Молитва

Когда они остаются наедине, Се Лянь тянет Хуа Чэна за красный рукав, немного неуверенно, тихо говорит:

— Сань Лан.

Пока Князь Демонов не поворачивается к нему и не спрашивает в ответ обыденно:

— Да, гэгэ?

И у Се Ляня горят щёки, у Се Ляня начинают потеть ладони только от мысли, от одного взгляда на своего мужа. Он шепчет едва разборчиво, но знает, что Хуа Чэн поймёт его по губам, без слов:

— У меня есть одна идея… Это насчёт постели… Я думал, будешь ли ты против?..

Он сжимает в ладони ткань тёмно-красного рукава слишком сильно, сам это замечает и тут же отдёргивает руку, будто ошпарившись. Слышит тихий низкий смех — урчание тигра, который готовится напасть на жертву. Се Лянь чувствует, будто лицо прикрыто маской, потому что становится очень жарко, и он невольно вспоминает, как был Белым Бедствием, но эта картина проскальзывает перед ним, словно мальчик-хулиган, который сталкивает с пути взрослых и исчезает вдали. В голове остаётся только стыд, в ушах — только сердцебиение, громкое и отчётливое.

Хуа Чэн смотрит на него нежно, с такой любовью в глазе, что Се Лянь не может отвечать ему тем же слишком долго, боится ошпариться. Он опускает голову вниз, легче уставиться на концы белых сапог, и слышит переливчатый звон украшений — дзинь, дзинь — медленные шаги в его сторону, аккуратные, словно Хуа Чэн тоже волнуется, но волнение никогда не поражало его, румянец никогда не касался его щёк, и Се Лянь на долю мгновения считает, что это даже нечестно. Его муж обязан понять, что такое смущение. Когда стыд пронизывает всё тело, до кончиков пальцев, до макушки, и это демонически приятно, это демонически возбуждающе.

Но потом Се Лянь вспоминает, каким Хуа Чэн может быть, каким он является сейчас, как аккуратно берёт пальцами за подбородок и как уверенно улыбается ему, когда произносит дикую пошлость, от которой Се Лянь хочет оглохнуть, и думает… что видеть Хуа Чэна таким уже огромная удача. Никто не знает его таким, кроме Се Ляня. Все только мечтают о таком.

Хуа Чэн наконец останавливается, даже не просит Се Ляня поднять взгляд, позволяет принцу смотреть в пол, только продолжает тихо смеяться, хрипя, и пододвигается ближе. Его дыхание касается края уха, Хуа Чэн, словно драгоценность, убирает выбившуюся прядь волос Се Ляня, и, не касаясь его, начинает шептать. Шептать так, будто они в комнате не одни, так, как он делает это на публике, рассказывая Се Ляню на торжественных ужинах и полных пафоса и самодурства, скучных для Князя Демонов встречах небожителей, что он сделает с Его Высочеством, когда они вернутся домой. Какие желания исполнит. Какие фантазии воплотит. После подобных обещаний у Се Ляня горят щёки алым, что окружающие спрашивают, не болен ли он. А он лишь прокручивает в голове ещё раз и ещё раз, как Хуа Чэн шепчет ему на ухо непристойности, непринуждённо, внимательно, касаясь губами кожи, словно оставляет поцелуй бабочки, и его дыхание не сбивается, дыхание мертвеца не сбивается никогда, но вот у Бога чуть не останавливается сердце. Как Хуа Чэн сжимает его запястье, чувствуя бешеный пульс, он не может его не ощущать, не может не довольствоваться этим — Се Лянь его знает. И Хуа Чэн знает, как заставить Се Ляня думать о супруге все дни и все ночи. Он и делает это сейчас, но только не притрагивается к нему, дразня, наверняка дразня.

