— здесь, — дарк чоко ведет рукой наискось – от острого хвоста месяца, застрявшего в аквамариновый выси ночного неба, до крупной и яркой – хоть глаз выколи – звездочки, — малая медведица отражается от большой, видишь?
— вижу, — лакрица послушно кивает, не отрывая взгляда от руки дарк чоко. трава жестко впивается в затылок, нещадно смачивая кожу недавно пролитыми дождем каплями: лакрица чувствует, как рубашка неприятно липнет к спине, и он приподнимается от земли, подставляя себя стылому и равнодушному ветру, — а ничего повеселее нет там в науке?
он зевает, прикрыв рот ладонью, и щурится, глядя в небесную поляну звезд: где-то там маленький медвежонок – в воображении лакрицы он рисуется с полосатым шарфом наперевес, словно с блестящей обертки шоколадного батончика, – и этот маленький медвежонок ищет свою маму-медведицу, так никогда и не найдя её, потому что они расположены в разных никогда не пересекающихся плоскостях: они – просто безжизненные отражения друг друга.
— чуть дальше находятся большой лев и малый, — указывает дарк чоко куда-то возле медведиц.
лакрица смотрит на него сверху вниз – блеск восхищения в жёлтых подсолнухах ван гога: дарк чоко улыбается – и то, слегка и почти незаметно приподнимает уголки тонких вишневых губ, –рассказывая об этих чертовых львах, кассиопее, церберах и кто там еще может жить на небе.
— и они тоже никогда не встретятся? — лакрица ловит взгляд дарк чоко: алая радужка неспешно скользит по его лицу – от заостренного подбородка к застывшим глазам, чтобы неотрывно смотреть друг на друга.
— нет, — выдыхает тот, — а малого льва так расположили на карте, потому что он приносит несчастье. если тебе это что-то тебе говорит о веселье в науке.
— а еще его геракл убил, — лакрица смеется, откидывая голову назад, и прикрывает рот ладонью. он замечает вопросительно приподнятые брови и ласковую усмешку дарк чоко, и по-собачьи покачивает головой в ответ – мол, не бери в голову.
— поверю тебе на слово – в литературе я не силен, — рваное каре дарк чоко разметалось по земле – волосы стали влажными, и лакрица готов поклясться, что завтра они вдвоем подхватят простуду и уж точно не пойдут в академию – не потому что заболеют, а потому что им только повод и нужен.
— зато в астрономии с недавнего времени ты знаний поднабрался, — ухмыляется, вгоняя шпильку поглубже: хочется хоть чуть-чуть, но задеть, чтобы дарк чоко смотрел, смотрел не отрываясь и говорил обо всем на свете – пусть даже о звёздах, — выучил всякую херню, чтобы девчонок клеить?
дарк чоко молчит: молчит и не отрывает взгляд, как лакрице и хотелось.
потому что дарк чоко чертовски красив, лакрица готов отдать руку на отсечение – особенно сейчас, не в формальной обстановке академии в освещении солнца сквозь оконное стекло, а сейчас: когда влажные пряди небрежно сдувает с лица ветер; когда он лежит, расслабленный в прохладе наступившей ночи, подложив руку под голову; когда отец дарк чоко не написывает каждые три часа, и его письма только и успевают доставлять в общежитие; когда дарк чоко не беспокоится о том, что он должен сделать и как.
— почему именно девчонок, а не тебя?
лакрица давит в груди смешок, скованный изучающим взглядом дарк чоко – давай же, залезь в мою душу и разгляди там звезды сквозь мазутную непроглядную тьму – и хочется пошутить, и хочется хлопнуть по плечу, отвечая хей, бро, а ты шалун, но в горле стоит ком, и лакрица молчит, задыхаясь от чего-то дрожью сотрясающего под ребрами.
и лакрица несмело идет напролом – его кисть все еще сводит нервной судорогой, но он легко касается – совсем неощутимо, на пробу, потому что если что – ничего не было – ладони дарк чоко; и облегченно выдыхает, когда чувствует, как тот сжимает его руку в ответ.
— а у тебя получается, — расслабленно смеется, обнажая ряд белых зубов. в зрачках звездами пляшут демонята, дорвавшиеся до запретного – и лакрица крепче стискивает ладонь дарк чоко в своей.