время.
время — это нити, вплетенные в бесконечную вышивку — это количество стежков, которое отмеряет игла — размеренное, методичное, неостановимое. всё так, как должно быть, всегда. нити обрываются и продолжаются в другом фрагменте. какие-то заведомо короче.
илай видит изнанку искусной, узорчатой вышивки, но не всю — только то, что ему разрешают видеть. он всего лишь человек, в конце концов — люди не могут знать всё — им и не позволено. как бывает, когда стараешься заглянуть под стежки и случайно рвется целая композиция.
илай видел, как еще до его рождения в лесу около дома поселился выводок сов, которые таскали мышей с поля и по ночам протяжно ухали, тревожа цепных собак. как в том же лесу ветвился папоротник, роились стайки светлячков, уходили корнями вниз системы грибниц, рыжие лисы рыли норы. горький запах лечебных трав и свежий запах вечерней лиственной сырости, молочная луна, низко висящая в небе. это воспоминания, которых у илая никогда не было, потому что к тому времени, когда он родился, большую часть леса вырубили и на новом месте словно пеньки встали дома, кучкой жмущиеся друг к другу, будто боясь окружающего их мира. илай проводит по заросшему мхом пню рукой, задевая колонию грибов, от чего они начинают болтаться, словно пружинки.
это день, в который, как он потом узнал, он должен будет найти раненную сову под старым дубом. у бедняжки будет сломано крыло, а зима будет слишком близко, чтобы надеяться, будто она сможет выжить сама по себе. поэтому илай аккуратно поднимет ее с земли, успокаивая мягким голосом, ласково пригладит вздыбленные настороженно перья, и отнесет к себе в дом. илаю придется хорошо постараться, чтобы крыло зажило. и маленькая раненная сова, припорошенная снегом, с весной разомлеет и улетать из тепла не захочет.
и вместо этого души, переживающие свою ночь в маленьком птичьем теле, поделятся с ним изнанкой.
***
это было благословением, а стало проклятием.
боль поднимается из глубины, медленно становясь всё более явной. когда она уже не позволяет себя игнорировать, разливаясь жаром в венах, илай кладет голову на руки и издает задушенный звук, среднее между стоном и всхлипом, в безуспешных попытках успокоить сердце и голову. оно продолжает нарастать, и часть илая, самая человечная, боится, что он умрет от этого, когда мучительная горячая боль достигнет определенной точки и он потеряет сознание, но другая часть знает, что этого не случится. это просто пройдет, он уже видит, как проснется следующим утром абсолютно измученный.
всё равно боль пугает его, жестокая, пульсирующая в его черепе, отдающая в зажмуренные веки. илай чувствует, как всё его тело трясёт, и как капелька пота стекает с шеи.
«ты не должен был ей рассказывать»
ему тяжело дышать. чья-то древняя сила обрушила на него своё наказание, и он обязан его принять.
блодьюведд тянет его клювом за рукав и жалобно ухает, тихо, чтобы не спровоцировать боль, а потом жмется к сжатой в кулак ладони. она ничего не может сделать, илай не позволит кому-то принять на себя его боль, поэтому они просто ждут, пока это кончится.
новой волной его скручивает на полу, и голоса сливаются в какофонию криков и гневных мантр, сплетенные вместе мучение и освобождение — они хотят крови, липкого страха и смерти, хотят, чтобы он расплатился — илай никогда в жизни не поднимал ни на кого руку — и за это его тело обращается против него самого, и он кричит.
письмо доставили вчера. все, что можно было сделать, уже сделано. так должно быть. илай знал, что так будет.
«ты нарушил клятву»
«ты нарушил клятву»
«ты нарушил клятву»
раз они знали, что он так поступит, зачем стали давать ему благословение? зачем дали взглянуть на изнанку? зачем позволили переступить через обещание?
блодьюведд встревоженно воркует вокруг него, тянет за капюшон, трется об голову клювом. мягкость пуха и перьев на фоне выбивающей из легких воздух вспышки боли — последнее, что илай чувствует, когда его тело сдаётся и мир, раскачиваясь, размывается и меркнет, даруя ему забвение и освобождение.
илай просыпается измученным, и это его не удивляет — тело ломит ознобом. это глубокие отголоски вчерашней боли, схватившие его кожу, и это дикая, тяжелая усталось в самих костях. илай медленно дышит, не чувствуя в себе достаточно сил, чтобы подняться, поэтому он просто продолжает лежать, чувствуя, как под боком шевелится теплый ворох перьев.
илай долго и упрямо всматривается в окружение, но потом, сдавшись, закрывает глаза и его плечи содрогает смех, смешанный с плачем.
все точно так, как его и предупреждали.
***
илай по ночам слышит свист ветра в скалах и долгие, протяжные крики хищных птиц. он открывает глаза и видит рукава, расшитые вереском, каменные монолиты, полевые цветы, добрые глаза королевы уэльса, когда она учит его чертить руны и гадать по тонкой лунке серебряного месяца. ему снится полет, холодные фьорды миля за милей, вересковые поля, серые скалы, израненные трещинами. он кладет ладонь на холодный камень и чувствует, что земля живая, древняя, будто пульсирует под его рукой — огромная, а он такой маленький и смешной на ее поверхности.
