С улицы веет прохладой. Эндрю тянет за ручку, силясь сдвинуть распахнутую дверь и с трудом ее закрывает, щелкая незнакомым замком. Дома пахнет штукатуркой и новой мебелью — дом вообще не ощущается, как дом. Просто здание, чужое, необжитое, неуютное.
— Все хорошо? — Айрис присаживается, чтобы их лица были на одном уровне, но Эндрю стыдливо прячет глаза и мнет в руках рюкзачок. Мама — единственное знакомое и родное, что у него здесь есть, и он должен быть благодарен хотя бы за это, но ему тут не нравится, и место плохое, и дети, наверное, тоже…
— Переезд — дело непростое, но, поверь, здесь нам будет лучше. — она трепет его по голове и убирает челку с глаза, улыбаясь как можно более нежно, — Тебя никто не будет обижать.
Эндрю шмыгает носом. Лиловый синяк на правом глазу все еще не сошел, он напоминает про обиду каждое утро из зеркала, даже если каждый день мама его лечит мазью.
— Обещаешь? — он наблюдает за ее руками, за тем, как они заботливо перебирают его волосы, и немного успокаивается. От мамы всегда пахнет лекарствами и чистотой.
Айрис будто спотыкается на мгновение, но сразу же говорит «обещаю».
Этот город отличается от того места, в котором они раньше жили, как день от ночи. Утром мама уезжает куда-то по делам, а вечером говорит, что неподалеку есть школа, в которую он сможет ходить. Эндрю с первых слов чувствует, как тревога скручивается у него в животе, словно дождевой червь, и аппетит сразу пропадает. Айрис замечает, как он мрачнеет и ее взгляд становится грустным — Эндрю ненавидит, когда мама грустит из-за него.
— Если тебе не понравится в школе, я тут же постараюсь перевести тебя на домашнее обучение. Учителя будут сами приходить к тебе домой, здорово? — она еле улыбается, — Только если тебе не понравится, договорились?
Эндрю кивает, согласный на все, лишь бы она больше не делала такое лицо, и послушно идет в школу на следующий день. Очки глупо сползают с его носа, пока он пытается представиться классу, он рефлекторно уворачивается от руки учителя, когда тот решает потрепать его по голове и весь урок Эндрю сидит, вцепившись в карандаш и сгорбившись над партой. Он знает, что все на него смотрят и шушукаются. Уже с самого начала хочется заплакать и сказать, что в школе ему не нравится.
После урока на его парту внезапно приземляется громоздкий конструктор целиком из железа. Болтики разлетаются в разные стороны, грохот стоит невообразимый, и это заставляет Эндрю наконец поднять глаза от парты и испуганно встретить взглядом чужую протянутую руку. Мальчик в аккуратной белой рубашке и пиджачке, с собранными ленточкой волосами, но вопреки всему этому какой-то весь встрепанный и суетливый, широко ему улыбается.
— Привет! Меня Лука зовут!
И с этого момента всё у Эндрю стало с характерным запахом железа — Лука таскает ему детальки и провода, потому что у него дома таким заниматься не разрешают, Лука доедает за ним помидоры из салата, Лука заставляет его спешить в школу утром и задерживаться вечером, Лука часами ему рассказывает, как работает электричество и тянет за руки из дома, чтобы посмотреть на грозу.
Лука знакомится с его мамой и ворует у соседей яблоки, когда слышит, как они сплетничают у семьи Кресс за спиной, и Эндрю учится находить свой голос, чтобы вместе с ним смеяться. Эндрю не разговаривает ни с кем больше, но его это не расстраивает и не волнует.
Где-то на пути из зашуганного ребенка в социализированного Лука берет его за руку, и дальше они идут вместе.
Эндрю впервые понимает, что ему не страшно.
***
Они притираются друг к другу так плотно, что становится странно видеть их по отдельности. Учебный год проносится, будто бредовый сон, и незаметно настают каникулы — Лука с Эндрю днями сидят в доме у Крессов, выходя гулять только тогда, когда солнце не такое жестокое. Чувствительная кожа иногда просто не выдерживает, сколько не закрывайся и не мажься, и Лука выманивает у Айрис целую лекцию об альбинизме — любопытство в самом невинном его проявлении.
Лука хорошо учится, вежливый, умный и открытый — Айрис не нарадуется, что сынишка нашел себе такого друга, а Эндрю обижается, что он разговаривает больше с его мамой, чем с ним.
