Горбун из Нотр-дама.

ʻсar, ne crût-on à rien, il y a des moments dans la vie où l'on est

toujours de la religion du temple qu'on a sous la main.ʼ

"Собор Парижской Богоматери", Гюго.

погода в париже в этот день, не располагала с самого утра, было пасмурно и дождливо, впрочем нашему не крылатому "ангелу" не привыкать. сквозь витражные розы, не проникал свет, все было так безвкусно обычно, как пыль на старых иконах, однообразно как образы настоятеля собора и совершенно безнадежно, как он сам. свитер, совсем невзрачный, огромный почти как ряса священника, позволял закрывать исцарапанные вороной ладони и не показывать сбитые покрасневшие пальцы. ангел был невзрачен, некрасив и совершенно не появлялся на людях, был горбат и шестипал, с покатым носом что постоянно смотрел под ноги. никто не знал его, но он знал всех, прихожан, священников и монашек, настоятелей других соборов что редко заходили в нотр-дам-де-пари, о чем-то побеседовать и конечно же спросить за звонаря. они никогда его не увидят, но все равно спрашивают зачем-то.

солнце медленно начало выкатываться из-за туч, ударяя в стены собора, витражные розы и аписды, отскакивая своими лучами в орга'н и попадая на пол.

горбач— неуклюжий, не любящий солнце, живущий большую часть своей жизни звонарем, в этом богом построенном и отвратительно тесном соборе, ухаживающий за вороной по имени нанетта, кажется единственным обитателем раннего утра и этих огромных позолоченных колоколов.

ʻ раз, два, три..ʼ и колокол звенит, переливается, играет однообразными заученными нотами, переливается в руках солнца, сливается с колокольней и органом в одно целое, где-то рядом своеобразно поддакивает нанетта, трепеща и хватаясь за маленькие колокольчики, подсобляет странной мелодии.

с площади наносится странный звук, что-то похожее на маленькие колокольчики, или многочисленные ложки связанные вместе, они переливаются, танцуют намного быстрее, бегают словно дети и горят жизнью в руках образной мальвины. но мальвины ли?

руки останавливаются сами собой, но будильник еще не звенит, горбач сам его останавливает и сажает на плечо безобразную птицу.

вокруг участка с колоннами собралось довольно много народа, для этой улицы, дети в основном мальчики, подросткового возраста, круг так и пестрит красно-синими шевелюрами, звенит и играет со светом, пока главная обольстительница, находится явно в середине.

странно заплетенные, синие как небесная гладь волосы, с большим количеством колец, колокольчиков, странно блестящих серег, браслетов и амулетов. неестественно худощавые руки, выпирающие только на локтях и чертовски изящные ноги, выглядывающие из под длинной, многослойной и лоснящейся юбки.

горбач смущенно отводит глаза и закрывается в ладонях, пока цирцея продолжает бесконечно кружится с красноволосым, очень коротко стриженным юношей. они похожи на его любимые цветы, как танец васильков и маков, слишком красиво для глаз ужасно смущенного горбача.

прелестница двигается слишком быстро, чтобы за её ногами можно было уследить, руки двигаются словно крылья— благолепно, нежно и слишком живописно, даже для женщины.

горбач понимает что может расплакаться от всех тех чувств, что выражает их музыка, как вдруг до него доходит.

ʻцыганка.ʼ и сколько бы не чертыхались люди видя таких как она, пока никто не смог забыть свою такую первую. горбач цепенеет, когда видит на удивление сверкающую улыбку, острые скулы и слышит бесконечно звенящие колокольчики. смущение накрывает почти с головой, но только когда горбач пугается, спотыкается об очередной не сглаженный выступ и упускает нанетту, что сразу же улетает.

ʻох черт, нет нет, только не сейчас..ʼ горбач неуклюже высовывается из колокольни, пытаясь подозвать несуразную птицу, но сразу спускается вниз. ему ни к чему привлекать к себе внимание, ведь он итак получит выговор за то, что смотрел на очаровательницу и бесконечную грешницу так долго, совсем не звоня в колокол. за первое, горбач накажет себя намного быстрее, чем когда его вновь лишат еды и наградят щедрым выговором от настоятеля.

