Перчатка пугала и завораживала одновременно. Несколько раз Халиль сжала и разжала пальцы – миг назад она была уверена, что ладонь ее лежит в крепкой хватке Зеврана как нечто само собой разумеющееся, потому что в зале, окутанной пеплом распавшихся духов, только он ориентировался хорошо, – но теперь от Ворона не осталось и следа.

Темнота в новом коридоре прятала стенные барельефы и скрадывала углы – Страж не могла понять, в крохотном холле она находится или же стоит под огромным храмовым куполом. Неожиданно, это не вселяло тревоги – тонкие солнечные лучи, дробившиеся в витражных осколках, паутинкой застили пространство вокруг нее и чертили по полу, вдоль трещин мрамора, узкую дорожку. Почти лунный отблеск по воде – Халиль огляделась с детским каким-то любопытством и бесстрашно шагнула вперед.

Свет подернулся новыми оттенками, будто со стеклянной цветной лампы сдернули шелковую накидку. В золоте проклюнулись спокойные прохладные нотки, морские и белопенные, и их Страж узнала: таким делали солнечное золото кинлоховские витражи. Она задрала голову, тут же пошедшую кругом: летопись чудес Андрасте сменилась историей Каленхада и первых ферелденских магов.

– Зев? – ей показалась легкая шаговая поступь за спиной. Халиль обернулась – подозвать спутника и вместе с ним подивиться тому, как Перчатка воплотила из ее памяти кусочек Круга, не тронутый боями с одержимыми, – но никого не увидела.

И в миг, когда она недоуменно сощурилась, вглядываясь в тени и начиная тревожиться – уж не кружит ли их Перчатка ложными тропами, вынужденно дробя поодиночке, – ладони легли ей на плечи, и жесткие, всегда в насмешке губы коснулись мягко и ласково взмокшей с последнего боя макушки. Халиль вздрогнула, зажмурилась и схватилась за посох обеими руками – как за последнюю опору. Так хватаются за первую попавшуюся вещь – обычно материнскую юбку, – малыши, стискивают в ладошках ткань и, трясясь, как рогозовые макушки, молятся, чтобы опасность миновала, а если и осталась – то за чертой родительской защиты.

Она давно выросла и уже не помнила, носила ли ее мать хоть когда-нибудь привычные крестьянские платья. И молилась потому о другом – чтобы видение не растаяло, если она пошевелится лишний раз или обернется к нему взглядом.

– Я не пропаду так просто, – успокаивающе, будто распутывал рунную цепочку заклятья, сказал Рам. И улыбнулся – ей никогда не нужно было видеть его лицо, чтобы это знать, потому что когда он радовался, в голосе что-то менялось, расслаивалось почти физически ощутимо, заходилось нотными полутонами под нёбом. Она облизнула губы, молча, в зубы, всхлипнула. Это не правда. Это наверняка иллюзия, чары Перчатки, произвол тех духов, что сбежали после расшифрованных разгадок. Им нетрудно было облачиться в облики героев из истории Андрасте, так что помешало бы им порыться в ее памяти и примерить новый образ?

– Я обещаю, – тихо добавил в макушку Рам. – Пожалуйста. Я очень хочу увидеть, какая сильная ты стала.

В Круге их учили самым разным чарам, но Халиль не помнила заклинаний более мощных и безотказных, чем его обещания. Они всегда исполнялись, рано или поздно, так или иначе, даже самые дурацкие, самые неожиданные, самые невероятные.

Эльфийке казалось, не было клятвы более невозможной, чем обещание свободы – но вот она, пусть условная, серостражеская, но в ее руках. И если все было именно так, если его касания тепло и уверенно заклинали дрожь в плечах…

Она вдруг поняла, что удивилась бы больше, если бы смерть стала помехой его обещаниям. Решиться все равно оказалось непросто – само тело требовало застыть, закаменеть в счастливейший, в невозможный миг встречи, потому что если, обернувшись, она потеряет даже эти крохи – будет ли смысл вообще верить чему-то… Кому-то, зачем-то, вообще верить?

