— Камир? Камир! — тщетно звала Сэлма сына, стоя на крыльце уютного домика.

      Впереди расстилались бесконечные луга с ароматными травами, и ветерок гнал по ним зелёные волны, иногда поднимая в воздух пушистые зонтики одуванчиков, затерявшихся где-то посреди этой зелени.

      Ветерок ударил в лицо, эльфийка придержала рукой взвившиеся золотистые волосы, заправила их за острые уши и прикрыла глаза, невольно наслаждаясь тёплым поцелуем весны. Тонкое платье облегало её стан, всё ещё стройный, несмотря на порядочный возраст: Сэлме было за полтысячи лет, но возраст лишь едва коснулся её лица, рассыпав в золоте глаз серебряные искры, — как всегда случалось с эльфами, разменявшими пятую сотню.

      На её зов никто не откликнулся. Эльфийка вздохнула, осуждающе покачала головой и ушла в дом, бормоча упрёки в адрес сына, безмятежно проводящего где-то время и совсем забывшего о домашних хлопотах: Сэлма вдовствовала, и сын был для неё единственной подмогой. Ветерок скоро донёс нежный, почти звенящий звук арфы, но женщина его уже не слышала, гремя посудой на маленькой кухоньке.

      Ветерок огорчился и вернулся обратно, возвращая звук арфы тихим эхом во фруктовую рощицу, где под сенью листвы на изящной стеклянной скамейке сидели двое — молодой эльф и юная эльфийка, оба совсем ещё дети: всего-то по сто шестьдесят лет!

      Эльф был высок, но изящно и ладно скроен, как и все эльфы. Кожа его отливала золотом, вьющиеся волосы цвета спелой пшеницы спускались с плеч, закрывая острые от природы углы ушей, лучистые глаза цвета перванш поблескивали золотыми искрами. Пожалуй, эльф был красив, — все эльфы красивы, так уж заведено им рождаться, — но в нём ещё сквозило внутреннее благородство, делая черты практически идеальными. Даже если бы он был одет в мешковину — и та бы не смогла скрыть его стать, а уж одет эльф был с иголочки: из-под малинового плаща виднелась шёлковая сиреневая рубашка, серые штаны были заправлены в высокие — выше колена — сапоги, небольшие каблучки которых были оправлены серебром. Эльфы не бедствовали, оно и понятно: волшебство давало им неограниченные возможности.

      Про юную эльфийку ничего особенного и не скажешь: рыжеглазая и рыжеволосая, немного глупая в силу возраста и первой влюблённости — каждую вторую так можно описать.

      Камир (а это был он) придерживал арфу коленом и рассеянно перебирал струны. Арфа, к слову, была из чистого золота, а струны — из солнечных лучей. В этом-то солнечном происхождении струн и таился секрет чудесной эльфийской музыки: она могла зачаровать даже камни.

      Эльфийка (Фарра — так её звали) пожирала молодого эльфа взглядом, и на её лице было написано бесконечное обожание его персоны. Может быть, музыка сыграла свою роль, затронув самые сокровенные уголки девичьего сердца, или возраст подошёл — да только влюбилась эльфийка в него по уши! Не заметить этого только бы слепой не заметил, да Камир.

      — Как же хорошо ты играешь! — восхитилась эльфийка.

      Эльф отрешённо взглянул на неё. Фарра поняла, что он её и не слышал, занятый собственными мыслями, и терпеливо повторила незатейливый комплимент. Эльф улыбнулся и возразил:

      — Да не лучше других, коринна.

      Эльфийская речь была затейлива: часто грешили тем, что в общий язык вкручивали старые словечки, которые всё ещё помнились с прежних времён, да потеряли истинный смысл. Прежде так королев называли, а теперь трепали на каждом шагу вместо «сударыни моей».

      Спорить с ним Фарра не стала, хотя эльф явно принижал свой талант, попросила только:

      — Спой мне что-нибудь.

      Камир начал перебирать струны иначе, вздохнул, как будто припоминая что-то, и негромко запел. Голос его, как и у всех эльфов, отдавал звоном, людям такой мог бы показаться даже резким, но для ушей эльфийки был приятен. Пел Камир о спящей долине, над которой встаёт золотое солнце, сияет, и вместе с ним сияет и синий небосвод, а мир встречает новый рассвет и новый день, и пора бы восславить Повелителя Света, если уж он послал в мир своих сияющих слуг, чтобы пробудить спящий мир.

      Странная была эта песня! Тем страннее, что солнце в Эльфрисе (так называли эльфы свою страну) всегда светило в небе, и не было здесь ни рассветов, ни закатов, и о Повелителе Света, равно как и о каких-то его слугах, здесь слыхом не слыхали.

      — Что за песня… — удивилась Фарра. — Откуда ты её знаешь?

      Взгляд эльфа затуманился.

      — Слышал на прошлом Празднике Весны. Наверное, где-то есть такие страны…

      Он не договорил, помрачнел ещё больше и опять погрузился в одному ему известные размышления.

      Фарра робко дотронулась до его плеча:

      — Камир, почему ты стал таким?

      — Каким?

      — Не знаю. Ты всё время о чём-то думаешь, думаешь… или о ком-то? — со страхом добавила она, боясь, что окажется права.

      Камир рассмеялся, а эльфийка обиженно наморщила нос. Она-то хотела услышать от него серьёзный ответ, а он опять поднял её на смех! И почему он никогда не относился к ней серьёзно!

      — Дурак! — вспыхнула она.

      — Ладно, ладно, — поспешно сказал Камир, — не обижайся только! Скажу, раз уж тебе интересно. Я вот думаю, — понизив голос, заговорил он, — какие они, чужедальние страны? Я в одной книжке прочёл, говорят, там есть ночь — это когда вдруг темно становится. И ещё там живут странные существа, не как мы.

