We all die young

На пороге ее дома стоит длинноволосый, растрепанный цыган, в украденной кожаной куртке, и с самодовольным выражением на лице. На долю секунды Оливии кажется, что это чертов Дмитрий стоит перед ней. Пришел, сукин сын, чтобы обесчестить ее окончательно. Оливия глубоко вдыхает сырой воздух, смешанный с запахами этого грязного цыгана. От него несет звериным жаром, дешевым пивом и такими же дешевыми сигаретами, а еще сырым мясом и Романом. Запах сына едва уловимый, он еще не успел достаточно осесть на коже цыгана, но даже от этих едва уловимых ноток Оливию передергивает. Она пытается как можно понятнее объяснить этому ублюдку, что Романа нет дома, но сын прерывает ее. Роман стоит позади и сверлит ее спину своим пронзительным взглядом, и Оливии ничего не остается, кроме как поддаться любимому сыну. В конце концов их связь с оборотнем еще не настолько крепка, чтобы вскружить Роману голову.

Они сидят на мягком диване в комнате Романа, курят травку и смеются над дурацкими шутками друг друга. Питер старательно делает вид, что не замечает долгих и пристальных взглядов Годфри, и где-то в глубине души он надеется, что это все не морок, насланный Романом, а реальность. Он старается смотреть другу в глаза как можно реже и как можно быстрее прерывать зрительный контакт, если таковой случался. Роман даже не пытается скрыть своих заинтересованных взглядов. Нет, его не интересует другая сущность Питера, и ему глубоко посрать на то, что он подумает о нем. Роману интересно, как сильно Питер сможет сжать его бедра, сможет ли прокусить бледную кожу до крови, или придется опять резать себя самому. А еще Роману безумно хочется, чтобы Питер перестал отводить взгляд в сторону.

- Охуенная дурь, скажу я тебе, - тянет Питер и выдыхает режущий глаза сизоватый дым.

Роман смеется, громко, раскрыв рот, до слез. Он так и не может понять, почему Питер водится с ним. Неужели просто оттого, что Роман увидел захватывающее дух превращение в оборотня? Или из-за того, что он всегда угостит отличной шмалью?

- Знаешь что? Твоя травка настолько охуенная, что я хочу тебя поцеловать. Прямо сейчас.

Питер дергается к Роману резко, поддавшись порыву затуманенных мыслей, и тянется к его пухлым мягким губам. Роман крепко сжимает волосы Питера, тянет с силой, но не так, чтобы оттолкнуть, а просто потому, что ему так хочется. Их поцелуй скомканный, каждый пытается перенять инициативу на свою сторону, и поэтому выходит куда хуже, чем рассчитывал Питер. Они сталкиваются зубами, пыхтят, и невпопад прикасаются губами друг к другу. И Роман решает сдаться, он побудет девчонкой ради Питера. И он полностью отдается в руки оборотня, представляет себя на месте какой-нибудь очередной шлюхи, и стонет под каждым прикосновением Руманчека, кричит, когда тот надрачивает ему грубой ладонью член, и чувствует себя при этом так хорошо, как никогда не чувствовал со всеми перетраханными девушками вместе взятыми. Когда Роман кончает, перед его глазами весь мир рассыпается на сотни переливающихся осколков, словно солнце пробегается лучами по разбитому зеркалу, и он отмечает, что сильные руки Питера и его требовательные губы оказались куда приятнее крови на языке.

-Знаешь, какая-то странная у нас дружба, - шепчет Питер Роману на ухо и затягивается сигаретой.

Роману нечего ответить, ему хорошо, безумно хорошо с Питером, но чей-то шепот в голове твердит ему, что не заслуживает Питер такого дерьмового друга, который в какой-то момент хотел перерезать выступившую венку на его шее.

- Эй, посмотри на меня.

Питер неохотно приподнимается и смотрит Роману в глаза, в его чертовы бездонные глаза, притягивающие, словно магнит.

- Скажи мне правду. Что ты чувствуешь ко мне, Питер?

- Эй, ты чего. Ты мне нравишься, реально нравишься, и все такое. Я не знаю, чувак. Никогда со мной такого не было. Наверное, влюбился, - Питер с улыбкой взлохмачивает волосы Романа и продолжает не отрываясь смотреть в его глаза.

По спине Романа пробегает тянущий холодок.

- Ты не любишь меня, Питер. Ты понял? Кивни, если понял.

Роман стирает выступившую кровь и продолжает.

- Ты любишь Литу. А я твой друг. Только друг. И сейчас между нами ничего не было. Иди домой.

И Питер встает с дивана и уходит, растерянный и погруженный в новые для него чувства. А Роману только и остается, что кричать от бессилия и слизывать с порезанных о разбитое зеркало пальцев собственную кровь.

***

- Что вы делали наверху?