он любит такие сны, но когда он просыпается, это всегда ощущается, как будто горе. потеря.
это не его воспоминания — он никогда такого не чувствовал, в его маленькой деревне едва ли были горы, едва ли были вереск и омела. в поместье олетус и подавно.
каждую ночь он видит горы, и каждое утро теряет зрение.
***
время — это нити, спутавшиеся между собой с самой изнанки.
илай видит то, что ему разрешают видеть, и эзоп, знает он это сам или нет, разрешил ему смотреть — опустил занавес, чуть-чуть приоткрыл дверь.
— смерть — это просто акт милосердия. — внезапно говорит он, целый день в матчах проведя с илаем, — освобождение, если хочешь.
илай смотрит на него глазами блодьюведд — любопытство с пониманием, потому что он видит далеко не всё, но достаточно, чтобы не бояться. эзоп прячется за маской, а его мысли — за густым туманом.
— человеческая душа бессмертна. — возвращает ему илай, и улыбка слегка проступает на его лице, — так что, если хочешь, человек никогда не умирает.
эзоп отстраненно отводит взгляд. он никогда не смотрит в глаза при разговоре, и хорошо, что илаю это не нужно.
— в таком случае, получается, никакого освобождения нет.
— почему же? душа находит новое пристанище. и так раз за разом — уроборос, смерть и жизнь, снова и снова.
— это звучит, как бесконечное заточение. — выдыхает эзоп. он выглядел бы разочарованным, если бы правда верил во все это.
— как поглядеть. — неловко отшучивается илай, пальцем приглаживая совиные перышки. эзоп это игнорирует.
— если тебе верить, каждый из нас уже когда-то жил.
— верно.
— хочешь сказать, помнишь свои прошлые жизни?
улыбка внезапно вбирает в себя тоску и горечь, потому что это знание далось ему нелегко.
в прошлых жизнях он был сыном мельника и любил девушку, живущую по соседству; ястребом, который каждый день летал на охоту и был убит людьми из чистой бессмысленной жестокости; черным котом с клеймом плохого знамения, который дожил до своей первой зимы лишь благодаря детям, что подкармливали его, не боясь накликать беду; рыжей девушкой с родинкой под глазом, которую сожгли на костре за то что она собирала целебные травы для больной матери; и еще он был жизнями, оборвавшимися слишком рано, чтобы их помнить, и жизнями, которые помнить слишком, чудовищно больно, так что ему не разрешили.
илай был ими, и умирал, и рождался опять, и чувствовал такую жалость ко всем, кто носил в себе его душу до него — он помнил боль, голод, помнил любовь и благодарность, которую больше никто, наверное, не помнит — она зарыта с маленькими кошачьими косточками, сточенными птичьми когтями, семенами тысячелистника.
взгляд у эзопа вдумчивый. они вдвоем такие — их эмоции поделены надвое, у илая плотной тканью, скрывающей слепоту, у эзопа маской. илай улыбается, эзоп говорит одними глазами, что не стоит.
— ну конечно.
— интересно. — успевает он сказать перед тем, как их опять выкидывает в мир.
***
илай приходит к эзопу после особенно тяжелого матча — швы на ноге саднят, но терпимо, остальным досталось сильнее — им всем сегодня неповезло. илай всего лишь человек, и он любопытен, но когда он спрашивает, как пройдет новая игра — никто никогда ему не отвечает, а сам он почему-то видеть не может. может, если бы правила мира распространялись на поместье олетус, илай мог бы быть чуть более полезным, но он от этих мыслей отмахивается, потому что они бесплодны и разрушительны.
он не стучит — эзоп просил этого не делать — просто подходит к двери, спуская блодьюведд с плеча на руку, и она тихонечко, почти деликатно ухает в замочную скважину. этого достаточно, чтобы эзоп услышал и спустя полминуты пошел открывать.
он встречает илая уставшим, измученным взглядом над линией серой маски.
— снова здравствуй. — илай садит блодьюведд обратно на плечо и мягко улыбается, — просто зашел узнать, как ты себя чувствуешь.
брови эзопа расслабляются, и теперь он выглядит еще более замученным и беззащитным. сегодняшний матч и правда был адом. охотником был перси, и не в его стиле было просто посадить их и отправить обратно, нет-нет. у него не было такой опции. ему нужно было каждого довести до сильной кровопотери, пока они не перестанут пытаться сбежать, пока не потеряют сознание. обычно после такого ты просто просыпаешься в поместье, ощущая дикую слабость, тошноту и головную боль впридачу к ноющим ранам.
эзопу сегодня не повезло.
— входи. — он посторонился, пропуская илая и замечая у него в руках поднос, — не стоило…
— я знаю, какое это отвратительное состояние. — илай ставит всё на стол, стараясь ничего не разлить, — тебе нужно поесть, тогда слабость быстрее пройдет. и обязательно выпей чай.
— спасибо. — эзоп выдыхает, неловкий и бледный, и илай знает, как трудно ему обработать чью-то заботу и выдать правильную реакцию на нее, поэтому, как и всегда, мягко направляет и не торопит.
