувствовали, когда увидели её?

— Это некорректный вопрос.

— Хорошо, я перефразирую. Подумали ли вы о том, что скучаете по ней?

— Возможно.

— Вам её не хватает?

— В некотором роде.

— В некотором роде? — переспросила доктор с едва заметной усмешкой, в очередной раз делая пометки. Джона это начинало бесить. — Знаете, это достаточно распространённое явление, когда после столь большого перерыва чувства остывают. Да даже в браке людям не всегда удаётся сохранить страсть, что приводит к появлению отношений на стороне.

Джон смотрел на неё почти не моргая, чувствуя, как ногти предательски тянуться к шраму, но в последний момент впивался ими в кожу выше. Она смотрела на него почти с любопытством, будто выжидая.

Он не знал, что предложить ей в ответ.

***

Холод обжог облюбованную теплом кожу, стоило ему выбраться из постели. Каюта была погружена в предрассветный сумрак, так что он собирался почти на ощупь. Мышцы ломило, короткими вспышками боли будто стыдя его за последствия ночи, но он игнорировал их, застёгивая пуговицы. Ткань прикрыла кожу, утаив от его собственных и посторонних глаз следы, которых не должно было остаться. Но они были, тая в багровых пятнах тепло чужих губ.

Он глубоко вдохнул, прогоняя смятение. Корабль замедлял ход, они подплывали к берегам Читтагацце. Нельзя, чтобы кто-то увидел их.

Почти у самой двери под его ногой скрипнула половица, так что он замер, будто загнанный зверь. Сердце бешено стучало в ушах, но в связи всё было размеренно, сродни дыханию самого аэронавта.

И Джон уже прикоснулся к ручке двери, когда за спиной его раздалось шуршание.

— Джопари?

Джон вздрогнул. Голос говорившего был лишь самую малость сонный, но в остальном скорее удивлённый. И говоривший был не тем, кого он боялся услышать.

Джон повернулся. Зайчиха медленно приподнялась в кресле, всеми силами стараясь не разбудить сопящую рядом скопу, что спрятала голову в складках её шеи. Взгляд её карих глаз был направлен прямо на Джона.

— Эстер, — едва слышным шепотом произнёс он, будучи уверенным, что деймон разобрала его слова. Он не знал, что она от него хотела, хотела ли чего-либо вообще, но зайчиха не сводила с него глаз, и он ощущал, как всё внутри сжимается. Поэтому столь же тихо, будто извиняясь, он произнёс — Мне нужно идти.

— Это не сработало, не так ли? — спросила она, и Джон нахмурился, не понимая. — То, что ты сделал. Он тебя не слышит.

— Но меня слышишь ты, — скорее спросил, чем утвердил он, уже не будучи уверенным, воспоминание это или сон, и сон ли вовсе. — Не так ли?

— Я не знаю, — тихо ответила зайчишка, поведя носом. Она повернула голову, взглянув на спящую Саян. — Но я не слышу её.

— Я тоже, — прошептал он, и когда зайчиха дёрнулась, он прикрыл глаза, отворачиваясь. — Мне жаль.

И когда он толкнул дверь, позволив потоку света забрать себя, он почти услышал её тихий скулёж.

Но, быть может, ему лишь показалось.

***

Он проснулся от хлопанья крыльев в полуметре от лица. Заметив, что он пришел в сознание, Саян Кётёр пискнула, взмахнув крыльями, так что ему пришлось закрыть лицо руками.

— П-подожди, что ты творишь, чёрт возьми? Эй-эй, перестань! — воскликнул он, когда после очередного взмаха, когти впились ему в грудь слишком сильно. — Что с тобой не так?

Саян Кётёр запищала, хмуро глядя на него из-под вспушившихся пёрышек, и взгляд её был столь осознанно-человеческий, что Джон почти испугался.

Птица пискнула вновь, настойчивей, но он всё ещё не мог понять, что она пыталась донести до него. Они были частью одного целого и отсутствие речи не должно было сильно повлиять на их связь, как он думал изначально, но всё же это ударило по ним обоим.

— Что такое? — устало выдохнул он. — Почему ты проснулась, что…

Птица пискнула ещё раз, потом подпрыгнула, оказавшись у него на коленях и силой клюнула его в руку. Он дёрнулся, выругавшись, и хотел было возмутиться, но деймон не остановилась, взмахнув крылом, так что самые длинные пёрышки коснулись шрама.