Посох скрежетнул пяткой по полу – так сильно она навалилась на оружие, готовая, если что, лишь его опорой устоять на ногах, – и упал, выроненный, глухо стукнулся, мигнув синеватым, в тон кинлоховским витражам кристаллом.

Халиль засмеялась и заплакала одновременно, уткнувшись лицом в грудь обнявшего ее эльфа.

Золотистое разреженное сияние, будто просеянное через предрассветный туман, забилось в уши и рот. У него не было вкуса или запаха, но был флер исцеляющего кутающего эффекта – всего лишь еще один род магии, чары Перчатки… Страж что-то говорил про испытание, и если это была проверка внимательности, или осторожности, или готовности, Халиль провалила ее не то что с треском – с утробным воем разорванной, от горла до паха, грудной клетки, потому что разверзнись в этот момент пол под ее ногами или распахнись стены пастями ловушек, она даже не заметила бы этого.

– Тише, родная, – Рам много и долго шептал, успокаивая. Ладони его скользили от макушки до поясницы, стекали, будто наполнял их не свет, а ливневые тугие струи – и им не хватало лишь капли сил, чтобы размыть в эльфийке проточины дождевых ручьев. Слова расшифровывались плохо – она скорее угадывала по полутонам голоса, чем действительно понимала, о чем идет речь. – Чуть тише. Вот так…

Он что-то сделал – кажется, просто невесомо поцеловал в макушку, прижатую к его плечу. Халиль задохнулась. Обмякла – в его объятьях она всегда становилась восковая и текучая, лепилась по образу и подобию, и это было такое счастье, такое непередаваемое, невозможное, забытое счастье – снова оказаться в самом безопасном месте во всем Тедасе, и будто ничего не случилось, будто они снова на пыльном старом складе в свой последний день, и впереди одна надежда, брезжащая, как сияние сквозь слезы на ресницах, – что одна мысль о том, что встреча не продлится вечно, могла ее убить.

Еще убивало то, что как ни цеплялась эльфийка за надежность, свет оставался светом. Будто Рама соткало – или хотя бы очертило по контуру, – силовое поле. На него можно было опереться. Можно было прижаться. Можно было чувствовать вес рук на плечах. Но Халиль попыталась привычно вцепиться в ткань на лопатках его мантии, обнять крепче – и у нее не вышло, и когда успокоился под заговором Рама бешеный пульс, колотившийся в теле так, будто она вся – сплошное сердце, – она не услышала ответного ритма в его груди.

– Я так скучаю, – выдохнула Халиль, как только в легких набрался воздух вместо пустоты. Бессвязный успокаивающий шепот клекотал в ней, как запаянное в сосуде море, но ответить тоже надо было – и первое же сказанное слово потянуло за собой остальные, потому что даже из прокушенных губ плохая плотина для настоящей бури. – Рам, прости, пожалуйста. Ты живой, а я ни сказать, ни сделать ничего толком не могу, опять, как дура, и тогда – дура, что ничего не сделала, что не помогла, Рам, я…

Он ждал – ровно до момента, когда эльфийке понадобилась пауза на вдох. Знал досконально, когда вмешиваться, а когда просто слушать, и это сработало, как всегда – потому что не могло по-другому.

– Я не живой, – напомнил снисходительно. Халиль вскинулась, прокусив до крови щеку, вгляделась в его лицо – нет, не показалось, это действительно была теплая, ласковая улыбка снисходительного понимания. Вдох снова застрял – и скользнул внутрь золотистой патокой, когда Рам костяшками погладил от виска до уголка губ; Халиль попыталась бы схватить ладонь, но боялась разомкнуть руки, выпустить видение – иллюзию, мираж, призрака, демона, какая, Создатель суди, разница! – и потому попросту прижалась щекой.

– Но даже так я могу радоваться тому, что ты пришла сюда. И что исполняются твои мечты. И что ты становишься сильнее, – пальцы едва подцепили под подбородок, чуть потянули, вынуждая смотреть только на сияющего эльфа, – девочка моя. Я скучаю. Но еще больше – горжусь.