Июль падает на голову осознанием, что у Луки, вообще-то, день рождения, и в назначенный день Эндрю нервно сжимает пальцами скромный подарок, стоя у чужих дверей. Почему-то дом у Луки очень большой, всё сверкает и блестит, красивые вещи, картины и книги, а проводить время все равно предпочитает в маленьком домишке Крессов. Сам Лука встречает его в комнате и с порога тащит под кровать, прикладывая палец к губам и шикая.
— С д-днем р…
Их мгновенно находят, полуприказывая прекращать клоунаду и пройти за стол. Лука чуть позже скромно хватается за его ладошку, чуть сжимая, и от чего-то краснеет пуще вареного рака.
— Спасибо. — шепчет он, принимая подарок и тут же открывая книжку на разделе про Теслу, читая с горящими глазами. Эндрю кивает и не может придумать, куда себя деть от тепла, расплетающегося в груди.
— А ты знал, что предметы состоят из частиц: протонов и электронов. Они притягиваются и образуют всякое разное. — щебечет он, болтая ногами на высоком стуле, — И мы с тобой тоже так же притягиваемся.
— Как протоны и электроны? — Эндрю не понимает, к чему Лука ведет, но почему-то уши горят, и улыбочка на нем какая-то сверхдовольная.
— Ага! — он откладывает книжку и обнимает Эндрю за руку, — Потому что мы лучшие друзья!
Позже он понимает, что Лука никого кроме него так и не позвал.
***
В какой-то момент даже самая замечательная дружба спотыкается о камень, и он настигает этих двоих через год в продуктовом магазине. Айрис попросила зайти за чем-то, Эндрю рад бы вспомнить, да только не может даже мысли в кучу собрать при виде знакомого пальто — он хватает Луку за руку и уносится оттуда прочь, не перепрыгивая лужи, забрызгивая новые школьные брюки грязью. Лука кричит на него и дергается, пытаясь вырваться.
— Да стой же ты! Что такое? Нам же в магазин нужно! Твоя мама сказала!
Эндрю останавливается только у дома, задыхается, абсолютно не считывая смысл слов, льющихся ему в уших. Айрис встречает его на пороге и тревожно заглядывает в глаза, узнавая панику и дорожки слез. Пока она держит Эндрю за плечи, пытаясь успокоить, Лука внезапно осознает серьезность ситуации и берет его за руку — я тоже здесь, ну, ты чего, все в порядке.
— О-он там, я ви- видел, — Эндрю натурально рыдает, и за каждой его слезой следует еще одна побольше, уже даже слезища, а не слеза, и лицо у него все красное.
— Нет, родной, тебе показалось. — Айрис нежно вытирает ему мокрые щеки, — Это был не он. Ты его больше никогда не увидишь.
Лука стоит рядом, хмурая туча, прислоняется плечом к плечу Эндрю, не зная, что ему сказать и как поддержать, потому что для этого нужно хотя бы знать, что случилось, а Эндрю только заикается и плачет.
Когда Эндрю успокаивается достаточно, чтобы перестать трястись, Айрис велит Луке идти домой, и дом Крессов закрывается на пару дней. После этого, сколько бы он ее спрашивал, Эндрю отказывался говорить, но спустя энное количество вопросов все же находится один, который заставляет споткнуться.
— Эндрю. Где твой папа?
В ответ он бледнеет и выпускает кружку из рук. Снова появляется это тревожное выражение глаз и Эндрю хватается за лицо, там, где год назад был синяк размером с теннисный мяч. Он не помнит, как вышел из комнаты, не помнит, что натворил после этого, не останавливается, когда Лука вскакивает и бежит за ним.
Эндрю прихрамывает домой через пару часов, с ног до головы обгоревший, с синяками на коленях и царапинами на лице. Айрис — тревога материнская — обрабатывает все его ссадины и целует в лоб, вслух читая молитвы, а Лука никогда больше не спрашивает.
***
Одной из зим Лука приходит к Эндрю расстроенный до жути. С его шапки капает мокрый снег, одну перчатку он потерял по дороге, а еще глаза подозрительно красные, будто плакал.
Эндрю кипятит чайник и садит его на кухню, шмыгающего носом то ли от холода, то ли от слез. Эндрю через пару месяцев пятнадцать, у него на шнурке крестик и он недавно перешел на линзы, потому что Лука разок сказал, что без очков ему тоже очень идет.
Он греет руки о горячую кружку и пересказывает ссору с родителями, прерывая ее горькими смешками и паузами, нужными для того, чтобы поймать равновесие и не заплакать.