И тогда Джон замер, осознавая.

— Т-ты… Ты видела?

Саян Кётёр кивнула, затем вдруг встрепенулась, вновь ткнув его в шрам, а после указав на себя. Джон нахмурился.

— Ты… Что? Я не… — Саян пискнула, повторив действие. — Я не понимаю. Что ты хочешь…

Сан издала протяжный высокий звук, отдалённо напоминающий человеческий плач, а потом повторила действие — снова и снова, пока Джон лишь смотрел на неё, не понимая.

— Саян, прошу тебя, просто… — Саян заглянула ему в глаза, тихо ухнув, а затем мотнула головой. — Я… — птица кивнула, указывая на себя. — Ты. Я и ты, что? — она кивнула, ткнув в шрам. — Шрам… Ритуал? Связь? — Саян возмущённо пискнула. — Я не… Ли? — птица закивала, и сердце Джона безумно забилось в ушах. — Ли? Ты можешь его слышать? Ты… — Саян пискнула, нахохлившись. — Нет? Ты тоже не…

Птица повторила свои действия, очень медленно, как родители обучают маленького ребёнка, и Джон честно пытался понять смысл того, что она хочет сказать, но тот ускользал, как песок сквозь пальцы.

— Я не могу понять. Ты можешь просто…

Саян Кётёр возмущенно пискнула, соскочив с постели. Он был уверен, что она обиделась на него, это читалось в её позе, когда она, нахохлившись, забралась на пуф, сложив крылья за спиной, и начала усаживаться, видимо решив вернуться ко сну, но оставляя в её импровизированном гнезде из ткани немного места, так будто…

Осознание прошло по коже мурашками, больше походившими на разряд тока. Птица встрепенулась, повернув голову — будто почувствовав, что он наконец понял. И Джон уже открыл рот, чтобы озвучить своё предположение, как раздался стук в дверь.

— Джон? — Мэри, чуть помятая от сна, заглянула в комнату. На её ещё сонном лице читалось беспокойство. — Всё… всё в порядке?

— Да, — кивнул Джон, чувствуя неловкость от того, что совсем забыл, что Мэри Малоун тоже была здесь, и их перепалка могла её разбудить. — Да, всё в порядке.

— Уверен? Может тебе что-то нужно?

Съехать, подумал он, но в ответ лишь покачал головой, повторяя сказанное. Когда Мэри ушла, Саян Кётёр вновь вспорхнула, приблизившись к нему.

— Эстер сказала, что не слышит тебя, — прошептал он, и вид у Саян стал жалобный-жалобный, будто у крохотного напуганного птенчика. Он вздохнул, мягко проводя пальцами по её оперению. — Она скучает по тебе.

И её жалобный писк, почти скулёж говорил куда больше, чем могло вместить в себя краткое «я тоже». Джон вздохнул, откидываясь на подушки, и позволяя Саян приютиться сбоку, мягко оглаживая её по перьям. Ком опять набух в горле, и Джон измученно прикрыл глаза, чувствуя, как отвращение к самому себе медленно булькает под кожей.

Он поступил правильно, повторил он самому себе. Он поступил так, как должен был.

Тогда почему это ощущалось так?

***

Найти квартиру оказалось не такой уж простой задачей. Арендодатели косо смотрели на его татуировки, прическу и шрам на лбу, в очередной раз придумывая причину, почему не могут сдать ему квартиру. Уилл тихо усмехался, развлекая себя предположениями о том, кем, как им казалось, являлся Джон.

— Может они думают, что ты сидел в русской тюрьме.

— Будь это так у меня бы были буквы на пальцах, а не руны. Русские не фанаты рун.

— Тогда ты большой фанат «Пиратов карибского моря», — пожал плечами Уилл, и на его удивлённый взгляд пояснил. — Никто в Британии не любит пиратов. Так исторически сложилось.

Джон нашел в себе силы только фыркнуть.

