Where we go when we die

«Здравствуй, Дин»

«Здравствуй, Дин», — Винчестер повторял это в своей голове снова и снова, но голос был абсолютно чужой.

Низкий, глубокий, с едва уловимой хрипотцой, голос Кастиэля неизменно проникал в его сознание и цеплялся так, как нить цепляется за края раны при каждом стежке крючковатой иглой. Золото и серебро слов пронзали разум и переплетались снова и снова, создавая ослепляющий клубок, который распутать никому не подвластно. «Здравствуй, Дин» крутилось в его голове, и каждый раз в груди неприятно сжималось, словно это значило что-то куда большее, чем просто приветствие. Дин складывал ладони в области сердца и чувствовал, как взволнованно учащался его пульс, когда он вспоминал слегка удивлённый и внимательный взгляд ангела, произносящего эти простые слова.

Дин щурился каждый раз, когда глядел в голубые глаза Кастиэля, и ему казалось, что ангел видит его насквозь, читает его мысли как открытую книгу. Кастиэль никогда не отводил взгляд и из раза в раз смотрел в ответ столь же долго, сколько хватало смелости Винчестеру. Дину было до смерти интересно, сможет ли когда-нибудь ангел сдаться первым.

— С последним человеком, кто на меня так смотрел, я переспал.

И снова Дин встретил этот взгляд, ничуть не смущённый, внимательные глаза и лёгкий прищур, словно ангел пытался уловить скрытую суть слов. Смутились все, кроме Кастиэля.

«Хотел бы я понять тебя, Дин», — думал ангел, разглядывая затылок Винчестера и его шею, покрывшуюся от чего-то красными пятнами.

«Хотел бы я, чтобы ты действительно не мог читать мои мысли», — думал Дин, с силой сжимая под столом руки в кулаки, чтобы немного прийти в себя. Отчего-то он отчётливо представил, как смущённый ангел всё же отводит взгляд первым, но лишь для того, чтобы порывисто двинуться навстречу и неумело ткнуться в губы Винчестера своими сухими губами. Дин мог поклясться, что ангельская печать на его плечах горела огнём от бесстыдства мужчины, напоминая о том, что какой-то частичкой себя он связан с Кастиэлем. И, словно бы в подтверждение, ангел всё чаще вполголоса упоминал, что их связь более глубокая, чем кажется со стороны.

Казалось бы, только подумай, только произнеси вслух его имя, — он возникнет где-то рядом, в сопровождении шелеста крыльев и в неизменном бежевом тренче. В это верил сам Дин. Это знали все.

— Он же не живёт в моей заднице, Сэм! — однажды буркнул Дин и вздрогнул, не услышав, но почувствовав, как Кастиэль оказался рядом. Его снова обуздал этот уже ставший привычным жар, расходящийся по всему телу от смущения и постыдного желания. — Кас, пошёл вон из моей задницы.

— Я никогда не был в… — озадаченно произнёс Кастиэль и уставился на Дина, почему-то вновь раскрасневшегося. Ангел никак не мог зацепить взволнованный взгляд Винчестера, но когда сумел, то почувствовал, как что-то кольнуло там, где у его весселя было сердце.

Глаза Дина словно стали темнее и смотрели с какой-то неведомой Касу мольбой. Даже на таком расстоянии он слышал быстроту пульса Винчестера, чувствовал запах виски, оставшегося на его губах, глоток которого мужчина сделал некоторое время назад, и не мог совладать с желанием раствориться в этом потоке простых, человеческих, но сильных ощущений.

Кастиэлю хотелось сохранить в себе частичку Дина, так же, как тот хранил в себе частичку ангела. Желание претило его естеству, претило безоговорочным приказам держать дистанцию, но он не мог совладать с тем, что было сильнее него. Инструкции, всегда звучавшие так ясно в его голове, словно отошли на второй план, помутнели, как стекла в машине Винчестеров во время дождя. В конечном итоге он добился своего — его плащ пропах Импалой, и Кастиэль благодарил бога, что на нем не остаётся шлейфа от одеколона Дина, потому что в таком случае он сошёл бы с ума, так сильно болело бы у него в груди.

Иногда эта боль, сопровождаемая пульсирующим жаром, становилась такой сильной, что Кастиэль боролся с желанием вскрыть грудную клетку весселя. В эти моменты ему было до постыдного интересно, чувствует ли то же самое Дин Винчестер. Но было и страшно, страшно так, как бывало редко в его существовании. Он боялся, что Дин не чувствует ничего, как и все люди, прячущиеся за масками, обращающие свои сердца в камень. Согласился бы Дин разделить эту боль или предпочёл бы пронзить Кастиэля ангельским клинком, дабы помочь ему избежать мучений?