— Я правда стараюсь, правда, но какой смысл, если им мало. — Лука опускает глаза в кружку и Эндрю чувствует, как его сердце разбивается.
Это тот человек, который читал вместе с ним занудные книги, делая их увлекательными, тот, кто подбадривал его бегать исправлять оценки в конце четверти, тот, кто скидывал плейлисты для учебы и отмазывал от учителей, когда становилось плохо. Тот, кто всегда был рядом и путеводной звездой провел его через комплексы, неудовлетворительный средний балл и последствия психотравмы.
Иногда Эндрю так сильно злился на его родителей, что сам себя пугался, но он мог только бесконечно уговаривать Луку хотя бы самому ценить свои старания, продолжать двигаться дальше, забивать на чужие слова, ложиться спать в одиннадцать и хотя бы иногда отвлекаться.
Лука снова шмыгает носом и фыркает — «Ну Эндрю, ты же знаешь, что я больше кофе люблю» — и становится чуть легче на душе.
***
Очередная весна заканчивается для Луки нервным срывом — перед экзаменом он внезапно вскакивает с места, выбегает из школы и непослушными руками раз за разом набирает знакомый номер, не попадая по цифрам. Волнение выросло, мутировало, обзавелось шипами и превратилось в натуральную тревогу, и от этого всё, что он учил, вылетело из головы напрочь.
— Эндрю?
— Лука- эй, эй, разве у тебя не экзамен сейчас?
— Можешь подойти? Пожалуйста.
Эндрю осекается, когда слышит незнакомые панические интонации в голосе, бросает «сейчас» и отключается. Лука ходит туда сюда вокруг школы, обивает скамейки носком туфель и дышит, как советует гугл, только не помогает от слова совсем. Эндрю прибегает через минуту, весь в пыли, с шухером на голове и в старых очках. С его ботинок сыпится засохшая грязь, которую он не успел вчера счистить.
Лука не удерживается и прыскает в кулак.
— Ты бежал? — он усаживает съехавшие очки обратно на переносицу, пока Эндрю пытается отдышаться, и тут кое-что осознает, — О боже, быстро зайди внутрь, ты же сгоришь.
Они садятся под лестницей на рюкзаки — Лука жмется плечом, будто правда ему страшно.
— Звонок через десять минут. — напоминает ему Эндрю.
— Да знаю я. — он вздыхает. Брови его жалобно хмурятся. Хочется погладить его по голове и угостить чем-нибудь вкусным, но до столовой им уже не добежать.
Лука кладет голову Эндрю на плечо и прижимается ближе.
— Ты же готовился, ты точно все сдашь. — робко приобнимает за плечо, мягко успокаивая, — Ты вообще из нас самый умный.
— А если я сдам не так хорошо, как хочу? — Лука не договаривает «и как они хотят», но Эндрю знает, что оно здесь. Единственное, чего он хочет — признание своих трудов, но раз за разом его в этом обламывают, а Эндрю наблюдай, как с крыльев падают перья, да молись, чтобы все было в порядке.
— Ты все равно молодец. Ты очень очень старался, я знаю. — он щекой прислоняется к чужой макушке. Лука хмыкает, невпечатленный, но ничего не говорит.
Когда до экзамена остается минута, Эндрю внезапно останавливает его, утаскивает обратно под лестницу, крестит и целует в лоб на удачу, игнорируя, как вспыхивает красным лицо.
— Т-теперь ты точно всё сдашь. — он прячет голые руки под рубашку, готовясь выйти на улицу и кивает на прощание, — Позвони потом!
Лука стоит, ошалелый, чувствует, как слегка задыхается, но это больше не от страха и тревоги. В классе его докапывают, почему он весь такой красный, но экзамен начинается прежде, чем он успевает ответить.
И потом было всё — сцепленные руки под партой, ночевки, побеги с физры, неловкие поцелуи, волнения а-ля «меня не пустят в церковь после такого», самым дурным образом сделанный пирсинг, ночные срывы и долгие, бесконечные дни вдвоем, когда тревога съедала, когда мысли становились оглушительными.
Протоны и электроны — отрицательное и положительное — всё смешивается и притягивается намертво, так сильно, что уже не расцепить вовек.
***
В один момент, примерно за год до выпуска, всё ломается.
Ни один, ни другой так и не поняли, как к этому привело — просто оказалось, что их обоих что-то катастрофически не устраивало, но оба молчали, а потом взорвались, будто спящие вулканы.