– Чем там гордиться, – сглотнула, не веря ни одной своей мысли, Халиль. – Чем, если я не спасла тебя…

– Ты спасла, – сотканная магией хватка на миг стала почти настоящей – или ей только показалось, потому что в лице Рам не изменился, только в голосе, сквозь который запела сталь боевого посоха и тут же замолкла, забрав с собой и улыбку. Он был убийственно серьезен, когда добавил:

– Ты спасла меня от самого страшного – от жизни без тебя.

Халиль неловко улыбнулась. Покачала головой – неудачная шутка, – и сникла, когда Рам даже бровь в ответ не вздернул, продолжил также немигающе смотреть… С мертвецким, непоколебимым, как могильный холод, спокойствием. Эльфийка даже смогла расцепить руки, самыми кончиками пальцев попыталась разгладить складки у его век – свет мягко кольнул по коже, отталкивая.

Он же не считал так… По-настоящему? Халиль поверить не могла, но еще секунда молчания что-то в мыслях перевесила – хватило маленького толчка, крохотного допущения, чтобы внутри все заворочалось вдруг тяготно и болезненно. Если это правда… Выходит, она все такая же дура, да еще и эгоистка, если столько спрашивала Создателя, почему погибла не она.

– Я не думала… – виновато она опустила взгляд и тут же метнула обратно, потому что упускать даже миг возможности видеть рамовскую улыбку, невесомую, отраженную многажды от плещущегося в зрачках горя, было ценнее любого душевного спокойствия.

– Я жалею о десятке сделанных или несделанных вещей. Но о том, что тебе пришлось о таком думать – больше всего, – что-то в его жестах отдавало все же… Неправильностью. Неполноценностью, будто не хватило мелкой детали – Халиль затрясла головой, прогоняя наваждение: она даже видела, в чем несоответствие – в том, что Рам почему-то не сглотнул, выцедив сквозь себя столько тоски, и что ее в ответ не захлестнуло отчаянием с головой.

В его руках – это просто не могло случиться.

– Быть может. Я не знаю, – сказала Халиль и снова прижалась к эльфу, прикрыла глаза, так, чтобы видеть свет, но не видеть мерное спокойствие бездвижных ребер. – И все равно, Рам. Я струсила тогда, и сейчас осталась трусихой. Я должна столько всего сделать, но как спасти хоть кого-то, если я тебя… Если самое дорогое я уже не спасла.

У входа в Перчатку Привратник спрашивал их всех – по кругу, как в дурацкой детской игре. Халиль мечтала не дождаться своей очереди, но вопрос все равно упал – как удар палаческой секиры, – и в ответ она смогла сказать только, что жалеть будет вечно.

Лелиана неловко попыталась успокоить. Зевран одобряюще сжал плечо. Даже Винн неубедительно, но старательно начала рассуждать, что прошлое не изменить и что двигаться им придется вперед с тем, что есть, и поверить ей было так сладостно и так трудно.

Испытание на спокойствие и непоколебимость она тоже провалила. Загадки – обычная возня, с какой справляются ученики-первогодки, и вряд ли правильные ответы действительно делали ей честь; а если за загадками прятались какие-то смыслы, то их она тоже упустила, и снова – бездарно, так почему, почему Создателю надо было именно ее, трусливую и глупую, швырнуть в круговорот Мора и…

– Не смей, – прошептал в ухо и вглубь, заговаривая своей уверенностью самые злые шторма внутри эльфийки, Рам, и они безоговорочно подчинились. – Даже не смей думать, что ты с чем-то не справишься. Ты самая светлая и добрая душа, кого я знал за свою жизнь.

– Против Архидемона лучше сгодились бы сила или смелость, – пробормотала все же Халиль. Без особого упрека, как скупую данность – лгать она никогда не умела, себе – в первую очередь, а это даже не ее слова были, а украденный у Морриган аргумент из какого-то глупого спора, разгоревшегося от очередной встрече на тракте.

Может, из нее вышла хорошая помощница заблудшим путникам и неимущим беднякам. Но этого ли ждал от нее Дункан, посвящая гарлочьей кровью в негласные спасительницы Ферелдена?