— не за что. — он улыбается и собирается уходить, но эзоп суетится и останавливает его в дверях.
— стой. — он оглядывается, будто кто-то еще может быть в комнате, а потом останавливает взгляд на складках чужих одежд, — может быть, останешься?
илай удивленно вскидывает брови, хоть того и не видно за повязкой.
— а… конечно. — он впервые не уверен, как себя вести, но подчиняется, — могу составить тебе компанию.
эзоп кивает. он садится за стол, секунду смотрит на всю еду что ему принесли и медленно стягивает с лица маску. на памяти илая это первый раз, когда он делает это при нем. боже, это первый раз, когда эзоп сам инициировал контакт. илай быстро понял что эзоп из тех, кто по природе своей не чувствует себя с людьми комфортно, и он уважал это, стараясь держать безопасную дистанцию.
наверное, даже от дистанции нужен отдых, думает илай, отщипывая от сладкой булочки кусочек для блодьюведд.
— ты тоже можешь снять капюшон. — говорит эзоп так внезапно, что илай подпрыгивает, — прости.
— ничего. — он пристыженно улыбается, — но я не могу этого сделать.
— у тебя есть причины. — догадывается эзоп, — мне не стоило спрашивать.
— ох, но они не секретные. и это не так уж и важно.
— тогда, если тебя не смутит, я хотел бы узнать.
— это просто… — илай закусывает щеку изнутри, силясь подобрать более повседневное слово, нежели те, что лезут роем в его голову, — что ж, это та же причина, по которой я ношу повязку. это некий… запрет.
эзоп отпивает чай. он явно слишком сладкий на его вкус, но сейчас это то что нужно.
— религиозный, я полагаю?
— можно и так сказать. я могу показывать свое лицо только ночью, когда солнце не светит.
он не говорит о проклятиях, божественном наказании и глазах, зрение из которых вырвано с болью — эзопу это не нужно.
— какой у тебя рост?
илай моргает.
— извини?
— рост. — повторяет эзоп, — мне казалось, будто мы примерно одинаковые, но сейчас мне кажется, что нет.
всё было очень странно — странно видеть эзопа без маски, и все эти вопросы, и приглашение разделить ужин. илай чисто из приличия не хотел заглядывать в чужую голову, но терпение его лопалось.
— думаю, около ста семидесяти пяти?
эзоп промолчал, сделав в уме пометку. потом его взглял пропутешествовал чуть ниже по капюшону.
— а обхват плеч?
— я- эзоп, ты рассчитываешь параметры для гроба?
он еще помолчал.
— нет.
«ну как же нет, если да», подумал илай, выныривая из чужих мыслей. блодьюведд встревоженно заворчала.
***
илай знал больше, чем хотел бы знать.
иногда он смотрел на кого-то птичьими глазами и на него накатывали воспоминания — приятные, травмирующие, стыдные, важные, болезненные — не его, чужие. перегородка, отделяющая его голову от остальных, внезапно опускалась и в него потоком лилось чужое добро, секреты, образы, от которых было не спрятаться и не убежать. илаю приходится давать себе время, прежде чем свое и чужое рассортируется и он снова сможет мыслить трезво, но этот момент, этот процесс — он заставлял его чувствовать себя голым, беззащитным перед чужими чувствами и бедами, словно это пережил его близкий друг и он должен помочь, словно он пережил это сам и потому не в праве давать совет.
это происходило с нортоном и воспоминаниями об удушливом запахе гари, угля и жженого мяса; с наибом, металлическим вкусом на зубах и перманентной болью в теле; с эндрю, церковными колоколами и ощущением кладбищенской земли в пальцах; с лукой, электрическими ожогами и тюремными стенами.
день, когда эзоп открывает ему свою голову, это тот день, когда илай понимает — всё закончится очень скоро.
илаю двадцать один, и ему приходит видение о том, как он умрет.
это случается, когда все собрались для празднования окончания сезона — конечно, где была деми, там был алкоголь, и где был майк, там было веселье — импровизированный праздник на костях, без упоминания, что потом ад начнется снова. кажется, всем нужно было забыться на пару мгновений, позволить себе отключить сигнализацию и расслабиться.
илай улыбнулся, поблагодарив деми за полный бокал и отошел в сторону, минуя шуточное соревнование уильяма и ганджи, горячий спор патриции и фионы насчет каких-то практик и развернувшуюся на половину стола игру в покер. кажется, кто-то очень тяжело проигрывал.
эзоп поприветствовал его кивком, молча помешивая алкоголь в бокале.
— как думаешь, новый сезон принесет нам что-то хорошее? — спрашивает илай, приглаживая перышки блодьюведд. от этого она заурчала, прикрыв глаза.
— мы будем снова бороться за наши жизни. — без интереса ответил эзоп, — так что, не думаю. ты ведь можешь просто посмотреть?
илай посмеялся.
— может, я создал впечатление, будто могу в любой момент посмотреть и узнать, что будет через неделю, месяц или год, но нет. — он отпил вино, — я всего лишь немного предчувствую. ответы на мои вопросы дают боги, и они не всегда хотят, чтобы я знал. я хорошо вижу лишь прошлое и настоящее.