Оливия выводит Романа из себя своими дурацкими вопросами и своей манией манипуляции. Он неосознанно бросает взгляд на порезанные руки, и былая опустошенность сменяется жаркой болью в груди. Оливия может совать свой нос куда угодно, ему плевать, но пусть не лезет с расспросами о Питере.

- В доктора играли. Надеюсь, кровать не слишком скрипела?

И он встает и уходит, думая, что мать забудет об этом разговоре, как о небольшом недоразумении. Но как она могла забыть, когда собственными ушами слышала блаженные стоны сына и грязного цыгана.

***

Роман будет трахать этих сук, пока его член не отвалится, он будет нюхать кокаин и курить травку в таких количествах, чтобы было достаточно хоть чуть-чуть приглушить голоса и не так сильно обращать внимание на то, как его беременная сестра флиртует с Питером. Он сам приказал это Питеру, но отменять свое решение не намерен. Роман наслаждается своей болью и никчемностью, будто это самое прекрасное, что могло с ним случиться. Он продолжает, как в последний раз, трахаться с каждой встречной, готовой раздвинуть ноги и закидываться любой наркотой, которую мог отыскать. И это сумасшедшее саморазрушение не отличалось бы от его прежней жизни, если бы порезов на его теле не стало больше в несколько раз.

Когда он стоит на улице, продрогший насквозь, и видит в окно трейлера, как его Питер трахает его Литу, Роману глубоко насрать на то, чего он хотел, и чего требовали голоса. Он хочет лишь как можно сильнее обдолбаться и как можно глубже под кожу загнать лезвие.

***

Его кома так похожа на обычную жизнь, что Роман не сразу осознает, что произошло, если бы не Шелли. Она такая, какой и должна была быть внешне, такая, какая на самом деле глубоко внутри, и от этого у Романа внутри все ломается. Он расскажет ей все, опустошит себя еще больше, будет кричать и глотать слезы, но он поделится с сестрой своей болью.

- Что мне делать, Шелл? - хрипит Роман, запутавшись в лабиринте собственных чувств и воспоминаний. Пустота притягивает его своей обволакивающей теплотой, и Роману страшно, что он поддастся этой гипнотической черноте и больше никогда не увидит ни сестру, ни Питера.

Шелли удивленно распахивает свои прекрасные глаза и отвечает так, будто это само собой разумеющееся.

- А ты спроси бритву в следующий раз, когда будешь резать себя.

***

После комы Роману кажется, что он стал тверже внутри, словно и правда его сердце стало каменным. Он больше не так психует, когда видит Питера и Литу вместе, и ему кажется, что он окончательно отпустил свои чувства на волю, но это оказалось не так. Когда его Лита умерла, когда его Шелли его оставила, единственный, кто должен был быть рядом, Питер, тварь такая, исчез, не сказав ни слова. Пока Роман носился по трейлеру, пиная стулья и прочие оставленные Руманчеками предметы, пока он кричал и рыдал, впиваясь ногтями в кожу, Оливия стояла на улице, затягивалась очередной сигаретой, и все меньше чувствовала запах паршивого цыгана вокруг себя.

- Цыгане - это цыгане, и всегда ими будут. Они похитят кольца с твоей руки и любовь из твоего сердца, сынок.

Роман выбегает из трейлера и, обезумев, кидается на мать.

- Ты не понимаешь, как он мне нужен! Ты, блядь, совсем не понимаешь, как сильно он мне нужен!

Оливия лишь внешне сохраняет спокойствие. Все внутри нее кричит. Ее сын повторяет ее судьбу, и совсем скоро он присоединится к ней.

Она всегда преследовала одну цель с самого рождения Романа: ее сын должен стать таким как она, это в его крови, хочет он этого или нет. Когда Роман сжимает в ладони лезвие, а потом разрывает им кожу на предплечьях, Оливия прислушивается к ослабевающему стуку сердца сына, и ей кажется, что ритм сердцебиения безумно похож на цыганскую песенку, что напевал ей Дмитрий. Она упивается тем, что все вышло по ее плану, и откидывает мысли о том, что ее сын терзает себя не из ненависти к ней, а из-за бесконечной любви к длинноволосому цыгану.

- Тише, мой мальчик. Послушай, Шелли удерживала тебя, Роман. Но теперь ее рядом нет, и ты сделаешь то, что должен, хочешь ты этого или нет. Я всегда получаю то, что хочу.

И она получила. Ее сын теперь жаждет крови еще больше, в его руке все еще сжато лезвие, но на его губах засыхает кровь Оливии, а раны на предплечьях стали тонкими выпуклыми шрамами, словно молния пробежалась по венам Романа, разнося за собой отравляющую кровь заразу.

- А теперь, сынок, скажи, что тебе нужно? – спрашивает с надеждой Оливия на последнем издыхании. Она так хотела, чтобы Роман унаследовал ее силу, ее дар и проклятие, и теперь она желает лишь одного ответа, который никогда не услышит из уст своего сына.

И Роман ей отвечает от всего своего мертвого сердца:

- Мне нужен Питер.