В конце концов, он нашел квартиру неподалёку от научного центра, где работала Мэри. Пятиэтажный дом был окрашен в серо-голубой цвет и на первом этаже его приютилась кофейня с вывеской песочного цвета и фолк музыкой, что доносилась из приоткрытых окон. Район был неплохой, а арендодателю было явно плевать на то, был он бывшим русским заключенным или пиратом, так что договор они подписали в тот же день.

Квартира была двухкомнатная, с высокими потолками и широкими окнами, а так же имела выход на крышу, что было одобрено Саян Кётёр, уже облюбовавшей ведущую туда лестницу. Мебель, однако, была старовата, а цвет обоев — слишком тусклый, так что когда Уилл предложил добраться хотя бы до местной Икеи, Джон нехотя согласился.

— Уилл, я жил в хижине посреди леса без канализации и света месяцы, прежде чем призвал Ли, — с усмешкой произнёс Джон, после того, как Уилл со вздохом перевернул страницу каталога. Они сидели в местном кафе, решив взять небольшой перерыв после двух часов скитаний по лабиринту магазина. — Так что мне не очень важно, какой именно диван будет стоять в моей гостиной.

— Ну а теперь ты в городе, и тебе стоит… — Уилл нахмурился, осознавая сказанное Джоном. — Погоди. Что значит ты призвал Ли? Это же… Мистер Скорсби?

— Да, — медленно кивнул Джон, чувствуя показывание в кончиках пальцев. — Я знал, что мне необходимо попасть к Азриэлу, и что он тоже направляется туда, так что я призвал его.

— И вы познакомились только тогда?

— Да. Он добрался до меня, мы заключили сделку, и недели две спустя мы добрались до вас с Лирой.

— Две недели? — удивлённо хлопнул глазами Уилл. — Воу. Я думал, что вы очень давно знаете друг друга. Как близкие друзья. Мне казалось, ты говорил об этом…

— Нет, я говорил об Азриэле, с ним мы были знакомы почти семь лет. Ли он… — Джон вздохнул. — Мне повезло, что он откликнулся на зов тогда и я отчасти жалею, что мы не познакомились раньше. Он один из лучших людей, кого я встретил там.

— Вот именно! Он был так добр ко мне и к Лире, и он так заботился о тебе! Я правда думал, что вы знаете друг друга годами, поэтому так понимаете друг друга и эти ваши недомолвки…

Уилл нахмурился, и Джон ощутил, как в груди щекочет волнение, потому что разговор зашел на слишком тонкую и болезненную тему, и он почти ощутил, как страх язычками пламени щекочет лёгкие, потому что Уилл мог понять.

— Просто так сложилось, — как можно более спокойно пожал плечами он. — Я надеюсь, он в порядке сейчас. Как и Лира.

— Как и Лира, — эхом повторил Уилл, и взгляд его стал более грустным. Джон ощутил, как пламя отступает, обращаясь костлявой рукой, что сжала его сердце и заскребла по стенкам ногтями.

Пожалуйста, будь в порядке, мысленно произнёс он.

Ответом ему послужила тишина.

***

— Так значит, вы переехали.

— Да, около двух недель назад. Сын помог мне обустроиться.

— И как вам на новом месте?

— Это просто квартира.

— Это ещё один шаг вашей реабилитации, Джон. Вы вливаетесь в обычную будничную жизнь.

— Я не вливаюсь, — покачал головой он. — В этом и дело.

Доктор не стала спрашивать, что он имеет ввиду, а лишь чуть нахмурила брови, ожидая, когда он сам продолжит. Джон тяжко вздохнул, прикрывая глаза.

— Я живу в многоквартирном доме. На первом этаже находится кофейня, где продают выпечку и включают фолк-музыку. Мой сын решил, что неплохой привычкой будет завтракать в ней.

По правде говоря, это была не совсем идея Уилла. Они делали так несколько раз, когда он оставался у него на ночь, а потом Джон вдруг осознал, что ему не нравится готовить для себя, а местная выпечка является неплохой, хоть и не совсем здоровой альтернативой привычному завтраку. Так что да, он ходил туда почти каждый день, ощущая неловкость, когда одна из барист стала узнавать его.

— Мистер Парри! — с улыбкой произносила она, заправляя вечно лезшую в глаза прядь цветастых волос за ухо. — Как поживаете, мистер шаман?