На свет вылезло всё — религия, к которой Лука всегда относился скептически, планы на будущее, в которых Эндрю никогда не был уверен, ментальные проблемы, личное, так много личного.
Эндрю ненавидит себя за то, что развернулся и ушел, не оборачиваясь, хотя всё его существо кричало «эй, останови меня, я же это не серьезно, если ты просто позовешь, то я останусь, прошу», и ненавидит Луку за то, что тот его просто отпустил.
Лука ненавидит себя за то, что все опять пришло к этому, и ненавидит тот факт, что даже Эндрю, который преданный, будто уличная собака, и тот ушел, не сомневаясь ни секунды в своем решении.
Когда Эндрю выходит на улицу его лицо тут же заливают горячие слезы, маслянистыми дорожками стирая крем, и как только Эндрю уходит, Лука съезжает по стене и воет, пряча лицо в сгибе локтя.
Спустя день это не чинится. Спустя неделю тоже.
Спустя две недели Эндрю забирает документы из школы.
***
В университете духота похуже, чем в тропиках — если бы Эндрю показали человека, который проектировал здание так, что по вечерам закатные лучи били прямо в окна, он бы не пожалел лопаты. От этой беспощадной жары не сбежать ни днем, ни вечером, и он уже знал, что обанкротится на солнцезащитном.
На его специальность всего пять с половиной бюджетных мест, и если сейчас выйдя на улицу он не увидит свое имя в списках, то пиши пропало — но Эндрю правда пытался не нервничать, хотя бы не бледнеть еще больше и скрывать обкусанные руки в карманах. Все в этом чертовом месте его напрягало — и куча абитуриентов, толпящаяся на улице, и охранник, подозрительно на него зыркающий, хотя он просто прячется от прямых солнечных лучей под крышей.
Только занырнув в толпу у списков Эндрю получает чьим-то острым локтем в глаз, а после слышит громкое «ох» и тысячу извинений, которые слишком резко обрываются.
— Эндрю?..
Он, все еще держась за глаз и часто моргая, пытается рассмотреть того, кто ему врезал, и внезапно даже улетевшая с глаза линза перестает вызывать дискомфорт.
— Лука?
Да кто же еще — Эндрю бы его узнал из тысячи, даже если теперь у Луки челка торчком, ошейник бренчит цепями и от прежнего аккуратно-аристократического стиля и следа не осталось. Это точно Лука, кто сейчас пялится на него широко раскрытыми глазами, тянет руку то словить падающую линзу, то приложить к темнеющему синяку холодные пальцы.
— Я- ох, эм, черт, прости пожалуйста, я тебя не видел.
— В-все нормально. — Эндрю сам потерялся и не особо больше чувствует боль, он только смотрит на Луку, у которого с ключиц текут серебряные цепочки, а с плеч сползла толстовка, и, оказывается, его майка куда глубже, чем с первого взгляда казалось. Ему кажется, он все-таки обгорел, потому что лицо явно пылает.
Лука молчит, как назло, и, господи, тоже рассматривает.
Эндрю кажется, будто он сейчас догорит, как спичка.
— Ты- ты тоже?..
— А ты?
— Я сюда…
— И я.
Они пялятся друг на друга еще пару секунд, прежде чем нервно рассмеяться в унисон.
— Мы ведь вместе его смотрели, — Эндрю кинул взгляд на толпу, до которой ему больше не было дела, — Я думал ты не станешь.
— Были и другие варианты, но я решил… — Лука пожимает плечами, — Что здесь будет лучше.
— Вот как.
Неловкое молчание.
— Пойдем посмотрим списки?..
Эндрю откашливается.
— Да, да, давай.
Они вместе пробираются через скопление людей, находят глазами свои имена в списках поступивших и Лука от радости так сильно вцепляется в чужую руку, что становится больно, но Эндрю уже вообще не уверен, что сегодняшний день реален, так что плевать.
Лука искрится, словно электрический, будто этого долгого года не было совсем.
Эндрю чувствует, что злиться у него больше не получается.
***
После этого они договариваются встретиться и поговорить, и Эндрю предлагает собраться у него дома, как в старые добрые. Лука не раздумывая соглашается — всё лучше, чем вести Эндрю в съемную с другом квартиру, тем более Эдгару не нравятся незнакомцы.
Знакомая дверь распахивается и Лука с порога кричит:
— Здравствуйте, миссис Кресс!