Рам не мог встряхнуть ее за плечи, поступил изящнее – вывернулся, ливневыми, скользящими своими ладонями охватил лицо, прижался лбом ко лбу, заговорил горячо и твердо, будто перебрасывал чары барьера с себя на эльфийку.

– Весь мой ум не спас нас обоих. Вся мощь армии не победила орду. Лиль, не повторяй моих ошибок, сила не в чарах; ты сильная тем, что остаешься безрассудно-доброй даже в наш век, – кончики пальцев мазнули невесомо по шее и ткнулись, целясь, под пятое ребро, – у тебя получается оставаться прежней там, где я давно сломался бы. Если это – не смелость, то я умер напрасно.

Это было нечестно. Халиль так и хотела сказать, закричать на него, застучать по груди – чтобы не смел, чтобы даже не пытался манипулировать, чтобы не давил на оставленную ей жизнь, будто это имело какую-то ценность, – но дыхание сперло комком. Он говорил – и в ней стыл ужас, потому что слова отчаянно напоминали прощальные. А ведь он обещал…

– Рам, не уходи, – от страха пальцы дрожали и даже в вязком воздухе находили отчего-то опору, – пожалуйста…

– Мне придется, – он чуть склонился, улыбнулся как прежде, светло и невесомо, когда Халиль попыталась пригладить прядку у виска – безуспешно, ладонь прошла сквозь, и она всхлипнула, страшно боясь коснуться лица и не почувствовать больше ничего.

– Так надо, – повторил с нажимом Рам и, всю мощь местных чар сконцентрировав в руках, обнял ее. Крепко. Почти по-настоящему. – Если тебе так легче, я отдаю тебе всю свою смелость и всю свою силу. И прошу одно, если будешь в растерянности – не слушай никого и ничего, кроме своего сердца. Оно у тебя не умеет лгать.

«Потому что оно умеет только болеть», – судорожно, в мыслях, всхлипнула Халиль. Размякнуть снова не получилось, она была напряжена, как перед боем, судорожно, рвано дернувшись, попыталась притянуть лицо любимого и все же поцеловать – какая она дура, дура, раз не попыталась сразу, раз столько времени потратила на бессмыслицу разговора, когда надо было просто смотреть и запоминать, – но едва смогла мазнуть губами по уголку рта.

Все случилось само собой. Рам улыбнулся и улыбкой этой коснулся лба, словно благословил.

– Я обещаю, что всегда буду рядом, – тепло переливалось золотом, свет стал настолько ярким, что почти слепил – и Халиль зажмурилась на миг, томительный, долгий, плавко отпечатавшийся поцелуем на ее коже. – И еще обещаю ждать тебя, сколько понадобится. Ты только живи и не торопись.

Все было настоящее. Поцелуй, голос, ластящийся свет кинлоховских витражей. Правдивее, чем в воспоминаниях, ярче, чем несколько месяцев назад в Башне.

Халиль пообещала тоже. Что-то. Наверное, жить, хотя она все еще плохо понимала, зачем, и, главное, как – в груди заклекотал словесный хрип и разлетелся буквенным крошевом вдребезги, когда она – слишком поздно, – услышала втекавший в нее вместе с последним касанием поддержки шепот: «Я люблю тебя».

Потом жар схлынул, дав ей возможность открыть глаза. Рама больше не было.

Даже Кольгрим, даже с содроганием вспоминаемый огр в башне Ишала, даже дракон не дались так тяжело, как убийство своих искаженных отражений. Им, наверное, повезло, раз остальные члены отряда остались разделывать рептилью тушу – Халиль даже думать не хотела, сколько бы сил они потеряли, сражаясь против ненастоящих Стэна и Шейлы.

Ее и Винн хватило с головой. Первым отражение победил Зевран – провернул какой-то хитрый прием с перебросом кинжала, отвлек внимание от второго ножа и располосовал демона, тут же рассыпавшегося пеплом, на две половинки. Лелиана провозилась дольше, едва уворачиваясь от чар магов, свалила себя же с ног: две девушки покатились по полу, огрызаясь на гортанно вибрировавшем орлесианском языке. Когда бард пела, раскатистое «р» казалось Халиль бархатным, но стоило в голосах появиться угрозе – и рычание превратилось в хищнический рев.

