аффогато смеётся – морщинки в уголках глаз издевательски-искренне прячутся в тьме ежевичных теней – и протягивает руку, чтобы милостиво опустить её на склоненную голову клоттеда.
это – благословение.
это – мягкое потворство, возможное лишь потому что у господа бога вышел хороший день, и люди не докучали ему пустыми просьбами.
но даже богу не чужды игры: азарт – это порок, но порок человеческий, поэтому аффогато поднимает лицо клоттеда за подбородок, чтобы увидеть эту животную преданность и слепое обожание – глаза – в глаза, склоненные колени – пред расслабленной позой сидящего в кресле, идолопоклонство – самому иуде.
у клоттеда мягкие кудри сливок, отдающие легкой позолотой; он праведный и правильный – поцелуи бога блестят в веснушках на фарфоровых щеках, – до ужаса чистый внешне, но грязный внутри: аффогато знает, какой мрак живет под туго утянутым кремовым жакетом; знает, потому что клоттед совершенно не скрывает своей лицемерной вертлявой натуры; она – его золото, его тридцать серебренников, его плата жизни и главное преимущество: обманывать, но с улыбкой.
и аффогато нравится – нравится чувствовать восхищение и еле сдерживаемый контроль, потому что это – достижение: уговорить самого дьявола быть на поводке у иуды: скажи ленивое подойди ближе, и сама тьма поползет на коленях вперед, к тебе, не отрывая голодного взгляда болотных глаз – аффогато проводит ногтем по линии челюсти, ловя взглядом бегущий табун мурашек по чужой коже и рваный вдох приоткрытых губ.
и аффогато касается их своими – касается, жадно вытягивая крупицы жизни: кто бы что ни говорил, но губы дьявола слаще яблок в запретном саду эдема; кто бы что ни утверждал, но преданность адского отродья сильнее, чем любой мирской дворняги; кто бы как ни считал, но любовь низшего существа чище любви любого райского создания: оно дрожит, чувствуя простое касание – соприкосновение кожи с кожей; оно готово скулить лишь от одного взгляда смеющихся глаз, даже прекрасно зная, что с ним играют – водят кубиком сахара перед носом, словно с собакой; дьявол – дьявол в позолоченном ангельском пиджаке, с мягкими румяными щеками, – сам дьявол утробно стонет, когда даже не бог – даже не сын божий, а простой человек зубами вцепляется в адскую плоть, чтобы рвать, рвать до крови и смерти, просто потому что это жизненно необходимо – чувствовать.
чувства не чужды богам, как не чужды людям, и самому сатане: клоттеду не нужны обычные касания, ему не нужен немой физический контакт; его потребность – в другом: в унизительном извращении обожания и любви, которое безумством оседает на коже, потому что их невозможно сдерживать и отдавать в молитве: их – неконтролируемый ворох чувств – можно лишь расписать на чистом покрове бисквита, желанно и по-животному кусая-прокусывая-съедая. и аффогато дает это, благостно растягивая губы в лукавой улыбке.
потому что аффогато – не высшее существо, а значит чувствовать – это его, ведь чувства грешны и склоняют к искушению: и аффогато чувствует удовлетворение, когда касается клоттеда – клоттед и так весь поломанный, но аффогато нравится ломать и крошить уже использованное, нравится чувствовать, как уничтожение принимается с долгожданным согласием. аффогато легче убить, чем вдыхать новый смысл – и это гораздо интереснее; клоттеду легче принять, чем искать что-то новое, и это – в тысячу раз приятнее.
поэтому аффогато милостиво касается – касается сотни тысяч раз за ночь, держа дьявола на поводке – и хищно улыбается, когда в мире наступает еще один апокалипсис; поэтому клоттед слепо склоняет голову перед богом, позволяя ему быть победителем и уничтожать вселенную – и даже заплатит в конце, как в благодарность за желанную смерть – тридцать серебренников.