это было необычное утро, но горбач просто не видел будущего. не видел вечера. да, все странно. начиная от закрученных волос, необъяснимого цвета черного моря, блестящего и недосягаемого, заканчивая манящим образом, который никак не хотел выходить из головы невзрачного ангела.

ночь наступила почти незаметно, прихожан становилось все меньше, а на улицах начал загораться огонь. горбач успел подумать, что сейчас слишком тихо. словно затишье перед бурей, как вдруг щелкнуло окно

— хах, знаешь, я случайно украл твою птицу, — темно-синие волосы с множеством колечек и звенящих колокольчиков, босые ноги с золотой звенящей цепочкой и другими украшениями, немного развивающиеся широкие штаны, которые выбиваются и становятся юбкой когда парень проходит внутрь комнаты. одним словом..— я конечно цыган, но птичку жалко, хорошая она у тебя, ухоженная, хоть и попыталась содрать у меня с волос цепочку, дэвэл ту миро! ты чего такой бледный?

ʻ..мертвец в сиянии давно забытой белой луны..и как меня только угораздило, он ведь парень..снова на одни и те же грабли…ʼ

— не часто люди заглядывают ко мне, точнее..никто. а уж тем более через окно

мертвец смеется и отпускает птицу, расправляя юбку и шипя себе под нос что-то из рода 'хм, так лучше', пока нанетта подлетает к горбачу, держа в клюве сережку в виде пера и с очень большим нежеланием, отдает ее, обиженно улетая в другой конец комнаты.

— это..серьга?. — горбач смущенно оборачивается на сидящего возле подоконника живого мертвеца, который незамедлительно реагирует, на столь ожидаемый вопрос

— хах знаешь ли, мне бы хотелось познакомиться с тем, у кого такая чудная птичка, а меня не учили приходить без подарков..ох бэнг, да у тебя же уши чистые, как утренняя заря— он хмурится, подходя ближе, когда горбач смущенно старается смотреть куда угодно только не прямо, это будет для него слишком, но судьба решает иначе, когда горбач ударяется о глаза. странные, такие манящие темно-синие, кажется сапфировые глаза, они намного темнее волос, похожи на атлантический океан..но намного теплее, будто бы солнце сжалилось над этими глазами, и решило согревать их каждые день и ночь,только чтобы они выглядели так же живописно, как сейчас при свете одной лишь луны. горбач замечает расширенные зрачки и звенящие колокольчики даже когда мертвец не двигает головой, будто бы они двигаются сами по себе, такие необъяснимо волшебные, непривычные после всей механической церкви, где за каждый звук кто-то виновен. волосы так близко, что можно заметить закрученные пряди, вплетенные в них кольца, камни на подвесках, медные монетки собственного производства, а еще запах хвои, который сильно перебивается запахом орехов и..чего-то еще более странного, чем его смугловатая кожа.

— са, можешь любоваться, и если есть желание перестать на меня так смотреть, иначе я могу начать смотреть так на тебя — мертвец немного улыбается и гремит цепочкой на ноге, пока щеки горбача вновь заливаются краской.

ʻвот же черт..ʼ горбач дергает головой, поправляя темно-коричневые волосы и пытаясь найти предмет на ощупь, натыкаясь на нем где-то на плече. серёжка застегнута в том месте, где у горбача располагались шрамы на обоих плечах не понятно в виде чего, то ли перья, то ли дубовые листья. в любом случае это смущало только сильнее, и порождало больше вопросов, чем ответов. но мертвец лишь беззлобно ухмыльнулся и сел на пол, сложив ноги по-турецки, наблюдая за медленно ползущей улыбкой горбача.

— какой же ты необъяснимо чудной..словно мертвец с побережья атлантического океана

— хн, ладно цыганам еще никто не давал кличек, кроме них самих, тебе удалось меня удивить..мертвец значит, ладно, тогда ты?