Это обращение задело его, но в то же время стало именно тем, что позволило ему задержаться. Девушка обращалась безо всякой злобы, чуть сильнее выделяя «р» в речи, что выдавало в ней приезжую.

Флэт уайт с добавлением специй каждый раз получался разным, и Джон был почти уверен, что она экспериментирует со специями, наблюдая за его реакцией с почти нескрываемым интересом. Но не то чтобы он был против — этот маленький ритуал мазком краски выделялся на его монотонной жизни.

В тот день он попросил сделать замену молока, оплатив заказ наличными и оставив сдачу на чай. Девушка чуть вздёрнула нос, передавая заказ напарнице, и та чуть заметно улыбнулась, кивая ему. Он хмыкнул, отходя в сторону.

Заказ готовился меньше трёх минут, которые он провёл, обдумывая планы на день, пока не ощутил, как за ним наблюдают. Мужчина в плаще песочного цвета, что сидел в углу зала напротив стены, сжимая подрагивающими пальцами полупустой стаканчик, не сводил с него взгляда с момента, как Джон отошел от барной стойки, давая дорогу следующему посетителю. Парри почти испытал дискомфорт — ощущать на себе чужие взгляды было привычно в мире, где его выдуманное имя произносили с придыханием, но не в том, где он считался пропавшим без вести последние двенадцать лет. Это мог быть кто угодно — от его старого знакомого, до случайного зеваки, узнавшего в его татуировках знакомый мотив. В любом из этих случаев, Джон не горел желанием начать общение, так что когда бариста назвала его имя, оповещая о готовности заказа, он поторопился, желая покинуть кофейню как можно быстрее и, вероятно, не возвращаться сюда ближайшие пару-тройку дней, но…

— Джон? — окликнул его хриплый мужской голос, и он медленно повернулся, убеждаясь в своём предположении. Мужчина в пальто поднялся с места, подходя ближе, и взгляд его карих глаз был удивлённо-рассеянным. — Ты Джон Парри?

— Смотря кто спрашивает, — коротко ответил он, перехватывая стаканчик поудобнее и замечая, с каким интересом смотрят на происходящее бариста.

— О, да, конечно, я Александр Харибгер. Ты меня не помнишь? Я…

— Ставил мюзиклы в пансионе, — закончил Джон, чувствуя, как затылок покалывает от накатывающего смущения. Александр усмехнулся, почесывая шею.

— Так, получается, вы встретили своего знакомого из пансиона? — уточнила доктор Бридж, дослушав часть истории. — И он даже не знал, что вы исчезали?

— Нет, он… Он не знал. Мы не общались много лет.

— Должно быть, это достаточно необычные ощущения — видеть подтверждение тому, что жизнь продолжается несмотря ни на что.

— Да, это было необычно, — согласился Джон, ощущая, как смущение одолевает его вновь. Было необычно, но не потому что Александр не знал, а потому, каким он оказался. Весь его образ — блеклый, будто нарисованный сильно разбавленной водой акварелью, походил на кальку другого человека, сиявшего золотом связывавших их нитей. И это чувство — осознание их схожести, щекотало его внутренности неприятной догадкой, тихо озвученной бариста на языке, который он по странному совпадению понимал.

«Esli ti prava, to u nego ochen straniy tipazh».

Чёрт возьми.

— Это странно, потому что из нас двоих он должен был стать крутым. А теперь он — клерк, который не любит свою работу, а я тот, кто выжил в… — Джон замолчал, чувствуя, что сейчас скажет лишнего. У него начинала болеть голова, и он потёр переносицу, ощущая, как усталость оседает на коже, когда давление лишь усиливается.

— Вам не нужно больше выживать, Джон. Теперь вы, наконец, можете начать жить.

— Я знаю, — кивнул Джон. — Уилл недавно заговорил о планах на лето. Мы почти два часа это обсуждали. Как после проверки клапана возьмём машину и поедем на побережье или наоборот отправимся на север.

— Это ведь хорошо.

— Да. Да, это хорошо, — кивнул Джон. — Я рад, что он может… Что он находит в себе силы продолжать жить, строить планы.

— Так, как не можете вы? — закончила за ним мысль доктор, и Джон поджал губы, ощущая, как внутри что-то со скрипом сжимается, спасаясь от чувства уязвимости.