эзоп напрягается едва заметно, чуть-чуть сильнее держится за бокал. илай спешит его успокоить:
— конечно, на то мне нужно согласие.
и эзоп испытывает чуть больше облегчения, чем должен был, как тот, кто в принципе не верит в богов и предсказания.
— прошлое — это довольно личная информация. — кивает он, — я бы не хотел, чтобы кто-то лез в него без разрешения.
— я не стану, не беспокойся. — илай замечает, как эзопу становится все более некомфортно в шумном обществе, наполненном шутками, выкриками и песнями — у него просто начинают напрягаться плечи в такие моменты и взгляд нервно бегает, пытаясь за что-то зацепиться, — не хочешь прогуляться?
эзоп выдыхает, с готовностью оставляя нетронутый бокал на столе.
— да, пожалуйста.
они выходят в ночную прохладу, оставляя шум и веселье позади.
уличный воздух приятно наполняет легкие после душного поместья. илай отпускает блодьюведд полетать, и сам остается без глаз на некоторое время, но это не страшно — он исходил поместье вдоль и поперек на такие случаи. однако внезапно он чувствует, как при спуске с лестницы эзоп держит его за рукав.
илай решает ничего не говорить и просто улыбается.
как только им выдается шанс остаться одним, эзоп заметно расслабляется и спускает маску на подбородок.
— я не люблю шум. — негромко признается он.
— понимаю. — кивает илай, — это нормально.
он думает пару мгновений, а потом все же решается — сначала он стягивает капюшон и приглаживает взъерошенные волосы, а потом начинает развязывать узел.
эзоп смотрит на него с неприкрытым любопытством, и когда повязка спадает, его взгляд не становится разочарованным или испуганным — в конце концов, работая бальзамировщиком, эзоп видел много более отталкивающие вещи, чем обычная слепота. вместо этого он тянется рукой к чужому лицу и легко касается ритуальных татуировок, заставляя илая немного отшатнуться от неожиданности.
— прости. — он прячет руки за спину, нервно поправляя перчатки.
— нет-нет, все хорошо. я просто… не видел, поэтому испугался. — илай внезапно чувствует себя глупо, поясняя очевидную вещь и замолкает.
илай выглядит так… по-новому. возможность видеть его глаза заставляет эзопа заново запоминать его лицо — у него мягкие, ровные черты, и он выглядит без повязки совершенно не таинственно — обычно, безобидно. у илая зрачки мутно-молочного цвета посреди мягко-голубой радужки, и взгляд никуда не стремится, и стрижка сзади выглядит смешно, потому что, очевидно, укладывать ее нет смысла, если он всегда в капюшоне да повязке.
илай чувствует на себе пристальный взгляд и выдавливает нервный смешок.
— если тебе некомфортно, я могу…
— нет. — быстро отвечает эзоп, — все в порядке.
— уверен?
— я… — он медлит с ответом, — я не понимаю.
илай вскидывает брови. он решает подождать — тогда эзоп вздыхает, слышится шум ткани — наверное, перебирает перчатки.
— я не понимаю, почему ты всегда добр ко мне. приходишь проведать после матчей, уводишь из шумных мест, спрашиваешь, комфортно ли мне, и никогда не спрашиваешь, почему я себя так веду.
— а я должен?
— все спрашивают. — он подозрительно косится на илая, — если только ты уже не знаешь.
— я не знаю. — честно отвечает тот.
они молчат некоторое время. ветер приятно обдувает голову — илай давно такого не чувствовал — с леса приносит родной запах хвои.
— и ты снял повязку при мне. — добавляет эзоп, — могу поклясться, никто тебя без нее не видел. кроме, наверное, эмили.
— ха, ты прав. — улыбается илай, — думаю, я просто доверяю тебе.
эзоп вздрагивает, словно его ударили.
— вот как.
блодьюведд возвращается. она приземляется на вытянутую руку, и илай снова обретает зрение, когда садит ее к себе на плечо.
— поохотилась, родная? — он нежно гладит ее макушку. эзоп опускает взгляд. ему явно было комфортнее, когда илай не мог его видеть.
— почему?
— а? ну, я думаю, что тебе можно доверять, вот и все. предчувствие, если хочешь.
— если хочу. — бормочет эзоп, — а если я не достоин доверия? ты не видел моего прошлого… а если я тебе не доверяю?
илай задумывается, как бы ответить так, чтобы развеять чужие сомнения. как объяснить, что это не целиком логичное и рациональное решение? эзоп верит в то, до чего можно дотянуться руками — он верит в боль, смерть, а остальное не является реальным для него, но илай живет в совершенно другом мире.
— ты должен понимать, что каждый сам решает, достоин ли ты доверия. я видел, как ты помогаешь своим товарищам, пытаешься понять нас, хоть тебе и трудно. прошлое уже прошло, а будущее нам неизвестно. — илай закрывает глаза, — ты можешь не доверять мне в ответ, это вовсе не обязательно. если я смогу заслужить твое доверие, то будет намного более ценно.
