Какао с маршмеллоу и немного признаний в любви

Чимин с детства не отличался аккуратностью и осторожностью. Вечно разбивал коленки, едва корочка на них успевала сойти, зарабатывал по несколько выговоров в день за разбитые и сломанные вещи, терял ключи от дома миллионное количество раз, оказывался в странных, иногда довольно опасных для его здоровья ситуациях.

Однако с возрастом эта напасть становилась все реже. Сейчас, когда он уже студент второго курса, его, конечно, все ещё трудно не описать словом «косорукий», но это не достигает таких серьезных масштабов, как раньше.

Из его жизни так и не пропали провальные дни, когда все валится из рук, в голове ни одной связной мысли, а настроение пробивает одно дно за другим. Обычно в такие дни Чимин старается быть тише воды ниже травы, но не всегда ему удается мирно пережить череду неприятностей.

Так и сегодня, в свой долгожданный выходной, вместо того, чтобы наслаждаться компанией хена, которого толком не видел на неделе, нагло воровать его внимание, тепло и чипсы из чужой пачки, потому что «так вкуснее», за совместным просмотром сериала, Чимин неверяще смотрит на осколки кружки на полу кухни.

Любимой кружки, к слову. Она пузатая такая, с забавными разноцветными дракончиками, идеальная для какао с маршмеллоу. Ее подарил ему хен на первый месяц их соседства, а теперь куски керамики безжизненно лежат на полу из-за него.

Все бы ничего, но день не задался с самого начала — Чимин во сне свалился с кровати, больно ударяясь бедром, и, кажется, синяка не миновать. Вот вроде понимает, что в этот день ничего хорошего, по факту, ждать не стоит, и проще просто забить, чем тратить нервы и время на уничтожающие эмоции. Но осознание, что именно ты причинил боль и вред любимому, оглушает и лишает всяких сил. И пусть кружка изначально не обладает душой и чувствами, Чимину от этого нисколько не легче, знаете ли.

Его только и хватает на то, чтобы смотреть растерянно под ноги, пытаясь сдержать рвущиеся с языка проклятия и желание перебить остальную посуду «на счастье», лишь бы преследующие его неудачи на сегодня закончились.

— Чимин? — осторожный голос за спиной вырывает из сумасшедшего водоворота мыслей, утекающего куда-то в расползающуюся дыру в груди.

Парень поворачивается к нерешительно замершему в дверях Юнги и чувствует, что готов разрыдаться прямо на месте. Но заплакать — расстроить Юнги еще больше, чего ему не хочется совершенно. Поэтому он упрямо шмыгает носом и кусает губы, пытаясь привести себя в чувства.

Старший же, разом сложивший два плюс два, ловит дрожащий взгляд и приподнимает уголки губ в ободряющей улыбке — «все в порядке».

— День-косяк, Чимини? Поэтому прячешься? — понимающе хмыкает и подходит ближе, раскрывая руки для объятий, но Чимин пятится назад, решительно мотая головой из стороны в сторону.

Он прекрасно знает, что в таком состоянии может навредить не только себе, но и окружающим. Кружка тому явное подтверждение. Вот всеми силами и избегает контакта с любимым хеном, целый день прячась в своей комнате, как крот в своей норе, несмотря на безостановочно зудящее желание спрятаться в родных объятиях.

— Нет, не надо…

Этот день мог бы стать еще хуже, если бы Чимин по неосторожности наступил пяткой на крупный осколок, но, к счастью, пронесло.

Юнги реагирует быстро, обеими руками хватает за плечи и резко дергает на себя, отчего Чимин распахивает широко глаза, хватаясь пальцами за футболку на спине старшего.

Юнги не говорит ничего, только держит бережно в своих руках, поглаживает по напряженным лопаткам, расслабляя и успокаивая. Спустя долгие секунды младший наконец выдыхает долго, отпуская накопившиеся стресс и переживания, и обвивает руками чужую талию, устраивая подбородок на остром плече.

Спокойно, хорошо. В безопасности.

— Почему не попросил меня приготовить тебе какао?

Сосед не ругается, не злится на очередной беспорядок в квартире. Юнги вообще никогда не проявляет недовольство или агрессию по отношению к нему, Чимину. Для него у старшего всегда найдется теплая улыбка, крепкие объятия и ласковое «день-перекосяк, Чимини?».