— на спину посмотри.

горбач, просто горбач и бесконечный звонарь в нотр-дам-де-пари

— значит будешь ангелом, у горбатых всегда крылья сложены за спиной, но однажды они открываются и дают безоговорочный пропуск в рай..будешь ангелом с заколдованными крыльями.

мертвец говорит серьёзно, немного приподнимая бровь с засечкой всматриваясь в смущенное лицо горбача, а потом говорит, что может рассказать что-нибудь, ведь теперь он вряд-ли сможет уйти просто так, не так ли?

мертвец ложится на широкий подоконник, свесив одну ногу вниз и начинает свой рассказ, периодически звеня волосами, браслетами, и кажется самым массивным украшением на себя —цепочкой на ноге, широкой и блестящей, пока нанетта тихо завидует где-то в углу комнаты, горбач тихонько лежит на кровати, поближе к мертвецу и внимательно слушает, несмотря на то, что слов практически не понимает. затем мертвец рассказывает свою сказку. о том, как бледные полевые колокольчики украли краску с щек одного смуглого синеглазого юнца, и с тех пор он сам стал – звенящий призрачным полевым цветком колокольчиком, который освещал дорогу одному странному не жильцу. красному как сама заря в октябре, не знавшему что такое смерть, одетому в клоунский фрак с нарисованной на рукаве надписью "смерти больше нет!"

периодически горбач ловил себя на мысли о том, что у мертвеца до мурашек хриплый и приятный голос, но тут же утыкался в подушку выдыхая, лишь бы только заглушить эти совсем не нужные и безответные мысли. мертвец слишком прекрасен для него, а горбач слишком уродлив, но они оба будут смотреть на друг друга с тихим восхищением и испугом от собственных мыслей.

в ту ночь больше говорил мертвец, рассказывая и про разорванное ожерелье и про мёртвую невесту что уснула временным сном, а потом усмехался почти беззлобно, когда горбач дергался от всего, что происходило. с мертвецом и ночь не страшна, тьма и мрак не сгущают краски, рядом всегда что-то звенит, блестит и переливается, пускай даже если немного, все равно лучше, чем совместно ничего, в кромешной пустоте, к чертами в углах.

_______________________________________

утро наступило необъяснимо быстро, но мертвеца и след простыл, осталась только сережка и..браслет..нет, горбач точно помнит все, что было вчера, значит это все же не прекрасный сон, но вот браслет.

он болтался почти под самым потолком, был зацеплен за одну из щеколд витражой розы и тихо покачивался от ветра. сегодня природа сжалилась над францией и решила одарить её прохладно-солнечным днем. все было так странно и тепло, ровно до того момента, пока на площади снова не начал собираться народ, в руках мертвеца на этот раз был инструмент с бесконечно сложным для горбача названием—тамбурин, мертвец рассказывал, что он умеет делать и намного более простую вещь, а именно колокольчики на палочке, что получаются ничуть не хуже, пока горбач все еще был верен своим большим колоколом и тихой флейте под подушкой. горбачу нравилось подстраиваться под их музыку, чувствуя маленькое единство с этими двумя странными, яркими цветами на площади, один из которых, кажется успел ему полюбиться. но мало кому из других, понравится этот привлекательный грешник, особенно настоятелю собора. ничего не может длится вечно, а особенно свобода.

ночь. на удивление холодная и очень вязкая как расплавленный воск свечей, пробирается под самые ребра, чешет свои когти о живот, и выедает изнутри начиная с желудка. все что заполоняет мозги горбача лишь страх, тревога и неприятные силуэты в комнате, заставляющие зарыватся в одеяло с головой. браслет звенит как только в комнату открывается дверь, а сердце уходит в пятки от страха и ожидания, но слыша знакомые босы ноги горбач тут же вылезает из под теплых перин, смотря на лунного принца. в руках блестит что-то медное, пока горбача озаряет его улыбка.

— хочешь историю про ангела который жил в старой колокольне совсем один пока не встретил одного бродягу?