эзоп весь сжимается, будто хочет провалиться сквозь землю или исчезнуть. он без конца снимает и надевает перчатки, трет середину ладони, и илай начинает переживать, что сделал что-то не то, но потом эзоп горестно вздыхает, смотря в пол.
— для того, кто живёт не впервые, ты на удивление наивный.
илай, застигнутый врасплох, удивленно распахивает глаза и издает звук, похожий на птичий писк. блодьюведд обеспокоенно урчит.
— это еще почему?
— есть причины. — загадочно отвечает эзоп. он расслабляется, но совсем чуть-чуть.
ночь спокойная, тихая, месяцем отражается в совиных глазах. в такие ночи илай ходил в лес, собирая омелу, душицу и зверобой, а утром проводил обряд на удачу — он скучает по этим дням чуть меньше, чем скучает по гертруде. милой, родной гертруде.
тоска тяжело гнездится у него в сердце, и когда эзоп это замечает, его взгляд становится обеспокоенным, но он ничего не говорит. илай просто забыл о том, что без повязки все его эмоции как на ладони.
он живет не первый раз, но все равно обречен совершать одни и те же ошибки — доверять, жертвовать, обманывать. история циклична, человеческие жизни — истории, а илай видит изнанку и все некрасивые стежки. возможности избежать боли не существует — даже стоя на месте она тебя настигнет. можно с тем же успехом продолжать верить.
когда илай впервые вошел в поместье, он уже знал, что не выберется из него.
он не вздрагивает, когда чувствует, как неловко эзоп прислоняется к его плечу. илай позволяет ему вести в таких вещах — всё, чтобы он чувствовал себя безопасно. немного похоже на приручение, но илаю стыдно за такую мысль. эзоп устало вздыхает и держится одними пальцами за чужой рукав.
— я думаю… я смогу тебе доверять.
как только он договаривает, у илая сдавливает горло.
высокая фигура мужчины уводит мальчика с кладбища. тот продолжает оборачиваться на могильную плиту, растерянный и напуганный
«я думаю, ему правда нужен доктор…»
письмо об уходе из школы и сочувствующий взгляд учительницы, «извините, он не сможет здесь учиться»
пошаговое руководство: попытайся их уговорить, и если это все еще не сработает, введи им немного гидрата бромида…
иногда от крови, иногда от цветов, но на кладбище бывает ярко
чьи-то глаза, затухающие в агонии, чьи-то мышцы, вздрагивающие из-за спазма, раз за разом
дитя мое, она должна была умереть, я просто помог
асфиксия
принятие,
потому что ничего другого нет,
ничего другого не было,
шприц в его руке не дрожит
и вокруг желтые розы, удушливый запах желтых роз отовсюду, смешанный со спиртом, формалином, пудрой, и яркие, яркие кровяные цветы, расцветающие из-под ран и гематом
я наконец понимаю, что ты находил в смерти
я наконец понимаю
ему трудно дышать.
— илай? — эзоп смотрит на него с тревогой, не отпуская чужой рукав.
нужно успокоиться. это не его. это чужое. блодьюведд тянет его за ткань на плече, а у илая так сильно кружится голова, что, кажется, он мог бы начать падать вверх, и руки позорно дрожат. каждый раз одно и то же. он к этому так и не привык.
— прости, я… в-все хорошо, дай мне минуту. — он слабо улыбается, побледневший, и прячет лицо в ладони, — может, просто пить не стоило.
— ты выпил всего бокал. — негромко напоминает эзоп.
— ах, правда?
илай его почти не слышит, в голове — какофония звуков и голосов, он не может понять, где его, а где чужое, и всё, за что он хватается, ускользает из памяти. он только чувствует, как эзоп кладет руку на его плечо для надежности, и не может выдавить ни слова, боясь, что голос сорвется в панику. от запаха косметики и желтых роз илая подташнивает.
всё смешалось — тогда и потом, и, может, его предчувствие все-таки немного его подвело, потому что кто-то шепчет в его голове, на самом краешке сознания:
«твоя смерть — в его руках»
и голоса, изголодавшиеся по крови, в предвкушении хохочут, пока блодьюведд жалобно урчит ему в шею.
чуть позже эзоп помогает ему дойти до комнаты, перед этим возвратив на место повязку и капюшон, и илай, все еще не разобравший груз чужих воспоминаний, говорит на прощание «спасибо». эзоп кивает и уходит, забирая с собой запах роз и формалина.
илай чувствует переполненность и пустоту одновременно, ему плохо, страшно, и всего вокруг становится слишком много, и, может быть, стоило попросить эзопа остаться-
но тот входит в комнату минутами позже со стаканом воды.
— хочешь, чтобы я побыл здесь? — тактично спрашивает эзоп. илай слабо кивает и дышит глубоко, чуть ли не плача от благодарности.
— пожалуйста.
он чувствует чужую руку на своем плече всё время, пока ему не становится легче. и даже с тем, что ему открылось, с тем, что он увидел — он не смог оттолкнуть ее, не был в состоянии.
эзоп ему доверился. а илай доверился эзопу.