— Ваше Высочество, — говорит он вкрадчиво, опускаясь чуть ниже, чтобы Се Лянь слышал каждое его слово, запомнил его, повторял про себя, — Вы же знаете, что можете делать со мной что угодно. И как угодно. Я сделаю всё, что Вы хотите, — берёт вдох и произносит чуть тише, довольно, словно делится секретом, — я в Вашей власти.

Се Лянь сжимает ладонь в кулак, думает: уши заалели, раз Хуа Чэн, отодвигаясь от него, продолжает смеяться. Се Лянь смотрит на него, наконец-то, и видит в его глазе тёмное демоническое серебро, искрящееся возбуждение, которое так контрастирует с бледной кожей. Тёмные зрачки расширены до предела. Улыбка на губах спокойная, довольная, свойственная Князю Демонов, соблазнителю Бога. Маленький клычок выглядывает, когда Хуа Чэн усмехается, и Се Лянь еле стоит на ногах, когда его прошибает потоком жара. Сколько эти клычки оставили следов на его коже.

Се Лянь хочет выглядеть гордо. Ему так нравится подчиняться демону, но сейчас он хочет напомнить своему супругу — он его Бог. Он Наследный Принц, Он достоин обращения, которого никогда не знали ювелиры, чистящие бриллианты. Хуа Чэн может довольствоваться сколько хочет и когда хочет, но раз он согласился быть слугой Се Ляня, он знал, на что шёл.

Сань Лан в его власти.

— Встань на колени.

Губы двигаются сами по себе. Се Лянь даже не слышит себя. Кажется, будто он во сне или немой, и им управляет только сердце. И сердце своим биением шепчет, чуть менее соблазнительно, чем Князь Демонов, но не менее желанно, пламенно, что увидеть Хуа Чэна, то, как в его глазах превосходство сменяется снисхождением, подчинением, а затем — восхищением — великолепно. И её оценивает с таким удовольствием, затаённым, не только Се Лянь.

Судя по взгляду, Хуа Чэну этого хочется не меньше.

Одна фраза — и его взгляд горит, горит сильнее щёк Се Ляня. Уголки его губ поднимаются, брови вздрагивают на миг от удивления, а потом — спокойно и гордо опускаются. Он смотрит на Се Ляня так, будто никаких восьмисот лет не было. И ошибок тоже. Будто Се Лянь совершил ещё один божественный поступок, подвиг, и Хуа Чэн гордится им так, как не мог бы Советник или родители. Или Се Лянь, всеми любимый Бог, совершил пакость, пошёл на сделку с тёмным миром демонов, и Князь доволен его поступком. Восхищается его действиями, его решениями, восхищается им.

Взгляд Хуа Чэна сменяется быстро, и вот он без слов говорит Се Ляню только своим выражением лица «Я твой», начинает опускаться на колени, не переставая смотреть в глаза. Их разница в росте меняется медленно, и Се Лянь ещё раз думает о том, насколько мал. Как Хуа Чэн будет выглядеть снизу? Каково целовать его сверху? Держать его за подбородок, как он это делает каждый раз?

Думать долго не нужно. Мечты сбываются прямо перед ним. С глухим стуком Хуа Чэн опускается на колени полностью и не перестаёт улыбаться, словно до сих пор сидит на троне. Он расставляет руки перед собой, будто просит их связать. Лишь на короткое мгновение складывает их в молитвенном жесте в шутку — Се Ляня прошибает настолько сильно, что он готов схватиться за эти ладони, чтобы не упасть. Он не понимает, возбуждает ли это его, или он смущается от неудобства. Но, когда Хуа Чэн готов молиться перед ним, Се Лянь широко распахивает глаза. В его молитвах нет ничего пристойного и божественного. Такие молитвы не слышат небеса и такие молитвы ругают слуги Богов. Но только не Се Лянь. Се Лянь не слышит молитв, но чувствует, чего бы Хуа Чэн хотел. О чём бы он грезил. И только дыхание учащается. И точно не от злости.

— Убери их назад.

Слова отскакивают от языка властным тоном, Се Лянь играет так, как может. Хуа Чэн млеет, восхищается, судя по горячему огню во взгляде, и заводит руки назад.