— Да, — он медленно кивнул. — Всё так, будто… Если бы жизнь была бурной рекой, чей поток никогда не прекращается, то я — тот, кто стоит на её берегу.

Джон закончил предложение и внутренне вздрогнул, осознавая, что у приведённой им метафоры есть конкретный образ. Коса и невысокая, чуть сгорбившаяся фигура, что сидела меж высокой травы, и шептала, обращаясь к воде, земле, растениям и всей жизни сразу.

Баай бы понял.

Баай всегда понимал.

Он вернулся домой пешком, наблюдая за тем, как люди собираются с работы домой, дети возвращаются из школы, а пожилые парочки гуляют в скверах, медленно шаркая ногами по плитке. В какой-то момент над головой его раздался птичий крик, и он увидел, как Саян Кётёр взмывает в воздух, тут же возвращаясь, будто не желая приближаться, но и не отдаляясь так, чтобы он ощутил себя совсем один.

В квартире было сумрачно, почти темно, и он не стал включать свет, прекрасно ориентируясь и без этого. В сложившейся тишине слишком хорошо звучали отголоски жизни соседей. Где-то плакал ребёнок, этажом выше звонил телефон, двумя ниже — молодая пара ругалась из-за цвета обоев.

Щелкнул чайник. Пластиковая упаковка отправилась в мусорку, пакетик — на дно кружки, вода в котором стремительно окрасилась в тёмно-коричневый цвет. В воздухе появился едва ощутимый аромат жасмина. Джон вздохнул.

Зашуршали крылья. Саян Кётёр забралась на спинку стула, сложив крылья за спиной и уставившись на него, чуть склонив взъерошенную голову. Он сделал глоток.

— Ты знаешь, что я не могу.

Саян пискнула, и в звуке этом возмущение звучало столь отчётливо, что он невольно усмехнулся.

— Если я не могу услышать собственного деймона, как ты думаешь получится ли у меня услышать Баая?

Саян вновь пискнула, уже тише, и он повёл головой, мол, сама понимаешь. Грудь ему стянуло так сильно, что он невольно охнул, отставляя кружку в сторону, а сам опустился на пол так, что подлокотник дивана упёрся ему в шею. Саян соскочила со стула, прыжками приблизившись и во взгляде её он прочитал искреннее беспокойство. Джон устало повёл головой.

— Я в порядке. Это просто… — он вздохнул, прикрывая глаза. Птица пискнула. — Ладно. Давай попробуем.

Саян Кётёр радостно захлопала крыльями, и он чуть усмехнулся. Джон чуть сдвинулся, принимая удобное положение и расправляя спину. Медитации были, пожалуй, самой спокойной и приятной практикой, что привнесло шаманство в его жизнь. Он закрыл глаза, дыша медленно и размеренно, как его учили. Баай говорил, что в медитация важнее всего фокус, поиск опоры, что будет вести тебя. Такой опорой выступали запахи или звуки, но у Джона не было ни того, ни другого, так что он глубоко вздохнул, сосредотачиваясь на самом образе старого шамана.

И ему показалось, что у него получилось. Что темнота поплыла и рассеялась, оставив после себя лишь тёплый сумрак, какой бывает на Енисее при закате. И что он почти увидел его маленькую одинокую фигуру, стоящую по колено в воде, и что когда он воззвал к нему, Баай услышал, оборачиваясь.

Но стоило их взглядам встретиться, как всё рассеялось, вернув его обратно в серые стены квартиры, и он едва не задохнулся, осознавая это.

Он попробовал снова, потом ещё раз и ещё, но Баай ускользал от него, дымом проходя сквозь пальцы, и Джон не знал, было ли то его собственное неумение или же злорадство учителя, не желавшего иметь с ним больше дела.

После четвёртой попытки Саян Кётёр пискнула, останавливая его. Он рвано вздохнул, откидывая голову назад. Не получалось, не получалось, чёрт возьми, почему он…

Птица пискнула, забираясь к нему на колени, головой подлезая под его ладонь. Когда её холодный клюв коснулся шрама, Джон вздрогнул, поднимая на неё взгляд. Та смотрела не отрываясь.

— Нет, — покачал головой он. — Не получится.

Она пискнула.