И Чимин не понимает, как он, разрушающий ураган, ходячее бедствие, мог не надоесть, не взбесить своими «выходками». Ему, конечно, не хотелось бы получать такую реакцию от человека, к которому он чувствует чувства, но…

У него много вопросов, которые до этого он не решался озвучить.

Как пластырь оторвать, думается ему.

— Почему ты не злишься? — шепчет, жмурясь, и соленая дорожка расчерчивает щеку.

За закрытыми веками всплывают яркие картинки, как отец кричит на него с перекошенным от гнева лицом из-за случайно разбитой тарелки, а мама смотрит устало, поджимая от досады губы.

Странное чувство овладевает им всегда, когда за его неуклюжесть вместо кнута ему вручают пончик с разноцветной посыпкой. А это происходит уже на протяжении года, с того момента, как он заехал в эту квартиру, как сблизился с Юнги, куратором его группы на первом курсе.

— Ответь, хен. Почему никогда не кричишь и не сердишься? Ничего не сказал даже тогда, когда я почти сломал твой дорогущий фотоаппарат! Почему ты каждый раз обнимаешь меня и хвалишь? Я же совсем ничего хорошего не делаю, только устраиваю погром и хаос. Зачем остаешься со мной в мои плохие дни, зная, что легко можешь попасть под горячую руку? Зачем ты терпишь все это, терпишь меня?

Чимин как в бреду вываливает все на Юнги, который не ожидал таких глупых вопросов, ответы на которые ужасно очевидные. Но, похоже, очевидные только для него одного.

Тем временем Чимин не останавливается — путается в словах, глотает слезы, вжимается всем собой в крепкое тело и прячет мокрое лицо на чужом плече, боясь смотреть в глаза напротив.

Мешковатая футболка быстро намокает в том месте, но Юнги не замечает ничего, кроме срывающегося голоса и подрагивающих плеч.

Даже не думает просить его перестать, ведь знает, как это необходимо. Знает, насколько выматывают подобные дни, как вытягивают всю уверенность, оставляя после себя только ядовитое «НЕУДАЧНИК». Понимает, вот и дарит всю свою ласку и любовь, чтобы Чимин не допускал мысли о том, что он какой-то не такой, недостойный. Потому что это совершенно не так.

Поглаживания по волосам и мягкий шепот куда-то в макушку делают свое дело — Чимин затихает, теперь шумно втягивая воздух заложенным носом.

— Посмотри на меня, пожалуйста, — просит тихо и пытается отстранить от себя вцепившегося ещё сильнее младшего. — Ну же, Чимини. Покажи хену свои прекрасные глазки и очаровательный носик.

Чимин смеётся едва слышно, не без усилия отлепляется от него и медленно поднимает опухшие глаза, прикрытые растрепанной челкой. И если Юнги сначала выдыхает облегченно, услышав чужой смех, то сейчас перестает дышать совсем.

Для него так легко потеряться в робком, но засиявшем от благодарности взгляде. Его длинные ресницы слиплись, румянец заполз на слегка пухлые щеки, блестящие от влаги, а покрасневший нос забавно морщится, стоит Юнги оставить на нем легкий щелчок пальцами и, едва касаясь, зачесать мешающую челку назад.

— Давай умоем твою милую мордашку, а потом поговорим за чашечкой какао. Хорошо?

На удивление младший быстро соглашается, но первым делом смущенно лепечет что-то о том, что нужно убрать осколки, и уносится за веником на балкон. Однако Юнги не подпускает к месту происшествия суетящегося и еще больше раскрасневшегося парня, ненавязчиво забирает из рук веник с совком, отвлекая поцелуем в лоб.

— Хен! — вопит возмущенно-смущенно, мгновенно скрываясь за хлопнувшей дверью ванной комнаты.

Юнги, посмеиваясь, начинает прибираться. Выбрасывает мусор, с сожалением смотря на улыбающихся дракончиков, и делает пометку в голове купить кружку красивее и лучше. Главное, чтобы Чимин долго не грустил.

Затем на автомате разогревает молоко, добавляет смесь какао с двумя ложками сахара и помешивает закипающий напиток, погружаясь в мысли о предстоящем разговоре.

