Как у управляющего клана Камисато, у Томы много обязанностей: начиная организационными делами на Рито и заканчивая обычной уборкой - но еще больше обязанностей у него как у старшего и ответственного друга. Аято может быть главой клана и умело играть в политику, но Тома помнит его еще совсем ребенком, а еще помнит, что фактически таковым Аято перестал быть совсем недавно. В прошлом, многими годами ранее, он по ночам приходил в комнату Аято, чтобы поддержать его после тяжелых дней, потому что тот всегда был слишком упрям, чтобы рассказать кому-то о своих проблемах. В настоящее время по ночам Тома приходит в кабинет Аято, чтобы, в зависимости от ситуации, либо уговорить его отдохнуть, либо принести поесть, либо, уже заснувшего прямо за столом, самому отнести спать в комнату. Ему не нравится, что Аято перерабатывает; еще меньше ему нравится то, как в своих лучших традициях Аято пытается скрыть плохое самочувствие, как будто Тома не замечает, что ему каждый раз требуется несколько секунд, чтобы восстановить равновесие и прийти в себя после того, как он встанет из-за стола.
Поэтому это своего рода рутина - зайти в кабинет Аято перед тем, как считать свой рабочий день оконченным. Обычно в такое время в коридорах поместья пусто, тихо и темно - долгожданный покой после дневной суеты.
Однако, в этот раз что-то не так, и Тома может сказать это потому, что слышит какой-то шум. Его первый инстинкт - напрячься и замедлить свои шаги, чтобы двинуться дальше тише и осторожнее. Не может быть, чтобы Аято угрожала опасность: он более чем способен постоять за себя, а само поместье отлично охраняется - но он не может исключать этой возможности; излишняя беспечность еще никого не доводила до добра. Поэтому Тома готовится - атаковать, защитить, спасти - и напрягается еще сильнее, когда среди звуков из кабинета может разобрать какую-то возню и голоса.
“...стой,” - вылавливает он задыхающийся голос Аято, приближаясь, и готовится вломиться в кабинет…
…но тормозит перед самой дверью, когда замечает, что она приоткрыта, и осторожно заглядывает в щель.
Он готов поблагодарить саму Сегун, Гудзи Яэ и даже Барбатоса - за то, что не ворвался.
Потому что он видит спину. Широкую, крепкую смуглую спину, склонившуюся над рабочим столом, и знакомую белую шевелюру. Видит рога. Видит торчащие бледные ноги Аято - тонкие, голые, раздвинутые, чтобы Аратаки Итто мог стоять между ними.
Тома не может сдержать тихого ругательства, но двое, к счастью или к сожалению, видимо, слишком заняты, чтобы заметить его или хотя бы закрыть дверь до конца.
- Нас не заметят, если ты не будешь шуметь, комиссар, - приглушенно замечает Итто и поддается вперед, и Аято стонет, но этот стон резко обрывается. Со своей позиции Тома не может увидеть, почему: он видит только спину Итто, видит ноги Аято, и почему-то… почему-то он продолжает смотреть.
Он не должен; ему следует прикрыть дверь, развернуться и как можно скорее уйти, но по какой-то причине он не может заставить себя этого сделать. Давно их отношениия приобрели такой характер, не может не подумать он, и ему очень сложно совместить два образа в голове: Аято и Итто, играющие с жуками оникабуто в лесу Тиндзю, и Аято и Итто. Которые сейчас.
Это зрелище - то, как крупно дрожат ноги Аято, то, насколько сильно толкается Итто, заставляя стол под Аято скрипеть, и то, как они оба стараются сдержать свои голоса, задыхаясь и слабо постанывая - хотя Тома не уверен, насколько это должно помочь, учитывая скрип мебели. То, как руки Аято поднимаются, чтобы вцепиться в широкие плечи Итто, оставляя на коже красные полосы, когда Итто наклоняется и - кусает, и Тома готов поклясться, что это был укус, потому что следом Аято издает сдавленный полустон-полувсхлип. Итто хрипло посмеивается. Тома никогда не думал, что Аято способен издавать подобные звуки.