— Я знаю, ты хочешь… — птица возмущённо запищала, тыча его клювом в грудь. — Мы хотим. Но это не сработает. Я не чувствую его.

Саян не стала пищать или махать крыльями. Она просто смотрела, и взгляд её говорил куда больше, чем могли выразить любые слова. И Джон вздохнул, сдаваясь.

Выпрямить спину. Сделать глубокий вдох. Сосредоточиться.

Вот и всё.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Он понял, что это сработало, лишь когда перестал ощущать вес птицы на своих коленях. Его предыдущие попытки — ещё до возвращения и их встречи — оборачивались смазанными кадрами, в которых лица было не разглядеть за дымкой наслаивавшихся друг на друга миров. Но сейчас окружающее пространство было четким, пусть и покрытым серебристой пылью. Контуры терялись, истончаясь, но тянувшиеся из груди нити оборачивались вокруг пояса и запястий, ног и тулова, позволяя сохранять собственную чёткость, и вели вперёд. И он делал шаги, ощущая ногами твёрдость деревянного пола, носом чувствуя запах старости, глазами видел громоздкие стены Иордан-колледжа. И он шел, по привычке огибая встречных ему людей, игнорируя, не концентрируя внимания, как мантру повторяя одно лишь «пусть это сработает», бросая все силы на тянувшиеся нити, которые через двор вели его в холл, на лестницу, на этаж, в коридор.

Он услышал звон прежде, чем понял, что это голос — возмущенный, усталый, обращённый к Эстер. Он ощутил, как крыльями в груди его затрепетала Саян Кётёр, ликуя, и сделал шаг вперёд, как шагают с пирса в воду — не думая о том, что остаётся позади, но лишь о холодной глади воды, что вот-вот всколыхнётся под грузом тела.

Ли был в коридоре один, и Джон зажмурился от золотого света, из-за чего нити зазвенели, а Скорсби замер. Джон ощутил переходящее через связь волнение, в недоверии смешивающееся с непониманием. Нити тянулись вперёд, и, делая шаг за шагом, он видел, как они светлеют и теплеют, становясь золотыми.

Их разделяло пару метров, когда он остановился на самой границе цветов, там, где серебряный перетекал в золотой, и замер всем телом, дыша так медленно, как был только способен, чтобы унять сотрясающее его изнутри волнение, от которого нити звенели, словно струны арфы.

Ли дёрнулся, и он вытянул руку вперёд, запоздало одёргивая себя.

Не надо, произнёс он, и волнение Скорсби едва не сшибло с ног, а обтянутые кожаным плащом плечи затрясло. Джон увидел, как поджимая уши, Эстер выглянула из-за ног обладателя, и как задёргался её нос, когда он заглянул ей в глаза, чувствуя трепет крыльев Саян в груди.

— Это… — дрожащим голос произнёс Ли, и Эстер закивала, а потом тут же замотала головой. — Эстер, чёрт возьми, это…

— Он меня не слышит, да? — шепотом произнёс Джон, глядя в спину аэронавта. Зайчиха замотала головой.

— Не слышит, но чувствует.

— Эстер, о чём ты говоришь, почему ты…?

— Это Джопари, — произнесла она, и Ли дёрнулся, но Джон замотал головой. — Он здесь.

Джон сделал шаг, касаясь его плеча.

Кожаная ткань под ладонью ощущалась тёплой и гладкой, может немного пыльной, и он почувствовал передающиеся от тела Скорсби вибрации вместе с натяжением, когда тот вновь попытался обернуться, но Джон сжал его плечо, останавливая.

Не надо, повторил он, и их волнение сыграло в резонанс, единой волной резко ударив по нитям. Не оборачивайся.

Спина Ли была напряжена, как камень, и Джон видел, как он дёрнул головой, глядя на Эстер, которая не сводила с Парри обеспокоенного взгляда. Джон глубоко вдохнул, подумав об испуге на лице аэронавта, о его блестящих от волнения глазах и поджатых губах. Он знал, что потеряет контроль в ту же секунду, как увидит их, и это было почти смешно, потому что…

Он уже слышал такую историю.

Смешок вырвался, и Эстер задрожала, и он тут же осознал свою оплошность, огладив плечо, передавая спокойствие. И нити тихо зазвенели, принимая и передавая, и он улыбнулся, потому что это действительно было забавно.

