Общие собрания всегда были чем-то между балаганом и издевательством над логикой — минимум смысла в гвалте цыганского табора с претензией на официальное мероприятие. Особое раздражение вызывало то, что всё сказанное по делу могло бы поместиться в двух, максимум трёх машинописных листах. Вместо этого — час сборов, полчаса попыток угомонить всю эту ватагу, ещё минут сорок переливаний из пустого в порожнее, а после часа два словоблудия, в котором и приходилось выискивать смысл всей этой эротической эквилибристики. Стоит ли говорить, что после подобного хотелось нежно и до хруста пожать Комуи шею?
— Эй, Юу!.. Понял, принял, обработал, сваливаю…
Здравое решение. Кому помолиться, чтобы таковое приходило в голову тупого Кроля почаще?
— За последние несколько месяцев количество летальных исходов со стороны бойцов света превысило прогнозы аналитического отдела, — вещал Комуи, дальновидно не задерживая взгляд на месте, где я сижу.
Бойцы света, ёпа медь, хорошо не «слуги господа» или ещё какие синонимы. Хотя, пожалуй, название нашей группы по интересам на фоне, мать её, статистики — не самое феерическое, что могло прозвучать. Хотя, может я и просто придираюсь, как сказал бы Мояши. Эх, по каким ебеням носит эту долбанутую горошину, чтобы он не мог выйти на…
— Также, из последних сводок, что были нами получены… Аллен Уолкер мёртв.
Тишина. Абсолютная. И в голове, и в зале. Только сердце начинает неистово тяжело грохотать в груди. Потому что осечек в таком не бывает. Потому что… Не выходил на связь, не присылал свою моль позолоченную, не отвечал на короткие сообщения по личному каналу. Потому что… Это война, и никто не застрахован. Не у всех в запасе есть второй-третий-четвертый шанс, даже если ты в особых отношениях с обеими сторонами силы, даже если ты один из героев, что уничтожил Тысячелетнюю холестириновую капитошку с зонтиком.
Ноги ватные. Руки дрожат на рукояти меча. Вдохнуть не выходит, а перед глазами цветные пятна танцуют вальс, прямо как в Вене, когда жизнь казалась не терпимой, а яркой и полной надежды и сил выжить, преодолеть… Как наш танец — с улыбками до ушей, с огнем в глазах, с горячим гибким телом в ладонях и ещё ближе — к сердцу, которому так больно и так желанно любить.
— Канда, куда ты! Канда, не надо, постой!..
Я уже стою. И дурная мышца, качающая кровь, тоже, кажется, остановилась.
***
Я привык держаться особняком от всех. Не подпускать, не давать шанса даже стать приятелем, не то что — другом, возлюбленным. Сначала, чтобы не было мучительно больно, после, просто привык, очерствел, не пожелал раниться об ожидания.
А потом появился ты. С этими пустыми улыбками, печальными глазами, но честной яростью сражений и споров. Правильный, вежливый мальчик с бесячей лентой и белыми перчатками. Они выводили из себя вернее попыток казаться воспитанным и дружелюбным. О, с каким удовольствием я сдирал с тебя тогда налипшие маски, обнажая суть хамоватого, вспыльчивого бесёныша, которому не то что палец в рот класть, даже просто перед лицом показывать не стоит.
Далеко не сразу я понял, что и сам сбрасываю броню отчуждения, холодности и грубости.
Как это всегда бывает, маски скрывают контрасты. Ты оказался битым жизнью циником, привыкшим зубами рвать за своё, а я не ожидал, что мягкок, в чём-то раним и наивен. Это было потрясением для нас обоих. Тем самым, что не отталкивает, а заставляет копнуть глубже, узнать больше, добраться до самой сути и… Бережно держать чужое сердце на раскрытых ладонях. Доверять и доверяться, подставлять плечо и опираться самому, улыбаться искренне и плакать так, как привык только наедине с собой.