— но было ли что-то после того, как они встретились?

— думаю, это мы сможем узнать вместе, хнх—мертвец непривычно накрашен, губы кажутся темно-фиолетовыми, пока совсем темные тени располагаются на глазах, румяные щеки немного растекаются по острым скулам, а сам мертвец блестит в широких штанах и раскрытой, обшитой разными странными колокольчиками, звенящими пуговицами и серьгами, что не поместились на ушах, рубашке с широкими рукавами и вырезом чуть ли не до пупка. и снова босиком, словно холод ему нипочем.

ʻ…поцеловать тебя..ʼ

горбач мотает головой и чувствует как щеки заливаются краской, когда мертвец берет его за руку шепча на ухо горячее, живое, буквально пламенное 'пошли скорее', чуть позже помогая ему спуститься и закрыть обратно окна, чтобы нанетта не вернулась, не выдала их маршрут и не дай боже, потерялась.

асфальт неприятно обжигал ноги, обдирал в кровь пятки и натирал пальцы, пока вдруг резко не сменился листьями и хвоей. роса забиралась на колени, впитывалась в рукава и смех обоих, пока где-то рядом не начали слышаться голоса, звуки костра и кажется семиструнной гитары. вокруг было совсем немного народа, у них были странные обычаи и отсутствие понятия какой-нибудь скверны, как это писали в книгах. на гитаре играл тот красноволосый юноша, а рядом сидела невообразимо красивая девушка, с рыжими, почти огненными волосами, больше напоминающие огненный одуванчик. горбач знает это слишком хорошо, однажды он случайно сжег несколько таких одуванчиков, а потом специально не спал несколько ночей, думая что им могло быть больно.

оказалось, что этого юношу звали рыжий, а девушку рыжая, они были как брат и сестра, хоть и совершенно различались по характеру, оказалось что это далеко не весь табор, и многие сейчас отсутствуют, зато есть табаки.

табаки—что-то незаменимое, громкое, постоянно перемещающееся из угла в угол, истинно цыганистое и кричащие во все стороны, что-то очень очень большое и музыкальное. горбач совсем не долго размышлял об этом, когда из-за спины появился мертвец, в новом платье с большими рукавами, все таким же большим вырезом и большим количеством васильков в волосах, вперемешку с колокольчиками и сережками, двигаясь совсем как в первый раз, там, на площади танцуя вокруг костра с бубном, периодически дразня и вылавливая пламя на себя, светясь и гремя всеми браслетами, украшениями и сережками одновременно, всматриваясь в бесконечное восхищение горбача, его темные горящие глаза, в которых кажется отражался не только огонь, но и целое звездное небо.

а горбач лишь будет пытаться понять приворожил его синеволосый цыган или горбач всё-таки совсем безнадёжен, раз его так легко увести под свое крыло.

мертвец грустновато усмехается его не озвученным мыслям, подходит и обвивая руками шею зовет с собой, забирая с собой невообразимо длинную трубку. ночь становится теплее, чем когда либо, рядом с мертвецом все кажется лучше, чем обычно, просто видимо, такова его нет. такова их судьба.

— давай погадаю? сегодня праздник все таки, может и откроется ответ, на твой тревожащий вопрос, миро камло анигел, хнх

мертвец берёт руку горбача и ласково водит пальцами по ладони, рассматривая будто бы там написана вся его жизнь не иначе. у мертвеца руки неожиданно теплые, почти горячие и мягкие лишь только подушечки пальцев в мозолях от гитары, пока тихоокеанские глаза мягко осматривают каждую линию, особенно уделяя времени той, что идет от шестого пальца.

— хн, из-за еще одного пальца у тебя все так..резко меняется знаешь..твои чувства взаимны, это неопровержимый факт, мой милый горбач, уж в чем, но в любви я врать тебе не собираюсь

горбач удивленно улыбается, смущенно, словно не веря тому, что происходит, смотрит прямо в глаза,рассматривая нахмуренного и немного грустно улыбающегося мертвеца, который продолжает разглядывать его руки, осторожно гладя запястья, чтобы не спугнуть случайно, с небольшой надеждой заглядывая в темные глаза с не менее темным фиолетовым отблеском.