— Ты слышал об Орфее и Эвридике? — шепотом произнёс он, и Эстер дёрнула ушами.

— Он тебя не слышит, я же…

— Тогда ты можешь повторять всё, что я говорю? Дословно?

Зайчиха замерла, переминаясь с ноги на ногу. Потом шумно выдохнула и медленно кивнула. Он кивнул ей в ответ.

Когда она повторила сказанное, Ли замотал головой, и Джон увидел, как по той тонкой полоске кожи меж воротником и волосами волной идут мурашки. И он улыбнулся, чувствуя, как тоска стягивает сердце, кончиками пальцев ощущая то тепло, что они когда-то впитали. А затем вздохнул, и наклонился, лбом утыкаясь меж лопаток. Замерев и закрыв глаза, он почти ощутил, как бьётся сердце Скорсби.

— Это миф, — тем же шепотом продолжил он, пока пальцы его поглаживали плечо, ощущая почти жизненно необходимую потребность чувствовать Ли живым и целостным совсем рядом с собой. — О двух влюблённых. Их бы назвали родственными душами в вашем мире. Он был музыкантом, а она — его музой. Они были совсем юны и прекрасны, и они любили друг друга. Но она умерла.

Все трое рвано вздохнули, и Ли дёрнулся, но Джон удержал его на месте, подавляя чужое волнение и нетерпение.

— И тогда он отправился в Царство Мёртвых. Он умолял Короля Тьмы дать ему шанс вернуть её. Он умолял и пел, и его пение было настолько отчаянным, что оно разжалобило Короля. И он отпустил Эвридику с одним лишь условием.

Лбом он вжался в спину аэронавта, потому что это было невыносимо. Потому что его трясло, и он чувствовал, как Иордан-колледж теряет очертания, и он цеплялся пальцами за мускулистое плечо, и вздрогнул, ощутив, как чужая ладонь накрывает его, и почувствовав её сухость и тепло, поддался вперёд, переплетая пальцы.

— И Орфей повёл её домой. Он провёл её через поля умерших, мимо пса, охранявшего ворота в Царство, через реку, где растворялись заблудшие души. Он повёл её домой, в место, где они могли быть счастливы.

Джон закрыл глаза и закусил губу, ощущая скапливающуюся под веками влагу.

— Но она не смогла вернуться.

И Джону показалось, что он сходит с ума, потому что окружающий мир поплыл, и темнота пожрала Иордан-колледж, оставив лишь золото света, что исходил от Скорсби. И его собственный, серебряный свет, ощущался куда холоднее, куда ближе к тьме.

— Потому что так и должно было быть.

И он вдруг понял, о чём говорил его учитель литературы, рассказывая этот миф. О чём думала Эвридика, когда касалась чужого — столь родного — плеча, но ладонь Джона уже была в руке Ли, и в голове холодным пламенем горела мысль, что у них может быть всё иначе.

Поэтому он отпустил руку, ускользая из цепляющегося за него пальцев Ли.

— Потому что он нарушил единственное условие.

И плечи Ли задрожали, и звон нитей ударил по ушам, когда он окликнул его — по-настоящему, вслух, и…

Обернулся.

И Джон улыбнулся, и темнота его поглотила вместе с навалившимся отчаяньем, что обрело физическую форму, когда он упал на пол, а Саян Кётёр запищала, и он ощутил, как крылья её щекочут грудь, но не открыл глаз, зажмуриваясь лишь сильнее, чувствуя, как грудь стягивает так сильно, что, кажется, он почти может услышать треск тянувших его нитей.

Потому что учитель был прав, и Эвридика знала, что не должна покинуть Тёмное царство. Но он никогда не говорил, как тяжело ей будет заставить себя остаться.

— Но Орфей не мог не обернуться.

Джон вздрогнул, широко раскрывая глаза и глядя на доктора Бридж с удивлением, которое не мог, да и не хотел скрыть. Он рассказал ей о трактовке учителя, потому что не мог перестать о ней думать, не мог перестать соотносить и осознавать, но такой ответ…

— Почему? Это было единственное условие, которое он не мог нарушить, которое…

— Было невозможным изначально, — спокойно ответила она. — Вы знаете, ваш учитель прав, и такая трактовка вполне уместна. Мысль о невозможности воскрешения умерших во избежание худшего исхода встречается почти во всех мифологиях нашего мира. Но этот миф не об обреченности. Он о любви.