жизнь — циклична, и он совершит те же самые ошибки с великой радостью.
***
однажды, в момент отчаяния и тревоги, гертруда сказала ему одну вещь.
всегда есть какая-то лазейка, трюк, говорила она, убирая перышко с его плеча, просто его нужно найти. как в истории с рейвеном джефферсоном и блодьюведд. гертруда была верткой и находчивой, она всегда находила выход, поэтому илай вдумался и стал искать, конечно же.
попытками ослабить хватку на своей шее он лишь позабавил богов. гертруда ошиблась — направление иглы поменять нельзя, можно лишь провести ее по рисунку с наименьшими рисками, выбрать меньшее зло. это могло вселять безысходность или отчаяние, но илай ощущал только спокойствие и грусть от того, что был вынужден причинить своим любимым боль, и что ничего с этим поделать было нельзя.
если бы кот не доверился людям, которые его убили, он бы умер от голода чуть позже; если бы ястреб не вылетел в тот день на охоту, его бы настигли в его же гнезде; если бы девушка не стала ходить в лес за травами, она умерла бы от горя после потери матери. может, илай действительно был отравлен своим знанием вселенской подоплеки — это привело его к фаталистическому образу мышления. даже сейчас, когда он подобрался так близко к собственной смерти, он не пытался сопротивляться.
ему просто было очень, очень грустно.
блодьюведд потянула его за рукав, когда он снова отвлекся.
— пишу, пишу. — пробормотал илай, вздыхая и снова обводя ручкой произвольные формы, — я просто не знаю, с чего начать.
значит, надо начать сначала.
Привет.
Меня зовут Илай Кларк, и я скоро умру.
жалобное совиное урчание заставило его немного съехать со строчки. илай отложил письмо и нежно погладил перистую макушку. он видел себя глазами блодьюведд и попытался улыбнуться, но лишь дернулся от того, как это неестественно вышло.
— прости. давай допишем, хорошо?
блодьюведд отвернулась к письму.
Я не знаю, когда, лишь примерно знаю, как именно. Это письмо — не завещание, потому что завещания я составлять не умею, да у меня ничего и нет, чтобы кому-то что-то завещать.
Это просто попытка попрощаться, наверное.
В опережении ваших вопросов: почему я не сказал? Почему ничего не сделал? Понимаете… это ничего бы не изменило. Время — циклично, и я умру также, как много раз до этого. Так просто должно быть, и мы не можем на это повлиять. Если бы я рассказал вам, вы бы точно начали волноваться, суетиться, пытаться что-то изменить — не надо, прошу. Все в порядке. Мы слишком малы, чтобы изменить судьбу, в этом нет ничего страшного, но было бы слишком жестоко — взваливать на вас это знание.
Мне будет приятно провести эти дни так — без слез, без прощаний и…
Умирать страшно и мучительно, хоть они и сделали всё, чтобы эти воспоминания были дальше всего от меня — я помню, но словно сквозь туман, все так глухо и нечетко. Я нервничаю, когда думаю, что мне снова придется это пережить, но меня успокаивает, что потом моя душа просто переродится в новом существе.
Эзоп как-то сказал, что смерть — это лишь акт милосердия. Я молюсь, чтобы оно было так.
Мне до безумия страшно Я хотел еще вот о чем — вы же знаете, как Блодьюведд мне дорога? Пожалуйста, приглядите за ней первое время. Она сама может о себе позаботиться, просто выпускайте ее ночью на охоту — но она будет тосковать, я знаю. Это нормально. Я думаю, когда я снова буду ходить по земле, ее души тоже вернутся в цикл, и они меня узнают. Может, я узнаю и ваши перерождения. Хотелось бы, но, знаете, велик шанс родиться змеей после того, как много ошибок я совершил в этой жизни.
Я готов хоть вечность провести, просто сидя с вами за столом, беседуя и ни о чем не беспокоясь. Даже выслушивая насмешки от нашего дорогого друга наемника. Над кем же теперь будет подшучивать Наиб, если некого застать врасплох и после спросить «как же ты это не предвидел»? Но вот ему запоздалый ответ — предвидел, просто изменить ничего не мог. Также и сейчас.
Лазейки на самом деле нет. Правда. Я искал. Моя судьба предрешена, и я просто надеюсь, что память обо мне — этом мне, которому повезло родиться нелепейшим человеком — что вы ее сохраните. И будете вспоминать обо мне хоть ин
илай прервался, глубоко вздохнул, откинулся на спинку стула и потер глаза под повязкой. тяжело. он чувствовал себя на грани слез, но слезы не шли.
было бы смешно, если бы он не знал, насколько это всех ранит.
Каким бы неясным образом я не погиб — прошу, оставьте это тайной. Я обещаю, что моя смерть не будет фундаментальной или решающей, она просто случится, и неважно, как именно и от чьей руки. Так должно было быть, и я не хочу, чтобы кто-то был за это ответственен, кроме меня самого.
Я только жалею о том, что не успел жениться. Умирать женихом — это грустно. Я уже однажды так делал, мне совершенно не понравилось.