это как создание новой вселенной, из темно-коричневых и немного фиолетовых оттенков, в которые поселяются вселенные полные морей, бездонных и бесконечных океанов, лугов и васильковых полей, синего тумана и небесной глади, то, в чем горбач тонет кажется вечность. будто бы они знакомы намного больше, чем сейчас, знали друг-друга еще в прошлой жизни, где им повезло чуть больше, чем в этой, а судьба не решила сыграть с ними в короткий роман, длинною в жизнь.

горбач тихо смеется, пока мертвец уже заливаясь смехом, падает рядом прямо на траву и говоря:

— а знаешь, хочешь, научу курить по-цыгански? тебе понравится, я знаю, хехн

— попробуй удивить меня, mon mignon

мертвец улыбается как никогда, с удовольствием доставая из недр платья-рубашки длинную тонкую трубку, закладывая туда какие-то травы и что-то что будет отдавай хвоей и можжевельником. они выпускают клубья дыма,пар оседающий на мокрые колосья, дым синеват и прян, мутен и сказочен как туман, такой же мутновато серый и мягкий, как руки живого мертвеца. горбач чует в нем орех и васильки, а в глубине на губах уже свежий лесной воздух, и чужие (если честно, уже родные) немного сухие губы,что дым сплетают из двух облак в одно. облако счастья и тепла, теплых-холодных ладоней на щеках, и бесконечных улыбок. горбач забывает, как дышать, когда видит мутноватые, хитрые глаза мертвеца прямо напротив, и проваливается в эти омуты сразу с головой, неумело целуя, подрагивая глазами почти закрывая их, под тихий смех сквозь поцелуй, но и если б забыл навсегда как дышать, был бы всё равно навек счастлив.

хоть и только один из них цыган, рассыпающийся по траве звенящим смехом, в дождь и руки раскинуты в звездной пыльце сказок морской глубины неба, а только первый поцелуй друг у друга крадут они оба, смеясь как два колокольчика на ветру, обнимаясь и сталкиваясь лбами, рассматривая друг друга, как в первый раз. они же с лёгким смехом, жадно вдыхая запахи леса и моря, вслушиваются в вороний крик, смеясь и не чувствуя как смерть будет наступать им на пятки, ведь смерти больше нет. живой дым, не призрачный, из губ будет перетекать к небу одним облаком, незаметным под покровом ночи, в одну жизнь на двоих.

горбач засыпает на руках у мертвеца, перед костром когда тот разглаживает его синяк под глазами, звенит серьгой на его плече, почти ласково поглаживая, заставляя горбача улыбаться и не думать о завтрашнем дне, доставая из кармана медно-золотое колечко с надписью 'пхаррував пала тутте, миро паниноро', нанизывая его на тонкий кожаный шнур, аккуратно завязывая на шее, шепчет на ухо "не снимай его пожалуйста, и береги себя. даже когда меня не будет"

на что горбач резко открывает глаза и с явным вопросом смотрит в темные, грустно-океанские, необычайно звездные глаза, когда мертвец целует руку горбача и шепчет "я просто сказал хнх, не думай что я собираюсь оставлять тебя, а тем более так быстро", и горбач снова усмехается пока мертвец кусает свои лживые губы.

_______________________________________

сегодня небо разрыдалось, смотря на живого ухмыляющегося мертвеца.

конечно их выходку не могли оставить без внимания или наказания, но мертвеца приравняли к колдунам и самым отвратительным грешникам, что совращают ангелов из собора нотр-дам-будь-ты-трижды-проклят-де-пари. нет, грешникам никогда не дают права оправдаться, отдать что-то, лишь завязывают сильнее запястья за столбом и ноги как можно сильнее, колючей неприятной будто канатной веревкой. когда-то точно такая же опускалась на шею мертвеца, но теперь все по-другому. слишком быстро, ветрено и слезно. народ ликует, заставляя ангела почти тихо захлебываться в слезах и попытках подобраться ближе.