Дин предпочёл Кастиэля, с проклятьем или без. Отводящего взгляд или застывавшего, словно статуя, с извечным вопросом в голубых, но при этом излучающих тепло глазах. Предпочёл Кастиэля, стоящего рядом в битве, сидящего на заднем сидении Импалы в глубокой задумчивости, или исчезнувшего, не отвечающего на призывы.

Дин не звал, он молился. Но не потому, что верил в высшие силы, а потому, что только так ему казалось, что их связь с Кастиэлем не исчезнет окончательно. Если он сумел избавить его от вечных мук ада, сможет и избавить от всепоглощающей тоски, пусть даже и в чистилище, где, казалось, не работает ни один ангельский закон, имеющий силу в мире людей.

— Я молился тебе каждую ночь, — откровение, сказанное на выдохе. Дин цеплялся за плащ Кастиэля, неосознанно стараясь удержать рядом, боясь, что ангел исчезнет в любой момент. Он пытался ухватить знакомый запах, но, кроме металла крови, не мог уловить ничего.

 — Я знаю, — откровение, полное вины. Кастиэлю больше не хотелось быть рядом с Дином, но лишь потому, что страх за его жизнь пересиливал непреодолимое желание остаться рядом. В противовес, Дину хотелось быть рядом так сильно, как никогда раньше. По своей воле он ни за что бы не оставил Кастиэля в чистилище.

Молитвы засели в его голове, казалось, навсегда; рутина, к которой он приступал с неизменным трепетом и надеждой. Он молился, чтобы увидеть Кастиэля вновь, а когда увидел, молился, чтобы тот не покидал его никогда, даже когда ангел разбивал его лицо в кровь. Дин никогда не молился вслух, боясь нарушить таинство, опасаясь, что слова перестанут работать, но, сказав разбитыми губами «Ты нужен мне», он усилил её в разы, словно завязал на их с Кастиэлем мизинцах узелки одной сверкающей нити.

Кастиэль слышал молитвы Дина всегда. Каждое его слово словно ослабляло тянущую боль в сердце, и ангел не мог отказаться от Дина ни на секунду, даже будучи не совсем собой. Потом ему не раз говорили, что на самом деле он бракованный, и у него дыра в груди. «Наверное, — думал Кастиэль, — именно поэтому слова Дина Винчестера ещё и так сильно ранили».

Наверное, именно поэтому он потерял доверие армии ангелов ради одного человека. Наверное, именно поэтому Метатрон снова и снова упоминал его разбитое вдребезги сердце, и Кастиэль мог физически ощущать осколки, впившиеся в кожу его весселя.

— По большому счету, это всё ради спасения одного человека, — говорил Метатрон, прокручивая в груди Кастиэля невидимый клинок бесчисленное количество раз. — Но знаешь что? Он мёртв.

И он поверил, потому что молитвы прекратились. Но не терял надежды, потому что всё ещё чувствовал связь со своим человеком, даже когда тот был поглощён демонической сущностью.

Дин столько раз терял связь со своим настоящим, с тем, кто он есть на самом деле, что зачастую ему казалось, что он сходит с ума. Демонам не пристало молиться, но именно эти слова, обращённые к Кастиэлю, помогали ему ухватиться за то немногое человеческое, что оставалось в нём не стертым меткой Каина. Каина, который был с ним, Дином, так похож, убивший друга, брата и любимую. Да, демон бил в яблочко: смерть Сэма и Кастиэля свели бы его с ума окончательно.

Просыпаясь от кошмаров, с мокрой от холодного пота спиной, Дину больше не хотелось быть рядом с Кастиэлем, не хотелось ощущать его уверенные прикосновения там, где когда-то были шрамы от ангельских ладоней. Больше всего на свете он боялся причинить Кастиэлю вред, но делал ему больно снова и снова. Слова больше не приносили жаркий трепет и покой, они лишь впивались шипами, проникали все глубже и глубже под кожу, и надолго застревали, напоминая о себе. Дин думал, что, отталкивая ангела, защищает его. Кастиэль думал, что Эстер была права: когда он впервые коснулся Дина в аду, он был потерян.

Дыры в груди Дина Винчестера и Кастиэля были идентичны друг другу, один рвал края раны другого, открывая болезненные кровотечения, и ни смерть, ни барбитураты, ни крик банши не могли совладать с этим, остановить разрушение хоть на миг.

— Как долго меня не было? — спросил ангел, и Дин чувствовал, как его рана начинала рубцеваться. Тянущее, неприятное ощущение, но такое долгожданное, после, казалось, бесконечной влажной пустоты.

 — Слишком долго, — выдохнул он, и Кастиэль не сумел сдержать улыбки, которая надолго застыла в памяти Винчестера.