- Тише, комиссар, - сипит Итто, - Я думал, ты не хочешь, чтобы нас услышали.
А потом происходит что-то, чего произойти не должно, и голос Аято, постоянно срывающийся в стоны, разбито выдает “Тома”.
Тома.
Его кровь леденеет, а сердце падает куда-то в пятки, и Тома резко прижимается спиной к стене, но Аято продолжает:
- Он проведывает меня… по ночам… ч-чтобы я не заработался…
- Это очень мило с его стороны, но причем тут это?
- Он всегда заходит!
На мгновение голоса стихают, снова слышны только скрип и пыхтение.
Тома хочет перевести дыхание, и вообще ему нужно уйти, что он до сих пор здесь делает, во что он вмешивается, черт возьми, но не успевает: Аято стонет. Громко. Если бы поместье не пустовало, его непременно услышал бы каждый.
Тома не хочет додумывать, но его мозг справляется сам: кажется, Итто решил трахать его еще сильнее.
- Тогда мы должны закончить быстрее, а? - слышит он в перерывах между вздохами. - Аято, господи, тише.
И все же он не уходит, и возможно, возможно, ему лишь любопытно, потому что он видел Аято в разных состояниях, веселым и грустным, уставшим и отдохнувшим, но никогда таким разрушенным. Тома, вопреки всеобщему мнению, умеет абстрагироваться от совести: в противном случае он бы не выжил в Инадзуме так долго - поэтому он снова осторожно заглядывает в щель, неосознанно задерживая дыхание.
Они сменили позицию: теперь Аято наклоняется над столом, руки дрожат и опираются на поверхность, а ноги едва достают до пола, потому что Итто легко держит его за бедра, приподнимая и втрахиваясь со звонким звуком ударов кожи об кожу. Тома наконец видит, что Аято не в своем официальном костюме, а в простой домашней юкате бледно-голубого цвета, которая дает прекрасный доступ ко всему телу. Он прислоняется лбом к столу, и это такой покорный, послушный жест, что Тома не может не думать, что, возможно, Аято всегда втайне хотел этого: отказаться от контроля, чтобы быть подавленным, униженным. Подумать только, что подарил ему это ощущение, из всех возможных вариантов, Аратаки Итто.
Другая мысль, строкой бегущая в голове, это то, что Аято похудел. Он всегда был худым, всегда больше изящный, чем что-то еще, с тонкими, но твердыми мышцами, и аристократичностью во всем существе - но не таким худым. Политика буквально сжирает его изнутри, и Тома делает мысленную пометку, что ему надо поговорить с Аякой, даже если Аято этого не одобрит, и заставить Аято есть, даже если тот будет отнекиваться.
Альтруистические мысли говорят ему “пока” вместе со следующим стоном Аято.
Это немного, самую малость невыносимо, немыслимо, что Аято такой громкий, но также завораживающе, и Тома бесстыдно остается.
Он не видит и не слышит ничего нового: Итто трахает Аято, и он грубый и практически дикий, Аято с переменным успехом пытается заглушать стоны, и он - абсолютный беспорядок. Пальцы ног Аято сжимаются, и его ноги дрожат так крупно, что в конце концов Итто полностью берет его вес на себя, но не выглядит так, словно это - хоть какое-то усилие для него. Томе почти любопытно, насколько он силен, насколько сумасшедшие способности дает демоническая кровь, насколько - насколько яркими будут следы на бледной коже Аято.
И ноги Аято - это зрелище, действительно зрелище. Тома не слепой: они красивые, тонкие и длинные - но куда больше завораживает дрожь, капли пота, смазка и сперма, стекающая по внутренней стороне бедер, чертова кровь, потому что хватка Аратаки это не шутки и Тома сам видел, насколько длинные и острые у него ногти.