илай хмыкнул себе под нос, довольный тем, что хотя бы попытался обезопасить эзопа на случай, если что-то пойдет не так для него. было немного наивно защищать своего убийцу, но почему-то илай не воспринимал его таким образом. в первую очередь он был другом.
может, где-то в другой жизни, в которой илай не успел натворить глупостей, а у эзопа не было нужды учиться бальзамировать тела, они стали друзьями гораздо раньше, а потом…
потом он извинился, сам не понимая перед кем, и продолжил писать. ручка лежала в его пальцах нетвердо.
Я чувствую, что осталось мало времени, поэтому тороплюсь. Я хочу извиниться, наверстать упущенное, вернуть обещанное. Пока еще могу. Я мог бы сделать это через письмо, но я ценю прямой контакт немного больше.
Эзоп, к примеру, вообще любого контакта избегает. Извини, если ты это читаешь, что внезапно вспоминаю тебя в своей прощальной записке — мне грустно тебя оставлять.
— неправильное слово. — пробормотал он сам себе. не грустно. мучительно.
может быть, в одном из временных узлов, они вдвоем стали друзьями раньше, чем мать эзопа убили. раньше, чем он узнал, что такое гидрат бромида, узнал о стадиях разложения, узнал о смерти. илай осторожно перебирал его воспоминания, похожие на колючие ветки розовых кустов, он знал, каким хорошим ребенком эзоп был. и от этого только хуже то, что с ним сделали.
илай бы подал ему руку, с открытой и честной улыбкой, провел бы его из кромешной тьмы на свет, не отпуская ни на секунду, стоял бы рядом, пока туман не прояснится и не настанет утро. он бы все сделал.
как печально, что нынешнему — этому эзопу — это не так уж и нужно. он научился прекрасно существовать в темноте, а илаю все равно нельзя показывать лицо свету.
пора заканчивать.
Я буду скучать по вам, если вспомню свои прошлые жизни. Я считаю, что эта — счастливейшая, что у меня была. У меня были люди, которых я любил, а они любили меня. Горевать не о чем.
Будет, наверное, даже лучше, если никто не найдет это письмо. Оно слишком. Личное и сумбурное. Я не знаю, я сам на себя не похож в последнее время — мысли путаются, простите. Может, надо спать больше. Но я же умру скоро, так какая разница.
Прошу, не нужно ничего. Я буду просто рад, если меня вспомнят, как хорошего друга. Постарайтесь не увлекаться своим горем — я не ушел навсегда, ибо душа человеческая бессмертна, и я вернусь в другом теле, в другом времени, в другом месте. Так что… до встречи.
Все будет хорошо.
***
илаю снится эзоп.
не нынешний и даже не прошлый — совсем другой, из чужого времени, оттуда, где ветра поменяли направление и отвели от него беду. этот эзоп не вздрагивает от прикосновений, редко носит маску, не знаком с запахом крови и сукровицы. на его лице илай с облегчением застаёт мягкую улыбку — это тот эзоп, которому не пришло приглашение в поместье, которому не пришлось учиться убивать.
всё вокруг так светло и ясно, хрупко, будто суфле. эзоп в большой рубашке, хлопающей на ветру, как флаг, и его рукава расшиты вереском и омелой — он держит в руках иглу с нитью и любовно ведет узоры по ткани.
— эзоп?
он поднимает на него светлые, чистые глаза. сердце илая замирает на мгновение — он впервые смотрит на него сам.
— я… сплю, да?
эзоп кивает. игла ходит туда-сюда, неспешно, уверенно.
илай двигается ближе и, получив согласие, кладет голову ему на плечо. тепло заставляет его окончательно расслабиться.
дышится легко — запахом клевера, полевых цветов и меда — илай чувствует себя дома, хотя никогда не жил в таком месте. ему нравится этот сон — он спокойный, тихий, светлый, почти как те, где он с королевой заучивал лекарственные травы на склоне цветистого холма.
эзоп молчал, но это было комфортное молчание. слышны были только шелест ветра и дыхание — их и земли. скоро илай вернется в нее.
— я буду скучать. — шепчет он, прикрыв глаза. он чувствует, как эзоп шевелится, откладывая вышивку и аккуратно гладит его по голове, словно извиняясь.
илай неровно выдыхает. знает, что извиняться надо ему.
он понимает за неделю до своей смерти — эзоп не получит от его убийства никакого удовлетворения. он будет последним, кого эзоп лишит жизни из милосердия, и он принесет ему столько боли, что сложно будет унести.
у илая не получится умереть безболезненно — ни для себя, ни для эзопа.
он просыпается в слезах.
***
когда время настанет, илаю, вопреки всем бравадам и знаниям, будет страшно.
это простая, оправданная, совершенно человеческая реакция — сколько бы он не видел, сколько бы он не готовился, смерть — это страшно, это больно, это мучительно. за два дня до этого илай от тревоги теряет сон и почти не ест — кусок в горло не лезет, и пара человек, включая эзопа, это замечают, обеспокоенные и встревоженные. а потом…
кажется, это финал для них.