Это было похоже на глупую игру, в которой нет победителя, есть лишь проигравшие, запутавшиеся сами в себе, не имеющие сил сказать те самые слова, приносящие спокойствие и пронизывающие теплом. Их раны в груди едва ли болели от усталости и давности, они покрылись коркой, но столь тонкой, что она была готова разорваться в любой момент. Дин чувствовал неприятный ком в солнечном сплетении так часто, что уже свыкся с ним, но тот всё равно делал взволнованные кульбиты снова и снова. Его сердце билось так громко, когда Кастиэль отталкивал Дина в ответ, что не услышать было невозможно. Кассета, протянутая слегка подрагивающей рукой, та самая, которую Дин вложил в карман тренча ангела с тем же трепетом, с каким школьница кладет записку с признанием в любви старшекласснику, значила то, что Кастиэль отталкивает его в очередной раз.

«Это подарок, их не возвращают».

Подарки — нет, но возвращается его ангел, снова и снова, несмотря на сказанные слова, даже несмотря на смерть. Возвращается, чуть опустив голову, виновато смотря исподлобья, слишком крепко сжимая Винчестера в объятиях после долгой разлуки, невзначай задевая губами его шею.

— Мы вернули Каса, это чертовски большая победа, — волнение становилось настолько сильным, что Дина мутило. Предчувствие чего-то грандиозного и плохого. Он не хотел об этом думать, но не мог избавиться от навязчивых мыслей.

Больше всего он боялся, что это последний раз, когда ангел вернулся. И больше всего он ненавидел сам себя за то, что всё ещё давал Кастиэлю возможность уйти снова и снова. Золотые и серебряные нити, связывавшие их несколько лет, прогнили насквозь, истрепались от времени, дуги игл вросли в кожу, словно пыточные крюки. Слова не усиливали связь, не усиливали молитвы Дина, которые практически не звучали у ангела в голове. Они лишь разрушали то немногое, что оставалось.

— Ты всегда доверял мне, оправдывал, а теперь едва смотришь на меня. Мои силы угасают, я пытался поговорить с тобой, снова и снова, но ты даже не хочешь слушать меня. Тебе плевать. Я мёртв для тебя. Ты всё ещё винишь меня за Мэри. Мне больше нечего сказать.

Кастиэль не смотрел Дину в глаза, эта привычка давно исчезла. Дин не находил смелости смотреть в ответ. Боль не была острой и резкой, как раньше, она была тянущей, удушающей. Винчестер силился сказать хоть что-то, чтобы прекратить это, но слова застревали в горле, царапая его изнутри. Его захлестнула волна тошноты, ладони стали влажными. Он совершал ошибку, провожая Кастиэля взглядом, но едва ли мог совладать сам с собой.

— Куда ты?

— Джек мёртв, Чак исчез. Вы с Сэмом есть друг у друга. Я думаю, мне пора двигаться дальше, — уходя, Кастиэль надеялся, что Дин чувствует хотя бы толику той агонии, что бушевала у него самого внутри. Надеялся, что Дин схватит его и избавит от адских мучений.

Им казалось, что наступил предел. Тот, который никогда не ожидаешь, но он неизбежно наступает, накрывая волной разочарования и скорби. Нитей, соединявших их, почти не осталось, но в груди Кастиэля всё ещё неприятно покалывало, когда он встречался взглядом с Дином, и это было нечто большее, чем обида. Дин надеялся, что удушающие оковы сожаления когда-нибудь ослабнут, но они сжимались всё сильнее, стоило ему взглянуть на потухший взгляд ангела или понять, что тот избегает прикосновений Винчестера.

Время имело власть над ангелами, как и над людьми. Вессель Кастиэля, прошедший через многое, словно стал на несколько лет старше, Дин замечал мелкие морщинки у глаз ангела, когда тот по привычке щурился, смотря на Винчестера. Сам Кастиэль постарел на несколько тысячелетий. Иногда Дину безудержно хотелось остановить время, потому что найти подходящие слова ему становилось всё сложнее. Иногда ему хотелось ускорить время в разы и, не успев его остановить, превратиться в прах, лишь бы избавиться от чувства вины.

— Я ушёл, и ты не остановил меня, — сказал Кастиэль, проглатывая горечь.

— Я должен был, — молился спустя несколько минут Дин. Молился вновь, срывая с себя скорбь и вину, словно оковы. — Я прощаю тебя, конечно, я прощаю. Мне жаль, что это заняло так много времени.

Дин прощал Кастиэля и вымаливал прощение себе, смешивая солёно-горькие слёзы с кровью и грязью на своих ладонях. Кастиэль слышал молитвы Дина всегда, и этот раз не был исключением. Он никогда не видел смысла это скрывать. Раны, скрывавшие их сердца, раскрылись с аккуратным треском. И эта боль ощущалась куда ярче, чем всё то, что окружало их.