И застывает, когда встречает лишь тишину в ответ. Эндрю от чего-то бледный, и это Луке совсем не нравится — липкое чувство схватывается у него внутри.
— Я… я тебе потом расскажу. П-проходи пока.
Лука послушно заходит на знакомую кухню, садится за стол, на котором они раньше делали уроки и ждет, пока Эндрю непослушными руками управится с чашками и всем остальным. Потом не выдерживает и кидается помогать, шикая и закидывая себе два кубика сахара.
И тогда Эндрю садится и рассказывает, как спустя полгода после их расставания похоронил мать.
Лука тихий, когда слушает все это, и когда голос становится прерывистым и сдавленным, будто Эндрю боролся со слезами, он смелеет в конец и берет его за руки, крепко, но бережно. В обмен рассказывает, как в пух и прах рассорился со своими родителями, переехал почти без денег на съемную с таким же беглецом, попытался перекроить себя до основания, но не получилось.
— Я, наверное, первый это скажу, но мне так тебя…
— Не хватало. — Эндрю с этими словами ломается и плачет, и Лука тоже чувствует, как зрение размывается от слез.
— А ты все еще плакса.
— А ты все еще коротышка.
Их смех звучит, как смесь чего-то нервного и судорожных всхлипов, но Эндрю тянется к нему через стол, чтобы обнять, и выглядит это просто нелепо.
Он не хочет отпускать.
Потом поток извинений, трясущиеся руки, сплетенные в замок, приторный чай и выпавшая от слез линза, которую они ищут по всему полу — кажется, будто всё на своих местах, все собаки вернулись домой и дети нашлись, всё правильно и хорошо. Все фантомные боли растворяются от прикосновений, все синяки и раны.
И получилось всё именно так, как они и задумывали, даже если сначала все пошло наперекосяк — Эндрю бы в жизни не поверил, что Лука выбрал именно этот университет просто так, а не потому, что для Кресса это был единственный вариант из возможных. И сам Эндрю умолчит о том, что решил учиться дальше лишь потому, что надеялся увидеть в списках фамилию Бальзы.
— Прости за синяк еще раз.
— В первую нашу встречу я тоже был с фингалом… Думаю, это нечто вроде традиции.
Лука смеется, прижимая к его лицу замороженные овощи.
— Что ты подумал, когда увидел меня? Только честно.
— Сначала мне пришлось задрать голову, а потом я… — он зависает на мгновение, — Подумал, что на тебе самая всратая панама на свете, но одновременно эта рубашка тебе очень идет, и подвеска с ирисом, и ты почему-то такой взрослый и горячий, и-
— Лука! — Эндрю краснеет и отнимает чужую руку от лица. Виновник смеется, — Всего год прошел, я не мог так измениться всего за год.
— Но изменился же. — Лука качает головой, — Как и я.
В ответ слышится согласное хмыкание.
— Я подумал… когда я тебя увидел, имею ввиду, что… — Эндрю выдавливает слово за словом и мучительно краснеет.
— Что тебя в церковь не пустят?
Его лицо становится алым до самых ушей, а Лука улыбается так, будто только что заставил Еву откусить запретный плод.
— Я прав? — нараспев спрашивает он. Эндрю закрывает лицо и воет в ладони.
— Прекрати.
— Тебе нужно уединиться? Могу выйти.
— Лука.
— Хорошо, молчу. Или помочь-
Он не договаривает, потому что его губы внезапно сминаются под чужими — Лука даже пискнуть не успевает.
Чужая рука неожиданно властно впивается ему в талию, вторая — притягивает ближе за плечо. В какой-то момент он понимает, что не дышит, когда перед глазами уже появляется блюр.
— Ох. Черт. — Лука отстраняется и смотрит ошалело, ладонью находя знакомые шрамы на лице у Эндрю, а в глазах у него будто кружатся спиральки и пар слетает с головы, — А м-можно еще?
И тогда Эндрю отпускает его. Улыбается так, словно готов провернуть самую жестокую аферу на свете, отстраняется, забирая с собой все крохи тепла и жара, и говорит:
— Хочешь уединиться? Могу выйти.
И тогда Лука задыхается от возмущения.
— Да ты- ты в церковь боялся ходить после того, как в первый раз подрочил, а теперь ты такое вытворяешь?
— Может, если ты будешь вести себя хорошо, будет еще раз. — Эндрю хлопает его по плечу и допивает чай.
Им больше некуда торопиться и нечего жалеть — у них есть два месяца до сентября, и Лука еще точно возьмет реванш.