Но не успевает толком обдумать заждавшееся своего часа признание — сзади к нему прижимаются тесно, сцепив руки на животе, и утыкаются лбом в лопатки. Юнги тут же накрывает ладонью холодные после воды пальцы и слегка сжимает их, заслышав тихое «прости», жаром оседающее на спине.

 — Прости, хён, — повторяет чуть громче, зарываясь носом в ткань. — Я не должен был срываться на тебе. Слишком много всего накопилось за эту неделю. И это воскресенье проходит совсем не так, как я планировал. Ведь я так ждал сегодня, чтобы наконец завалиться к тебе в комнату с пиццей и твоим любимым апельсиновым соком и проваляться с тобой в кровати весь день.

Чимин замолкает на секунду, смущаясь отчего-то, но, прочистив горло, продолжает делиться своими бедами, которых произошло немало за последние часы. Падение с кровати, новые синяки на руках и ногах от притягательных косяков и углов, игры в «холодно-жарко» с водой в душе, разлитое молоко для хлопьев, порванная новая футболка и куча других неприятных мелочей, наслаивающихся друг на друга.

— Представляешь, даже лежа в кровати и смотря в потолок, я умудрился рассорить парней с потока, потому что кто-то перевернул все мои слова о проекте одного. Серьезно, кому-то нужно познакомиться с сарказмом. А потом я все же решил хоть как-то поднять себе настроение, но и тут неудача. Кружку вот любимую разбил. И почему я родился таким рукожопым?

Он сопит недовольно, едва не топая ногой, и слышит, как Юнги щелкает переключателем, убирая кастрюлю с плиты. Старший разворачивается в его руках и одаривает самым серьезным взглядом, сведя брови к переносице. Чимин невольно делает шаг назад, расцепляя руки на пояснице.

— Юнги-хен? — неуверенно зовет его и ойкает, когда его вдруг поворачивают за плечи на сто восемьдесят градусов и удерживают в таком положении.

Чимин потерянно смотрит через свое плечо, чтобы увидеть, как Мин откровенно пялится на его пятую точку, обтянутую шортами. Глаза широко распахиваются, мысли в голове рассыпаются бусинами, а красные пятна проступают на щеках и шее.

Однако он не может вымолвить и слова, снова по чужому мановению сталкиваясь лицом к лицу с Юнги, который вдруг начинает ощупывать его руки, от плеча до кисти. Скользит слегка шершавыми ладонями по коже, не скрытой широкими рукавами футболки, а потом и вовсе пробирается под них, задерживаясь на напрягшихся мышцах.

От этого неконтролируемо бегут мурашки, что совершенно точно не укрывается от лисьих глаз, обладатель которых неопределенно хмыкает и встречает недоуменный взгляд пунцового, как рак, младшего.

— Все в порядке, — выносит вердикт после своего странного изучения. Его большие пальцы незатейливо поглаживают костяшки на тонких запястьях, что неимоверно отвлекает пытающегося собрать мысли в кучу Чимина.

— Что?

— Руки, говорю, не из жопы растут, а из совершенно правильного места. Я проверил.

Повисает гробовая тишина. Старший постоянно застаёт его врасплох своим странным, порой непоследовательным поведением. И сейчас Чимин не может понять, плакать ему или смеяться.

Они, как два непрошибаемых барана, пялятся друг на друга, кажется, вечность, пока дергающиеся уголки губ не тянут на лицо широкие улыбки и их двоих не прорывает на смех от абсурдности произошедшего.

К тому времени, когда они наконец успокаиваются, высмеяв все легкие до боли в животе и скулах, какао разлито по кружкам — пришлось греть его еще раз –, Чимин сидит за столом, дожидаясь, пока Юнги добавит маршмеллоу в напиток.

— Спасибо, — благодарит тихо, принимает кружку из чужих рук, тут же осторожно отхлебывая горячий напиток.

Юнги садится напротив и не может отвести взгляд от своего милого соседа, который покорил его сердце с первых минут знакомства. Продолжает покорят и по сей день.

Этот парень пробуждает в старшем огромную волну нежности, улыбаясь легко, пока остатки сладости белеют вокруг его рта. Он ничего не может поделать с собой — как завороженный тянется рукой к лицу, собирает большим пальцем липкое маршмеллоу. Слова, весомые и серьезные, слетают с языка быстрее, чем мозг успевает оценить ситуацию.