илай еще ни разу не умирал от внутреннего кровотечения. ему приходится отвернуть голову набок, чтобы не подавиться своей же кровью — его чем-то придавило, так что пошевелиться толком не получается, да и больно слишком — он думает, что, может, пара-тройка его ребер сломаны, но на деле они практически все разбиты в костяное крошево, и почти невозможно дышать.
больно, больно, больно, больно-
его бьет озноб. умирать больно, умирать холодно, умирать одиноко. звук шагов кажется ему лучшей музыкой на свете, пусть даже это будет охотник, без разницы, ему так страшно умирать одному.
— илай?..
он слышит, как эзоп коленями падает на землю возле него, а потом чувствует, как его повязку слегка приподнимают. илай едва-едва открывает слепые глаза и дышит быстро, неглубоко, только достаточно, чтобы оставаться в сознании.
— илай!.. я сейчас позову эмили, подожди немного-
— с-стой, — он паникует, из его горла доносится страшный, булькающий звук, но он все равно тянется, чтобы схватить эзопа за край одежды и удержать, — ст- стой, п-прошу, не-
он кашляет, и это только заставляет его задыхаться больше. эзоп перехватывает его руку и сжимает.
— не разговаривай, так будет лишь больнее.
илай слышит бешеный стук крови в своих ушах, сипение его грудной клетки, горестный вой блодьюведд и шорох каменной крошки — это эзоп суетливо оглядывается, паникуя, ищет какого-нибудь решения или подсказки.
илаю приходит мысль, что это как-то странно.
вот он, лежит, истекая кровью внутри себя, совершенно беспомощный и обездвиженный, с переломанной грудной клеткой, а эзоп лишь думает о том, как ему помочь. разве он не должен был стать его смертью?
илай смотрит на него глазами блодьюведд и впервые до него доходит.
эзоп в ужасе.
— я- я сейчас, прошу, потерпи, тебе помогут. — он пытается встать, но тут илай слабо сжимает его пальцы с болезненным хрипом. эзоп вздрагивает всем телом. разве он не видел смерть до этого? почему он так напуган? что происходит?
— нет. прости, не- не помогут. уже нет. — он чувствует, как с каждым словом его легкие все больше горят и рвутся, израненные сломанными костьми, — я- я видел, д-давно.
каждое слово дается с трудом, каждое движение отнимает силы. илай чувствует, как пальцы эзопа дрожат, и сам он выглядит так, будто на грани истерики.
— это же неправда. — шепчет он, — ты не мог такое увидеть. пожалуйста. это же ложь.
в чем дело, хочет спросить илай, ты же убивал до этого, я все это время думал, что смерть придет за мной, а у нее будет твоё лицо и маска, и глаза спокойные, и холодные руки, а ты почему-то почти плачешь и пальцем меня тронуть боишься.
я думал, ты меня убьешь, хочет сказать илай, но он не может найти кислорода для слов.
его зрение — связь с глазами блодьюведд — начинает размываться.
— прости. — еле слышно бормочет он, дрожа от боли и холода, — п- прости.
— хватит. пожалуйста. — он мотает головой и жмурится, будто мог спрятаться от происходящего, просто отказаться от него. когда илай перестаёт видеть вовсе, он чувствует, как блодьюведд прижимается к его щеке, а эзоп кладет его голову к себе на колени так аккуратно, как только может. становится спокойнее.
эзоп начинает что-то говорить, но илаю слышать становится всё труднее, как и дышать. он думает о том, как его тело станет пищей для ночных мотыльков, а его сломанную реберную клетку наполнят ночные огни. он вернется в землю, оставив свою плоть, и, когда та истает, он родится заново. может, когда его новая жизнь достаточно окрепнет, он вновь встретит эзопа, в рукавах, расшитых вереском.
слушай, я ведь умираю ненадолго, хочется сказать ему, мой дух много старше, чем сознание и плоть. ты обязательно узнаешь где-нибудь мой голос, к тебе подойдет кто-нибудь с моей улыбкой. и ты, и я, мы умрем, но это будет не конец.
но ему ужасно, чертовски больно.
и, кажется, больше совершенно нет сил.
в затухающем сознании, когда по его телу с мучительной судорогой проносится агония, и жажда вдоха становится невыносимой, илай понимает, что «смерть в его руках» означает нечто другое. это совсем не значит «от его руки».
он перестает дышать, когда эзоп ласково берет его лицо в ладони и склоняется, содрогаясь от слез.
всё так, как и должно быть — он стал отправным пунктом, точкой невозврата, переломным моментом. его предназначением было причинить боль и напомнить эзопу, как тебя перекручивает и уродует, когда ты умираешь. он должен был заставить эзопа хотеть, чтобы он выжил, даже с разбитой грудной клеткой, даже с неизлечимыми увечьями. он должен был умереть так, чтобы эзоп не захотел убивать его из милосердия, не захотел дарить ему освобождение таким образом, чтобы одна мысль об этом приводила его в ужас.
илай переломал в нем всё — и вряд ли эзоп когда-нибудь сможет снова убивать. он заставил эзопа хотеть сохранить жизнь, и цель, с которой тот пришел в поместье, внезапно стала дикой и чужой. у него получилось — он сделал всё правильно.
горевать было не о чем.