      — Не эльфы? — удивилась девушка.

      — Их людьми называют, людьми чужедальних стран. Вот бы там побывать! — Юноша прямо-таки сиял, когда говорил это.

      — Зачем? — не поняла Фарра. — Разве тебе здесь плохо живётся?

      — Нет! — Эльф смутился, и его кожа засветилась золотом, как это бывает с эльфами при сильном смущении или возмущении. — Мне просто интересно. Эльфы же безвылазно в Эльфрисе, — с досадой сказал он, — а я путешествовать хочу!

      Что было страшнее, чем услышать от эльфа слово «путешествие»! Фарра ужаснулась:

      — «Путешествовать»? Это же опасно! Неужели ты забыл, что случилось с твоим отцом?!

      Камир побледнел:

      — Как я могу забыть?.. Да ведь это было простой случайностью! — тут же воспрянул он. — Не верю я, чтобы везде было опасно! Есть и мирные чужедальние страны…

      — Дались тебе эти чужедальние страны!

      — Но ведь интересно же! — всё больше воодушевляясь, воскликнул эльф. — Как заманчиво увидеть все эти чудеса собственными глазами!

      Фарра его воодушевления не оценила и не поняла. Она ещё раз предупредила Камира, чтобы он и думать забыл о таких ужасах, и пригрозила, что расскажет старейшинам, если он снова заведёт об этом разговор. И вообще у неё полно других дел: к примеру, пора разучивать новую песню для праздника, так что глупости ей некогда слушать. На этом и распрощались.

      Камир разочарованно посмотрел ей вслед. И она его не поняла. Его вообще никто в этой стране не понимал! Он с отвращением толкнул арфу ногой, обвёл скучающим взглядом трепещущую ветрами зелень. Если бы нашёлся хоть кто-то, с кем бы он мог поговорить о том, что занимало его душу! Неужели зря билось сердце в ожидании чего-то неизведанного?

      Это «неизведанное» не замедлило явиться. Оно зашуршало листвой прямо над головой у огорчённого эльфа и слетело к нему в руки — маленькой птичкой, каких Камир никогда не видел: птичка была чёрная, с длинным раздвоенным хвостом, и только на грудке белело пятнышко, похожее на листок клевера. Эльф несколько растерялся, держа её в пригоршнях, и спросил:

      — Кто ты?

      — Ласточка, — представилась птичка.

      В том, что птица разговаривала, не было ничего удивительного: эльфы могли понимать всякое живое существо, да и не живое тоже. А вот тому, что эта странная птица вдруг оказалась здесь, удивиться стоило: перелётные птицы в Эльфрис редко залетали — из-за высоких гор опять же и кружащих над их вершинами воздушных потоков.

      — Ласточка? — повторил эльф. — Какое странное имя! Никогда не слышал такого в Эльфрисе.

      — А я и не из Эльфриса, — возразила птица, — я прилетела из-за моря.

      Камир не знал, что такое море. Кроме Озера да пары речушек в Эльфрисе ничего другого не было.

      — А что это такое? — с любопытством спросил он.

      — Море? Море похоже на небо, такое же синее и бескрайнее. Когда дует ветер, на море поднимаются волны, на их гребнях сверкает ажурная пена, на них отдыхают корабли и морские звери. Моя стая летела над морем к Югу, да буря нас разлучила. Я попала сюда, а стая… Я не знаю, где теперь мои родичи. О, как бы я хотела попасть домой! — горько заключила Ласточка.

      — Разве плохо тебе здесь? — Камир невольно повторил вопрос Фарры.

      — Хорошо, да за морем лучше.

      В глазах эльфа промелькнуло что-то тоскливое, он побледнел и спросил, чувствуя, что на сердце становится всё тяжелее:

      — И что же там, за морем?

      — Зимою там лежит снег, весною текут ручьи, осенью всё увядает. Там утро сменяет день, а день сменяет ночь, и люди…

      — «Люди»? — Эльф оживился. — Ты видела людей? Какие они?

      — Люди? — Ласточка ненадолго задумалась. — Они похожи на эльфов, но не так совершенны. Да и живут всего лет шестьдесят.

      — Так мало? — ужаснулся Камир. — Неужто их жизнь так коротка?

      — Но проживают они за одну жизнь целые тысячи, — отозвалась Ласточка и вспорхнула на дерево. — Если бы ты только видел то, что видела я…

      Эльф страшно разволновался. Душа его исполнилась желания увидеть всё это собственными глазами: таинственный заморский мир манил его, неугасимый огонь жажды приключений загорелся с новой силой в душе. Как бесконечно мало он знал об этом мире! Как бесконечно много он мог узнать, отправившись в путешествие!

      «Решено, — подумал он с силой, — вот после Праздника Весны и отправлюсь!»

      Ах, если бы он знал, что его ожидает! Наверняка отказался бы от своих намерений. Но эльф ничего об этом не знал: никто из ныне живущих эльфов не мог видеть будущего.

      Камир вновь взялся за арфу, но руки у него дрожали, и струны трепетали в ответ, отказываясь издавать звук. Никогда ещё эльф не испытывал подобного волнения: сердце его быстро билось, словно хотело вырваться из груди и улететь вслед за Ласточкой в неведомые страны.

      Как бы эльф ни старался, он не мог отвлечься от этих мыслей. А если бы был повнимательнее, то заметил бы, что Ласточка слетела за дерево, перевоплотилась в сверкающую фигуру, в которой совершенно точно угадывалась эльфийская порода, и, улыбнувшись невидимым ртом, истаяла, превращаясь в солнечный свет, струящийся с неба.