— Я так люблю тебя, Чимини.

Второй раз за вечер Чимин теряет связь с реальностью из-за Юнги, который нисколько не разделяет его изумление и одним взглядом и трепетным прикосновением к щеке топит в нежности. Сердце отбивает чечетку где-то в груди, в голове взрываются хлопушки, а Чимин не может пошевелиться.

Жар кружки, зажатой в руках, больно покалывает кожу, заставляя отмереть и быстрее поставить ее на стол. Но второпях ударяет ее об край столешницы. Расплескавшаяся жидкость обжигает пальцы, заставляя шипеть рассерженным котом и судорожно трясти руками в воздухе.

— Под холодную воду, — командует старший и тянет к раковине, открывая напор. — Стой.

Пока Чимин охлаждается, кусая от досады губы и накручивая себя снова, Юнги вытирает лужицу, уходит на поиски аптечки и возвращается к нему, чтобы усадить на стул и, игнорируя робкое «да там несильно, хен», обработать специальной мазью и наложить повязку для верности.

— Вот и все, а ты боялся, — сообщает бодро и поднимает глаза, сталкиваясь с взглядом, который лишает равновесия в и так неустойчивом положении — на корточках.

Юнги тонет в искрящихся счастьем глазах, обрамленных пушистыми ресницами, в рвущейся наружу улыбке, несмотря на предусмотрительно закушенную губу, в щеках, покрытых нежным румянцем.

Теряется и его желание молчать о том, что так и хотело быть озвученным каждый раз при виде Чимина.

— Я люблю тебя, — повторяет осознанно, уверенно, после чего младший задерживает дыхание. — Это правда, которую уже нет смысла скрывать. Да и никогда не хотелось делать из этого секрет, потому что перед тобой невозможно устоять, знаешь. И я люблю тебя в любые дни, будь то хорошие или плохие. Особенно в плохие. Я всегда безумно рад, когда у меня выходит утешить тебя, развеселить и зажечь огоньки в твоих ясных глазах в моменты, казалось бы, отчаяния.

Чимин жутко нервничает и краснеет с каждым словом еще больше, но не смеет разрывать зрительный контакт в такой ответственный момент, только теребит аккуратные завязки на пальцах.

Как бы счастье после заветного «люблю» ни окрыляло его, в нем все ещё сидит червь, противно напоминающий, что парень может своими руками разрушить все в один момент. Кинуть бы его подальше, да сил совсем не хватает.

— Чимин, — возвращает внимание к себе, обхватывая ладонями лицо. — Разбитая посуда, неловкие ситуации в неудачные дни не делают тебя менее прекрасным, добрым, талантливым, умным человеком. Менее значимым и любимым.

Последнее попадает прямо в яблочко, и Юнги тут же садится на стул рядом, прижимая к себе младшего, который не в силах больше сдерживать жгучие слезы боли, непонимания и обиды.

— Такое случается с каждым. С кем-то чаще, с кем-то реже, — говорит негромко и убедительно, прижимаясь щекой к макушке тихо всхлипывающего парня, спрятавшегося у него на груди. — Не нужно корить себя за это и злиться. Это твоя изюминка, слышишь? Твоя очаровательная черта. Не удивляйся, но я ценю ее так же, как и все твои другие стороны. Милую, серьезную, безбашенную, домашнюю, ворчливую, игривую, замученную или неуклюжую — все. Скажи мне, как я могу злиться на тебя? Кто вообще может? Правда, нетрудно догадаться, кто вбил тебе это в голову. Прости меня, но у меня кулаки так и чешутся…

У Чимина они тоже зудят. Он не так давно понял, что реакция его родителей не входит ни в какое понятие нормы. Понимает, но от вжившихся вместе со швами привычек не избавиться так легко, как хотелось бы.

Но, возможно, теперь ему нечего бояться — Юнги прекрасный доктор.

— А рядом я, потому что не могу оставить тебя один на один с глупыми мыслями в твоей голове. Хочу, чтобы ты в один день принял эту часть себя и полюбил себя так, как люблю тебя я. Хочу заботиться о тебе и любить, не утаивая. Ты позволишь мне, солнце?