Впрочем, эти две победы дались даже легко. Но демоны в шкурах магов то ли успели прощупать их тактику, то ли изначально были сильнее: пока один нападал, второй восстанавливался под щитом силового барьера, и как бы ни крутился вокруг них Зевран – кинжалы мелькали молниями, – как бы ни метко целилась по глоткам Лелиана, существенно покачнуть противников не получалось.

Закончились сначала стрелы в ее колчане, потом – запас прочности в жилах, потом – мана.

Винн захрипела, в который раз латая проплешины в шкуре Ворона, и больше выжидать Халиль не смогла. Кровь толчками плеснулась на пол, чарующая сила далась в руки, и мощь первых же ледяных шипов, начарованных через запретную магию, изрешетила барьеры демонов.

Их добил Зевран. Засмеялся – ему завторила колокольцем Лелиана, посетовала, что с пустым колчаном спутник из нее уже не такой полезный, – их одернула чародейка, едва переведя дыхание, поторопилась навесить на каждого печати исцеляющих заклятий.

Халиль, замерев в выбранном для укрытия от атак углу, с улыбкой слушала их разговор. Вздрогнула, когда ладонь Зеврана легла на локоть, на его скупой вопрос виновата пожала плечами – да, опять, что ж тут поделаешь…

Перчатка была золотая в прочерках теней, а стала – белая, и Страж, наощупь сжав пальцы Ворона, тенью двинулась за своим проводником, про себя молясь Создателю, чтобы их не настиг новый бой. Потому что если дело дошло до слепоты – третий раз за полгода путешествия, – значит, паршивее уже некуда, и малефикарум, щедро пьющий силу из ее тела, уже не поможет.

Тепло окутало рану на руке – Халиль поблагодарила в воздух, и Винн, хмыкнув, ничего не ответила, позволив воображению Стража самому дорисовывать скупую улыбку и краткий жест старческой кистью.

К сожалению, расплатные бельма Винн излечить не могла – только время. Разгадывать новую задачку спутникам пришлось без помощи Халиль – она простояла сначала в стороне, пока Зевран носился под каменный устрашающий скрежет, потом – на выбранной им плите. Через пропасть тоже пошел Ворон – она слышала, как тот бросал перед собой галечный огрызок, проверяя надежность плит, как перекликалась с ним шутками Лелиана – не очень тревожно, веревкой Зев тоже подстраховался на всякий случай, и все же…

Халиль смирно ждала, пока он вернется, чтобы перевести ее на ту сторону, и никак не могла поверить, насколько беззаботно отозвался о такой прогулке Зев. В белизне представлять висящие в воздухе зачарованные мосты казалось еще страшнее, чем видеть, и уж тем более – шагать по ним, настоящим. Страж словно шла за ним в своем воображении, прислушивалась к каждому движению, каждому шороху, и после пережитых в трепете минут самой идти по мосту было… Никак.

Она же не видела. Камни и камни. Под шагами ощущались твердо, звонко отзывались на перестук посоха, чуть шелушились стыками плит под стопами – дорога как дорога. Не обвалилась – хорошо. Не встретила их на той стороне новой дракой – еще лучше, хотя все ахнули и отпрянули, как от опасности.

Почему – Халиль поняла почти сразу, сухой трещащий жар пахнул в лицо, лизнул по ногам горячим сквозняком. Горел не простой костер – тот пах бы гарью или копотью, но это пламя не пахло ничем, разве что, едва ощутимо, свечным плавленым воском – как те свечи в лотерингской церкви за две монетки, которыми тайком от сестер делилась с бедняками Лелиана.

– Здесь написано, что последнее испытание пройдет лишь тот, кто не побоится предстать перед Пророчицей нагим в своих помыслах.

– Покажи, – попросила Халиль. В два шага Зевран помог дойти к плите, перехватив ладонь в запястье, положил на алтарный камень: под пальцами рунные строчки заметались сначала простым бездумным узором, потом сложились в подсказку. Ворон тоже сосредоточенно пыхтел на плечом, размышляя, потом покачал головой – поток воздуха мазнул от его неосторожного движения.