Жаль, что Жое нет.

Се Лянь сейчас в ступоре. До этого он думал только о том, как Хуа Чэн будет выглядеть на коленях — и выглядит он безупречно. На нём его костюм Князя Демонов, со всеми украшениями и слоями одежд. Он одет как тот, перед кем все встают на колени и просят о пощаде, а не как тот, кто стоял бы с таким удовольствием во взгляде на коленях сам. И улыбался бы, словно кого-то соблазняет. Хуа Чэн смотрит на Се Ляня с такой любовью и удовлетворением, что Се Ляню не верится, что картина настоящая. До сих пор эта жизнь кажется ему сказкой.

Контраст сбивает его с мыслей, замораживает его своей красотой. Се Лянь не знает, как выглядит сейчас, но смотрит серьёзно, не даёт волю эмоциям, лишь румянец, наверное, покрыл всё тело. Но он не стыдится. Пусть Хуа Чэн видит, до какого состояния тот способен довести его. Его Высочество не против.

Се Лянь протягивает руку и касается пальцами подбородка, дёргает вверх, и Хуа Чэн подчиняется, не меняет улыбки. Только цвет глаза будто темнеет, словно оникс в снегу.

Се Лянь обводит острый подбородок. Скулы. Щёки. Хуа Чэн делает их тёплыми, чтобы Се Ляню было приятно их трогать. Исполняет его желания без приказа. Се Лянь трогает его нос, висок. Проскальзывает по тонкой ленте повязки. Хуа Чэн слегка хмурится. Мягкие чёрные брови. Хуа Чэн прикрывает глаз. Лоб. Мыс вдовы. Прядь волос, скрывающая повязку. Словно шёлк. Се Лянь гладит его волосы в восхищении.

Хуа Чэн безупречно красив.

Се Лянь должен был заставлять Хуа Чэна трепетать, но в итоге трепещет он перед этой картиной, которой будто бы до сих пор не достоин.

Дыхание Хуа Чэна, кажется, сбивается.

Се Лянь целует его лоб, не сдерживается, целует его висок, его повязку, нос и щёки, медленно, выжидающе, но Хуа Чэн не открывает глаз, и Се Лянь не может понять, что тот чувствует. Но вдруг понимает: Хуа Чэн дрожит, не стоит, как фарфоровая кукла — он сбивчиво дышит и нервничает, как человек.

Се Лянь не может оторвать глаз.

Он хочет услышать, как бьётся его сердце, и не может. Он хочет увидеть его взгляд. Хочет целовать, пока Хуа Чэн не шепнёт ему что-то, тайное и давно спрятанное в груди.

Се Лянь целует. Его ушки, места под ними, шею, подбородок, он сам тоже дрожит, потому что каждым поцелуем нацелен передать всю любовь и нежность, на которую способен. Он его Властелин. Но каждое его движение осторожное. Он целует своё серебро, как Хуа Чэн целует своё золото.

Когда Се Лянь целует его губы, совсем целомудренно, будто это их первый раз, словно этот поцелуй снимет волшебное заклятие, Хуа Чэн выдыхает едва слышно, с таким отчаянием и пылом, просит:

— Выше Высочество…

И Се Лянь не сдерживается, целует его, обняв обеими руками его лицо.

Хуа Чэн позволяет ему вести — то ли от, наконец-то, истинного смущения, то ли от страха, постигшего его совсем недавно, то ли от трепета — но Се Лянь чувствует, как ему нравится. Се Ляню тоже нравится. Держать его в своих руках. Целовать его так — или чуть хуже — как целует его обычно Хуа Чэн, одаривать поцелуем, говорить им то, что невозможно передать словами. Хуа Чэн до сих пор прячет руки за спиной, так послушен, не касается его, хотя Се Лянь скучает по объятиям и по ладоням, проводящим узоры на коже.