- Еще немного, - выдыхает Итто, но это скорее рычание: его голос тяжелый, низкий и грубый. Кажется, что сейчас в нем куда больше демонического, чем Тома когда-либо видел.
Аято кончает первым. Тома видит этот момент: его тело дергается, резко, крупно, пальцы ног сильно поджимаются, он едва не пинает Итто, но каким-то образом сдерживается и, видимо, кусает себя за запястье, чтобы молчать. После этого его тело становится практически тряпичным, безвольным в руках Итто, Аято тяжело дышит и скулит, но выносливость Аратаки оказывается, во всех смыслах, нечеловеческой.
Как будто он заставляет себя кончить спустя несколько минут, потому что даже так, со спины за прикрытой дверью, видно, что Аято не продержится долго. Итто кончает, уткнувшись лицом в сгиб шеи Аято, возможно, снова кусается, и Аято издает сдавленные звуки, похожие на всхлипы. Это все настолько не в его характере, что периодически Томе приходится напоминать самому себе, что это реальность. Они застывают так на какое-то время, и вылупивший глаза Тома, по ощущениям впервые за всю жизнь настолько внимательный к деталям, видит, как руки Итто медленно ослабляют хватку вокруг бедер Аято, показывая кровавые полулунные отметины; как Итто терпеливо дожидается, пока Аято встанет на собственные ноги, но все еще придерживает его и осторожно, мягко гладит кончиками пальцев те места, где держал его мертвой хваткой; как Итто оставляет практически невесомые поцелуи на плечах и спине Аято, который медленно выравнивает дыхание, в то время как сам Итто вообще не выглядит уставшим - выдают только капли пота на теле.
Потом Итто отстраняется и помогает Аято развернуться, и Тома едва не забывается, только в последний момент вспоминая, что так вероятность оказаться замеченным резко возрастает, и немного отходит от щели в двери, заглядывая только одним глазком. Итто усаживает Аято на стол, поправляет юкату, съехавшую с его плеч, и становится между его ног. Аято кладет руки ему на плечи, а Итто устраивает ладони на чужой талии. Они смотрят друг на друга: тихо, долго, и взгляд Аято такой уязвимый, что на него практически больно смотреть.
- Ты в порядке? - спрашивает Итто. Его голос - шепот, растворяющийся в тишине ночи. Тома никогда бы не подумал, что он способен говорить так.
Аято только кивает - кажется, сейчас он недостаточно доверяет своему голосу.
Рука Итто соскальзывает и останавливается у Аято на бедре. Его ладонь большая и грубая, и бедро Аято выглядит тонким и чуть ли не кукольным.
- Спасибо, - выдыхает Аято еще несколько минут спустя. Его голос тихий, но твердый. Поразительно, но, наверное, ожидаемо - то, как быстро он восстанавливает самообладание.
Тома почти упускает следующий жест: ладонь Аято скользит и опускается поверх ладони Итто на его бедре. Становится еще сильнее видна разница в размерах: узкая, аккуратная ладонь Аято с длинными тонкими пальцами и крупная, широкая ладонь Аратаки.
Возможно, на языке этих двоих этот жест означает что-то еще, потому что они обмениваются коротким, но мягким поцелуем, и Итто отстраняется.
- Еще увидимся, комиссар, - говорит он игриво и берет ладонь Аято в свою, чтобы почти галантно поцеловать ее. Аято наблюдает за ним с теплой маленькой улыбкой, слегка наклонив голову на бок.
- Буду ждать.
А потом Аратаки выпрыгивает в окно, как какой-то варвар, которым он и является.
Он неисправим, думает Тома, только оправляясь от увиденного. Может быть, ему стоило уйти раньше? Все-таки…
Голос Аято шелестит на ветру.
- Давно ты там стоишь, Тома?
Ну, черт возьми.