– Это безумие. Все испытания до этого можно было пройти, а это как монетку бросать. Достоин или нет.

– Так в этом и смысл, – кашлянула Винн, прошуршала мантией, встала рядом. Халиль, выщупывая буквы и рельеф узора, случайно тронула ее кисть – и отдернула руку, смущенно вернувшись к попытке прочитать то, что пряталось между строк.

– Смысл в том, чтобы в процессе испытания стать достойнее. Ну, как мне кажется, – Ворон вздохнул. – Зачем все загадки, драка со своим темным «я» и… И всякое, в общем, если тут есть волшебный огонь, который сразу знает, достоин ты или нет?

– Попахивает ересью, – настороженно пресекла его раздумья Винн. И тяжело вздохнула, будто неуютные мысли теснились в ее голове почти болезненно.

Лелиана взмолилась о подсказке. Раздраженно Зевран пощелкал ногтем по клинку и отошел назад – он всегда говорил, что лучше думает в тенях и уединении, чем в тесном соседстве с чужими выводами. Воздух и правда густел – Халиль приноровилась к жару пламени, сквозь него начала чувствовать и ток холодных сквозняков, и полосующее по полу сияние косых лучей. Они шли по Перчатке, кажется, не один час, и витражи все равно всегда одинаково клали свет шахматными плитками им под ноги, будто зачарованные…

Они все были правы.

Но они слушали разум, а Халиль в слепоте своей спросить могла только у сердца. И ответ всплыл сам собой, изящный, как решение ученической задачки – Страж улыбнулась и потянулась к шнуровке мантии у горла.

– Ты же не думаешь, что… – Винн встревожилась, пристукнула посохом почти нетерпеливо, оборвав вскочившее первым обвинение. Для магии крови достаточно было распустить рукава – а для чего-то большего уже не стоило беречь одежду. Лелиана захлопала в ладоши и даже подпрыгнула на месте – бесшумно, и пол плохо вибрировал под шагами, но все равно по воздуху, свившемуся потоком, это угадать было нетрудно.

Зевран подошел, когда она возилась с нижней рубашкой, стиснул плечо.

– Уверена, что он не причинит тебе вреда?

Халиль ни в чем не была уверена. Ни в том, что ее сочтут достойной, ни в том, что догадка ее была верна, но все равно кивнула, и Ворон, конечно же, не поверил, но отпустил под успокаивающим поглаживанием ладони по костяшкам. Они были мозолистые и в царапинах – почти как кожа на сгибах локтей, где чаще всего ложились поперечные полосы шрамов.

Самыми кончиками Халиль пригладила их. Потом вздохнула, решительным рывком схватилась за ткань на боках и стянула рубашку через голову; сквозняк лизнул ложбинку сведенных лопаток, холод въелся через стопы – сапоги она сняла торопливо, наступив себе на пятки, – в живот и дальше, в заледеневший, кажется, хребет. Темнота облегчила: надо было просто не представлять, что они смотрят на нее, на всю историю шрамов – редких боевых и частых, от магии, – на вставший дыбом пушок под затылком и судорогу в плечах.

Халиль перемялась с ноги на ногу и медленно пошла вперед. Камень становился теплее, но страх никак не таял, все также льдисто грызся изнутри. Если этот огонь ее не пропустит, куда бежать потом – назад, спасаясь, или рывком, надеясь все же преодолеть преграду? Надо было спросить, как широка пламенная полоса – Страж почти обернулась за уточнением, но только стиснула челюсти и сделала последний шаг: первые искры уже обвили лодыжки, сомневаться было поздно.

Больше всего она боялась за волосы – вспыхнут и прогорят костром за считанные секунды. Но пламя не тронуло, только лизнуло, выжгло из костей холод, из легких – застрявший вдох, почти ласково окутало руки и грудь, добралось горячей волной до шеи – и схлынуло с последним шагом.