Се Лянь так радуется, что улыбается через поцелуи, практически смеётся, отодвигается, всё так же держа лицо Хуа Чэна в ладонях. Он наконец открывает глаз. И в его взгляде не только восхищение, любовь, но ещё и — чего Се Лянь совсем не ожидает увидеть сейчас — благодарность. Ему хочется спросить почему, но Хуа Чэн слышит все его мысли наперёд, им не нужно ни красной нити, ни восемь сотен лет совместной жизни, чтобы понимать души друг друга. Хуа Чэн говорит тихо, словно раскрывает страшный секрет, сглотнув:

— Я всегда мечтал, чтобы ты поцеловал меня вот так.

Се Ляню не нужно лишних слов.

Он понимает, о чём Хуа Чэн рассказывает. Поцелуй Бога и верующего. Единственного верующего на всём белом свете. Снисхождение Бога с небес на землю ради одного поцелуя. Подарка. Вот о чём молился бы Хуа Чэн, вот какую молитву Се Лянь исполнил без слов.

У Се Ляня сжимается сердце. Хуа Чэн глядит на него слегка обречённо, и улыбка его уже горькая, усталая.

Се Лянь хочет увидеть другую его улыбку. Он садится рядом с ним на колени и прижимается к нему всем телом, обнимая. Шепчет так же, как Хуа Чэн. Словно раскрывает страшную тайну:

— Я никогда не мечтал, чтобы меня так любили.

Он слышит, как Хуа Чэн перестаёт дышать. Как медленно возвращает руки вперёд и накрывает ими тело Се Ляня. А потом так сжимает в объятиях, что становится даже больно, но Се Ляню неважно, он так же сильно сжимает в ответ, и снова слов недостаточно, чтобы признаться в любви, но он слышит всё, что не способен сказать Хуа Чэн. Слышит по тому, как Хуа Чэн трётся носом о его макушку. Гладит кончиками пальцев его спину. Пододвигает Се Ляня ближе, сажает его на свои колени.

Они обнимаются долго, Се Лянь не считает время, он лишь млеет от нежности, от переполняющей любви и — теперь тоже — благодарности. Его ладони, кажется, дрожат от нервов, как и дрожит сам Хуа Чэн, и они успокаивают друг друга медленно, не замечая ничего вокруг.

Через какое-то время — возможно, целую вечность — Се Лянь чувствует, как Хуа Чэн больше не цепляется за него, как за последнюю соломинку. Уже умиротворённо обнимает, целует волосы. Се Лянь тает в его объятиях каждый раз, но сейчас — особенно. Ему хочется так заснуть, и чтобы Хуа Чэн понёс его в спальню, а потом лёг рядом с ним и они бы проснулись в тепле. Се Лянь хочет, чтобы Хуа Чэн так гладил его, пока Се Ляню не станет достаточно. Но ему никогда не бывает достаточно. И Хуа Чэну — тоже.

Се Лянь поднимает голову, чтобы встретиться взглядом. Хуа Чэн улыбается ему солнечно, спокойно, и Се Ляню остаётся только улыбнуться в ответ.

— Нам пора идти спать, — заключает он, вздыхая слегка разочарованно.

Хуа Чэн поднимает бровь и усмехается недоумённо, глядя на Се Ляня с нежным, мягким упрёком:

— Ваше Высочество, неужели Вы считаете, что после всего, что Вы сделали со мной, я Вас отпущу так просто? Вы должны заслужить моей пощады.

Се Лянь не сдерживается, смеётся над этим важным тоном, пряча хохот в чужой груди. Целует Хуа Чэна в шею:

— Тогда что я могу сделать?

Хуа Чэн кладёт ладонь на его щёку и проводит большим пальцем по губам. Се Лянь целует его, и Хуа Чэн едва улыбается чуть шире, усмехаясь громче.

— Позвольте вознести молитвы Божеству.

Се Лянь так и смеётся, пока Хуа Чэн не затыкает его рот поцелуем.