Оно всё так легко вошло в норму, что могло бы пугать, но бояться не получилось долго. Всего-то до первой моей не-смерти, когда ты примчался — с ледяной вежливостью, отравляющей ртутью глаз, вымораживающим голосом распорядившийся оставить нас наедине. Муген свидетель — даже Матрона послушалась, настолько её это выбило из колеи. И пока я тоже охреневал от когнитивного диссонанса, ты сел близко, аккуратно взял за руку… И долго целовал сбитые костяшки, которые пекло от слёз. Ты, без тормозов, но с умом лупящий меня на тренировках, едко огрызающийся на подколки, зло смотрящий исподлобья на мои попытки помочь… Это было — в упор и навылет. Уничтожало.
И воскрешало вернее заумных разработок Ватикана, наградивших меня этим проклятьем. Или благословением? Скорее, возможностью. Просто шансом возвращаться к тебе. Жаль, у тебя подобного нет…
Глаза пекут злые слёзы, мысли мелькают вспышками в голове: «Да ладно тебе, Юу! Ничего со мной не случится! Я вернусь!»
Ну что, и где ты сейчас? А, Шпендель? Лави тоже болтать горазд: «Не парься ты так, Юу! Всё уляжется, и снова будет как всегда!»
Да, всё улеглось. В могилу. Парную, деюрэ, просто я по чьей-то насмешке все ещё копчу это небо с отчаянным бессилием. Найти, уничтожить ублюдка, посмевшего отнять тебя у меня, отнять нас, наше время, наши мечты. Вспыхнуть напоследок так ярко, чтоб их всех к херам выжгло, чтобы после исчезло всё.
Ты же помнишь, что я сказал тебе, Аллен? Значит, жди меня. Хоть я и не сомневаюсь, что ты пожелал бы мне жить дальше, однако прости, мой дорогой муж. Это выше моих сил — быть здесь без тебя. И даже будь в этом чёртовом мире, так же, как и в том твоём сне, я бы не смог жить, ведь рядом нет тебя. Твоей мягкой улыбки, твоего любящего взгляда, твоих тёплых, нежных пальцев, и голоса, такого родного, что будит меня по утрам. А какой же ты милый когда дуешься. Так и хочется затискать! Такого маленького, вредного и любимого…
Вот и эта грёбаная штуковина, в которой я почему-то чувствую твоё присутствие. Ты устал, и тебе больно. Странно. Что ты делаешь в Тёмном Ковчеге? Я боюсь обмануться в своих догадках, но может быть ты… Нет! Лучше просто проверю. Слишком больно будет, если ошибусь.
Поднимаюсь и оказываюсь в тёмном коридоре. Напротив, прислонившись к стене, стоит этот ублюдок. Муген словно сам ложится в ладонь.
— Воу-воу, парень, полегче! Убить меня ты ещё успеешь. Малыш звал тебя. Он сказал, что ты заглянешь.
— С чего мне тебе верить? — резко спрашиваю, хмурясь.
— Он сказал дать тебе это, — Микк вытащил что-то из кармана и бросил мне. Я поймал предмет на лету и раскрыл ладонь.
Кольцо. Простое, плоское, неприметное. Чтобы не было видно через плотную ткань перчаток. А следом воспоминания: неверный свет свечей, разваливающийся на ходу священник в богом забытой деревушке. Я в брюках и плаще, вместо кофты — бинты, несмотря на адову холодину за окном. Ты и вовсе перебинтован едва не с головы до ног, ещё и с коротким ёжиком волос над левым ухом — они едва успели отрасти за неделю после скверного ранения, стоившего мне седины по вискам. Но вот глаза… Они горели — и мои, и твои. Таинством на двоих, надеждой, любовью. Отражением дрожи рук, когда надевали кольца, ресниц, когда целовались осторожно, тела под руками ночью…
— Так ты идёшь?
— Тч!
— Вот и поговорили… Расценю это как согласие.
Идя за этим… Этим… Лучше промолчу кем, я думал о том, что увижу, когда приду к моему Мояши. И внезапная остановка ноева выкормыша могла бы пощекотать ему печень, но я выше этого ребячества. Выше ведь? Ной молча отошёл в сторону, открывая моему взгляду одного незадачливого стручкового.