— Которую он упустил из-за своей слабости.

— Эта слабость и была его сутью. Он человек, а люди уязвимы, они совершают ошибки и ставят слишком многое, чтобы получить лишь одно. Но Орфей обернулся не только потому что он слаб, а потому что он не мог иначе, ведь он любил Эвридику.

— Но этого было недостаточно.

— Этого было более чем достаточно. Она улыбалась, исчезая, ведь она знала, что он любит её, любит настолько, чтобы рискнуть всем, что имел, лишь бы убедиться, что она рядом. Потому что не будь её рядом, всё бы потеряло значение, — доктор Бридж устало улыбнулась. — Орфей олицетворяет собой человеческую слабость и уязвимость пред условиями, что выставляет нам кто-то свыше, но так же он — воплощение всей той большой любви, что мы испытываем и к которой стремимся. Он неоднозначен. Но такова и наша суть.

Они молчали какое-то время. Джон смотрел в одну точку, медленно выводя круги на внутренней стороне руки. Доктор Бридж наблюдала за его действиями с интересом, но не торопила, выжидая.

— Вы верите в родственные души? — спросил он, не глядя на неё. Доктор нахмурилась.

— В предназначение?

— Нет, — покачал головой Джон, чувствуя, как в горле вновь образуется ком. — В родственные души. Определение трактуют по-разному, но эвенки называют это «илэмумат» — чувствовать человека взаимно. Они считают, что это о равновесии и дополнении друг друга. Что Вселенная даёт нам то, что мы заслуживаем.

— По её или нашему мнению? — уточнила доктор Бридж, и Джон хлопнул глазами, ощущая, как в груди всё стынет. Доктор покачала головой. — Но я поняла, о чём вы. Я считаю, что подобное возможно даже с научной точки зрения — атомы, что были рядом при большом взрыве, будут тянуться друг к другу. А вы?

— Я думаю, что встретил свой илэмумат.

— Это женщина или мужчина?

— Это имеет значение?

— В вашем случае да, — кивнула доктор. Джон посмотрел её в глаза, медленно сжимая ладони. Доктор Бридж вздохнула. — Послушайте, Джон. Я действительно хочу помочь вам. Ваше чувство вины и ненависть, которую вы испытываете по отношению к себе, разрушительны, а вы живёте с ними долгие годы. Но моя помощь не сможет ни на что повлиять, пока вы сами не захотите её принять. А вы не хотите.

Когда он вышел из здания, часы, висевшие над самой дверью, пробили три. До назначенной с Уиллом встречи оставалось чуть больше двух часов, и он собирался вернуться домой, но теперь просто шел по тротуару, ощущая, как скрипят подошвы его ботинок.

Ноги сами привели его в Ботанический сад, и когда он свернул на одну из дорожек, то услышал птичий писк. Саян Кётёр спикировала, приземлившись к нему на плечо, и он ласково провёл ладонью по её оперению, не обращая внимания на прикованные к ним взгляды.

Они шли в тишине какое-то время, пока Джон не ощутил, как легкие начинает обжигать от недостатка кислорода. Ближайшая скамейка приютилась в тени широкой ивы, так что ему потребовалось несколько мгновений, чтобы добраться, а потом — ещё одно, чтобы осознать.

До обговорённой даты осталось больше двух месяцев. Слишком рано.

Налетел ветер, и он поёжился, пряча руки в карманах куртки и тут же вздрогнул, ощущая холод металла. Кольцо на шнурке, что казалось таким крохотным в его ладони, хранило в себе огромный вес. Мягкий свет закатного солнца скользнул по металлу, передавая ему то тепло, что вложил в него обладатель. Саян Кётёр взволнованно пискнула, но он показал головой, проводя подушечками пальцев по серебряному ободку.

И тогда он надел его на шею, как носят вдовцы, и кольцо замерло прямо напротив сердца, маятником покачиваясь в такт ударам.

И когда он согнулся по полам, чувствуя, как по щекам его бегут слёзы, он не стал их утирать.

Ведь такова была их суть.