мертвец будет безмолвно улыбаться и звенеть всеми своими колокольчиками, но только когда пламя лизнёт его стопы, мертвец рассмеется. видно, пришло время для последнего танца. жалко только, что не расправить крылья и не взлететь вместе с горбачом. сверкающие в отблесках зубы, раскаленные оскаленные скалами его души-острова в последнем оскале до конца и до почерневших косточек, будут улыбаться всем присутствующим, а особенно благосклонной смерти, как старой подруге, в качестве подарка, мол "давай же, ты наконец-то пришла, знаешь я почти успел соскучится, только не успел проститься с ангелом". в какой-то момент, мертвец ловит глазами крылатую точку где-то в небе и чувствует приземление мягкого угольного пера к себе, такому же приближенному к углю, кажется, это действительно конец.

горбач почти теряет свои крылья, покрывает свои пальцы углём и безуспешно смотрит на то, как пламя пробирается на почти что живого мертвеца, слыша только звон с колокольни и шумный немного сдувающий пламя ветер, открывая вид на его измученное лицо. небо горит,превращаясь в несчастные угольки, разрушаясь до самого основания, не оставляя после себя кажется больше ничего, кроме сожалений. забыть глаза, в которых морская синь сливалась с небесной гладью, горбач не сможет никогда. больше горбач только не забудет как плакали звезды, как скалились огненные драконы, что небо в клочья разрывали, и морскую синь, что высыхала на глазах, оставляя только дым и кровоточащие воспоминания. полумесяцы скул и тенью искрящейся ночи, когда что-то клинком сошедшихся звёзд острым углом полоснуло по сердцу, оставив незаживающую даже с годами рану и оборванные крылья, которые мертвец так любил. от океана остался лишь горячий пепел, об него горбач, разбивая дрожащие двенадцать пальцев в кровь об землю, куски дерева и камня, глотает порыв зарыдать, лишь обжигается, и об расплавленный металл тоже. на руках звенящие в его волосах когда-то маленькие медно-серебряные росинки. расплавленные, без надежды на восстановление.

но даже эти невзрачные, медные капли росы он оставит себе навсегда, он будет носить это под сердцем или оденет в качестве браслета, не имеет смысла, но он просто не сможет расстаться с ними.

этой же ночью будет не утихать кровь, а ветер будет воспевать забытый и уехавший табор. они будут воспевать и проливать из туч штормовую морскую воду частым стуком по гладким черепицам тоскливым, не находя сгоревший череп, и видеть в каждом васильке, морской воде и синей небесной глади, его тихие глаза.

мертвец —ходячая Атлантида, неизведанная, дымящаяся, со вкусом орехов и васильков, полыхающая в свой последний день.

мертвы ли они? ох нет, хнх, они не мертвы. они выжили в аду и вернулись, сотворя рай для опечаленного, рай под древесными руками, что в себе не сжигают невинных. они путешествуют по васильковым полям, курят, целуются и живут от ночи до ночи, пока в определенный момент, синекрылый ангел со свисающими угольками, не зовет мертвеца с собой. насовсем, оставляя чернокрылых ворон, собор, колокол заменяя его на множество маленьких копий, в их личный рай, один за одним, такие похожие и такие разные. только их. только для нас. там где будет солнце, а огонь не будет обжигать. царапины на стекле проявятся в одну ночь. в другую – подвал собора затопит подземным истоком.

на третью все закончится, оставляя камень преткновения в судьбе, людям на память

все кончено.

ангелы там, где и должны быть, в своем раю, где не только облака, и не только леса. глупцы люди сами убили своих ангелов, растоптав их небесные крылья, сжигая их любовь.и только нанетта будет слушать воющий ветер, когда перезвон наконец-то утихнет. с рассветом из собора доносятся первые звуки молебна. три тени, одна пернатая, растворяются в остатках мглы.