Аллен лежал на постели, почти сливаясь с белой простынёй. Уже потом я заметил сидящую рядом с ним на стуле обеспокоенную Роад и скачущего вокруг Леро. Захотелось прибить это тупое создание. Не то, что лежало на кровати а-ля «труп», хотя нет. Его тоже, но потом. Бесшумно подойдя, я опустился на край кровати и осторожно взял холодные пальцы в свою ладонь. Под глазами залегли тени, весь мокрый, худой и измученный.
— Что с ним? — девчонка вздрогнула от моего вопроса. Кажется, только сейчас меня заметила. После она нахмурилась ещё больше и начала рассказывать тихим, надломленным голосом.
— Неделю назад он пришёл к нам и попросил помочь. Так как Граф убит, нам ничто не могло помешать это сделать. Майтра осмотрел его и сказал, что Ной сделает попытку пробудиться в нём сегодня. Через два дня Аллена отправили на миссию, и я создала иллюзию. В то время как Аллен был здесь, я разыграла перед Орденом милую сценку, — щерится акульей улыбкой девчонка.
— Знаешь, мне положено раскусывать людские маски на один взгляд, так что было почти оскорбительно нам всем видеть его игру днём — со смехом, весельем, коварством. Ведь ночь всё равно обнажала суть. Высушенными криками кошмаров, горечью тоски, печальными мелодиями сожалений и вины. В третий день… — Роад дернулась свернуться в комок на стуле, обнимая колени, но усилием воли остановила себя. — Знаешь, физическое не так трогает разум, как ментальное. А душу его корежило, как… Не могу сравнить, — после паузы сдалась Мечта. — После двух суток лихорадки на грани, полных крови, слёз, вынимающих душу криков и бреда отчаяния, он сказал: «Неа ушёл», и потерял сознание.
Бой курантов заставил нас обоих вздрогнуть, очнуться от страшных картин, что рисовало мне воображение.
— Перед всем этим… Мы обговорили план, — мотнув головой, продолжила Роад. — Решили что «Аллен» погибнет на миссии, сочинили историю. И всё случилось так, как он и сказал: Орден решил не помнить, а ты пришёл сюда. Он должен скоро очнуться.
Мечта ушла, а я так и остался сидеть с широко распахнутыми глазами, полными ужаса. Слёзы уже не ощущались, картинка перед глазами плыла, а горло словно сдавило, не позволяя продохнуть. Впервые так… Больно и паршиво. Так сильно не было никогда. Вообще с этим Стручком я многое испытываю впервые. Голова безвольно упала на одеяло:
— Глупый Мояши…
— Знаю… — прошептал вдруг он, и я вскинулся, увидев слабую улыбку и тёплый взгляд измученных серых глаз. — Юу… Я так скучал по тебе. Так хотел увидеть. Прикоснуться. Почувствовать… Тебя. Но я не хотел, чтобы ты видел меня таким… Не хотел причинять тебе боль, но мне очень хотелось… Чтобы ты обнял меня тогда. Казалось, что боль пройдет, стоит тебе прикоснуться. Прости меня Юу… Я люблю тебя.
Мой ершистый котёнок. Такой храбрый, такой сильный. Порой бесячий до трясущихся рук, и настолько же трепетно любимый. Убил бы, не глядя, за всю эту эмоциональную карусель. Затрахаю до потери сознания, когда очухается, сволота.
— Тч, — я раздражённо утёр слёзы. — Звучит как прощание Мояши. А уйти я тебе не позволю, даже не мечтай. Я прощаю тебе твоё глупое поведение и совершенно напрасные утайки, но запомни и пойми уже наконец, что я тоже люблю тебя и хочу быть рядом когда тебе больно, чтобы помочь. Не важно как.
Кольцо на положенном ему месте греет что-то огромное и жадное внутри. Любимые губы под пальцами можно использовать вместо наждачки. А все равно хочется целовать.
— Спасибо.