Полоса была совсем узкая. За ней звякали застежки доспехов и шелестела такая же, как у Стража, мантия Винн.

– Дамы вперед, – коротко засмеялся Зевран под шипение Лелианы, недовольной тем, как столь важный и светлый момент портится неуместными шутками. Их успокоила чародейка, все трое зашлепали босыми стопами по полу – прокладывая широкую дорожку через притухшее пламя.

Халиль слышала, казалось, все. Ее трясло, сердце колотилось у горла, сквозняк, сдувший с кожи последние искры, окутал ознобной болезненной дрожью. Приступ отчаянной смелости закончился отчаянным же паническим воплем – вовнутрь; эльфийка охватила себя за плечи, мелко затряслась, не в силах даже понять, что напугало ее сейчас. Нагота? Огонь? Страх, что случилось бы, если?..

– Я тут, – ласково, заклиная, пробормотал Зевран совсем близко. Безошибочно по дрожи считав нервный трепет, костяшками пригладил волоски на затылке – озноб прошил позвоночник, заставил выпрямиться, все также судорожно хватаясь за плечи, – и следом на них легла ткань рубашки.

Она запуталась в рукавах, как слепой щенок – и даже хуже, потому что щенку позволительно в его возрасте, а ей – нет. Отвернувшись – куда-то в сторону, хотя один Создатель знает, может, именно в этот момент она и пялилась на спутников бельмами, – наощупь поправила складки, пригладила ворот: коснувшиеся шеи пальцы показались ледяными, хотя минуту назад, если не меньше, их кутал настоящий огонь.

Кое-как Халиль справилась с дрожью и с верхним платьем. Подобрала посох, зябко поджала пальцы стоп, поджала губы, в разрозненности мыслей пытаясь уловить хоть какую-то суть. Ей пришлось повернуться – попросить все-таки Зеврана протянуть сапоги или ткнуть хотя бы, в какой они стороне, – и по глазам ударил свет.

Яркий. Золотой, как рамовы руки, только складывался он в совсем не его фигуру: то была женщина, обряженная в пламя, и вместо лица у нее сияло солнце. Халиль зажмурилась – и это поверх бельм! – но свечение не стало меньше ни на йоту, будто залило им не Храм, а череп изнутри.

Она качнулась и пошла к сиянию. Дорога оставалась в тумане, но ступала почему-то безошибочно, ни разу не запнувшись ни о плиты, ни о начавшиеся ступеньки. Ее окликнули – все трое, хором, удивленно и ошарашенно одновременно, – и не сразу Халиль поняла, откуда эти голоса. Обернулась с середины лестницы, улыбнулась кончиками все еще дрожавших губ.

– А вы разве не видите? Свет?

Тишина – как церковный воск. Воздух все еще пах горной свежестью и совсем немного, так, что только слепым, обостренным обонянием чуять – сандаловым курением. Страж помялась, но молчание выродилось не в тревогу, а в трепет.

Звонко хлопнули по плитам ладони – на колени опустилась Лелиана.

Зашуршала мантия – то ли просто склонилась, то ли повторила ее жест Винн.

Недвижным остался только Зевран, и Халиль, кожей чуя его взгляд – такой же горячий, как священное пламя, и такой же безопасный, поддерживающий, толкающий в лопатки идти вперед, – пересчитала шагами все ступеньки до последней.

Свет подсказал, где остановиться. Она тоже опустилась на колени, провела ладонями перед собой – мраморная чаша, тяжелая, с резными ручками, шершаво замозолившими пальцы, – была горячей, словно стояла под прямым летним солнцем не один час, хотя в витражах давно должен был потухнуть холодный весенний свет.

Халиль не о чем было просить; она сначала поблагодарила Пророчицу за открывшийся им путь, потом, не шепотом даже, а молчанием и хрустом сцепленных на груди ладоней, за встречу с Рамом. Без сомнения, то была настоящая милость Перчатки, не магия – чудо, прикоснуться к которому ей позволили, награда ценнее Праха и окутывающей его истории.

На безыскусную молитву Андрасте, конечно же, не ответила. Но когда Халиль поднялась с колен, она прозрела второй раз за день.