Время неумолимо бежало, и Дин с трудом пытался поймать каждую песчинку, теряясь, что есть реальность, а что игра воображения, игра Чака, дёргающего их как марионеток.

— Что из всего этого является настоящим? — спросил Дин, сжимая в ладони лезвие ножа, чтобы помочь себе сконцентрироваться. Он спрашивал это снова и снова, Чака, Сэма, Каса, себя. Он смотрел на небо и думал: «Действительно ли оно голубое?», пил один стакан виски за другим и думал: «Действительно ли вкус напитка отдаёт черносливом и дубом, или на самом деле он безлик, как лист бумаги?» Затуманенный алкоголем Дин смотрел на Кастиэля, лечащего его рану на ладони, и думал, насколько реальна была их связь. Действительно ли это было нечто большее, как говорили все вокруг?

— Ты спрашивал, Дин, спрашивал, что из всего этого является настоящим? — говорил Кастиэль, зная, что Дин думает о том же, о чём и он. — Мы.

И Дину не нужно было объяснять, что именно имел в виду Кастиэль, ведь дрожь в руках обоих и трепет в груди говорили сами за себя.

Когда приблизился конец, Кастиэль знал, что не может покинуть своего человека просто так. Он смотрел на Дина, словно видел впервые, старался запомнить каждую его незначительную деталь. Однажды он посчитал от скуки все веснушки на лице Винчестера, пока тот спал. Вспомнив это, ангел улыбнулся, дёрнув уголками губ. Тёплое воспоминание вновь пронзило его в самое сердце, протягивая новую, сверкающую нить к сердцу Дина Винчестера, от которой вряд ли им станет легче. Мужчина ощутил её появление и бросил мимолетный взгляд на Кастиэля, тут же почувствовав, как заливается краской. Как много лет назад.

Ангел опустил голову, уткнув взгляд в собственные ладони. Он был счастлив, но Дин Винчестер одним своим существованием вновь делал ему больно. «Не сегодня», — думал он, прогоняя подкрадывающуюся пустоту.

«То единственное, что я хочу больше всего… Это то, чего я не могу получить», — Кастиэль всегда мыслил именно так, и это ослабляло его страх перед Пустотой; но осознание того, что это не так, ослабило его ещё сильнее. Время замедлилось, он был готов пожертвовать собой ради Дина Винчестера с тех самых пор, как вытащил того из ада, и принимал эту участь с гордостью и благодарностью.

Кастиэль стоял напротив Дина, уверенно смотря ему в глаза, и никто из них не мог отвести взгляд.

— Ты самый заботливый человек на Земле. Самый бескорыстный и любящий из всех, кого я когда-либо знал. Знакомство с тобой изменило меня, — слёзы едва ли мешали ему говорить. Так легко Кастиэлю не было никогда. — Мне стало не всё равно, потому что ты именно такой и есть. Я заботился о тебе, о Сэме, о Джеке… Да даже обо всём мире — и это благодаря тебе. Ты изменил меня, Дин!

— Почему это звучит как прощание? — голос Дина едва заметно вздрогнул, отказываясь осознавать, что происходит. Кровь пульсировала в висках, мешая сосредоточиться.

— Потому что это оно, — Кастиэль тепло улыбнулся, и счастье, вперемешку с болью, искрилось в его глазах. Рана в груди кровоточила, как никогда, но ангелу было всё равно.

— Я люблю тебя.

«Я люблю тебя».

Кастиэль говорил ему это и прежде, но Дину не хватало смелости ответить ангелу тем же. Он боялся этого до обморока, и прямо сейчас ему казалось, что он не сумеет совладать с собой. Комната плыла перед глазами, но он снова и снова фокусировался на Кастиэле, на его неизменно голубых глазах, тёплых, но полных слёз. Дин сглотнул комок тошноты, понимая, что по его щекам также бегут слёзы.

Рука Каса на плече, такая родная, такая тёплая, Дин едва совладал с порывом поднести окровавленную ладонь ангела к губам и поцеловать свежий порез на ней. Это было прощание, но он отказывался верить, слова застряли в горле.

«Прощай, Дин».

Последние слова, удар о стену, едва ли сопоставимый по боли со сказанным.

«Прощай, Дин».

Сказанное билось в его голове, как мелкая птица, загнанная в клетку. Он ощущал, как кровавый отпечаток на плече жжёт его кожу сквозь плотную ткань куртки и рубашки, всё ещё чувствовал запах соли от слёз ангела. Его тело било мелкой дрожью, словно в предсмертной судороге. Словно на этот раз Кастиэль умер по-настоящему, и никто не вернёт ему того, кто пронзил его сердце одной лишь фразой «Здравствуй, Дин».