В наступившей тишине Чимин слышит свое шумное дыхание и быстро бьющееся сердце, свое или чужое, что прямо под ухом. Надо же, больше не пострадал ни один сервиз, а «счастье» невероятное все же к нему пришло.

Ему кажется, что он выплакал свой годовой запас за сегодня, зарабатывая дискомфорт в глазах и головную боль. Немного стыдно за себя, эмоционального и плаксивого, но признание хена придало ему невероятной уверенности и смелости, да и на кону стоит кое-что очень важное.

Решившись, Чимин хватается вспотевшими ладонями за чужие плечи для опоры и забирается на колени Юнги, тут же бережно поддержавшего его за бедра и поясницу.

Глаза в глаза, такое мизерное расстояние, что кончики носов почти соприкасаются, дыхание, желанно оседающее на губах. Если Юнги и удивлен резкой сменой настроения, то мастерски это скрывает.

Где-то тут должен быть поцелуй, но Чимин медлит, наслаждаясь расширившимися зрачками прекрасных глаз, слишком очевидно запнувшихся об его пухлые губы, слегка сбившимся дыханием и усилившейся хваткой на крепких бедрах.

Юнги давно знает, конечно, он знает о взаимности, но Чимин хочет озвучить те заветные слова. Хочет показать, что больше не боится. Он готов двигаться вперед.

— Юнги-хен, не утаивай, — шепчет доверительно. — И я тоже не буду. Когда ты рядом со мной, будь то плохие или хорошие дни, я чувствую себя самым значимым человеком в мире. Особенно в мои неудачные, ведь ты делаешь многое для меня, шутишь свои шутки и надоедаешь своим присутствием, — осекается, понимая, что изо рта вышло совсем не то, что он имел в виду.

Старший хмурится и чуть отстраняется, чтобы поймать бегающий взгляд паникующего Чимина. Попытки собраться с мыслями сильно усложняются, ведь мозг предательски машет на прощанье рукой.

Нет-нет, только не в момент признания, чертов день.

— То есть… Я хотел сказать, что обычно ты не инициатор разговоров, совместного времяпрепровождения и всяких тактильных штук. А вот в эти дни ты прямо бьешь все рекорды, хен! Так держать! — нервный смешок и одобряющее похлопывание по плечу.

Ситуации хуже не придумаешь. Посидели на коленочках и хватит. Расходимся.

— Черт, — стонет побеждено, пока Юнги откровенно смеётся над ним. — Прости. Просто забудь все и поцелуй меня скорее, чтобы я…

Продолжение тонет в долгожданном поцелуе. Мгновение на осознание, и Чимин из нежного прикосновения губ к губам направляет его в страстное русло. Напряженный замок из рук на шее и жгучее желание исправить положение, испробовать больше.

Юнги пытается успокоить взвинченного от недавнего «провала» младшего, поглаживая по спине и перенимая инициативу.

Медленный, чувственный поцелуй нравится Чимину куда больше. Чужой проворный язык коротко лижет его губы, прося впустить, и проникает в нетерпеливо приоткрытый рот задрожавшего от нахлынувших чувств парня.

Сладко. Трепетно. Хорошо.

Они теряют счёт времени, не желая отлипать друг от друга так скоро. До последнего растягивают момент, пока лёгкие не начинает жечь от нехватки кислорода.

Где-то между первым и двадцатым поцелуем Чимин наконец говорит-стонет «люблю». А потом повторяет бессчетное количество раз, подставляясь под мокрые, короткие поцелуи, дрожа от горячих ладоней словно повсюду, шкрябая ногтями затылок, шею и заставляя старшего сходить с ума от мурчащих звуков и неконтролируемых извиваний своего тела.

***

— Чтобы каждый день-косяк так заканчивался.

Шепчет Чимин, мечтательно прикрывая глаза. А потом, слегка задирая голову, целует Юнги куда-то под подбородком, зарывается лицом в горячую кожу, устраиваясь удобнее. Старший вдруг ворочается во сне и прижимает его ближе к себе, пробуждая желание запищать высоко и противно, суча в воздухе ногами.

Лучше и не придумаешь, думается Чимину, и вскоре сон утягивает его в свои объятия.

Какао так никто и не допил.