Я до сих пор иногда задаюсь вопросом, смогла бы я спасти его, или же это было невозможно с самого начала: слишком долго съедала его болезнь. Ничего не могу с собой поделать. Сейчас уже очень, очень поздно думать, кто был виноват, а кто находил способы отсрочить неизбежное, но…
Си ушёл, когда Чарльз больше всего в нём нуждался.
Меня не было рядом, когда мир начал рушиться.
Это всё, что стоит знать.
***
Спокойные сны смотрела юная богиня, улыбающаяся необъятному космосу. Её белоснежные волосы под сиянием нимба мягкими локонами ложились на хрупкие плечи, а цветы, прорывающиеся сквозь бледную кожу, роняли свои кроваво-алые лепестки на складки и оборки пышного платья, подол которого ласково укрывал умерший мир. Под сомкнутыми веками её, — я была практически уверена в этом, несмотря на то, что лишь белый, чёрный и красный цвета были видны на бумаге, — сияли две ярко-жёлтые звезды.
«Шарлотта», — гласила бегло оставленная в тот момент, когда прозвенел звонок, надпись над рисунком.
Выходит, Шарлотта — это имя анимешной девочки-богини. Имя, на которое он иногда отзывался, вызывая бурный хохот или же косые взгляды одноклассников. Я, как и практически все девочки класса, всегда выбирала вторую модель поведения, когда Чарльз опять выкидывал эти свои штучки, и каждый раз пренебрежительно отмечала про себя, что он даже не пытается хотя бы притвориться нормальным, раз уж «стать таким» стало антонимом к его имени.
Не знаю, что именно сподвигло меня на это, но я, нервно бросив взгляд на задние парты, чтобы проверить, не смотрят ли на меня главные задиры класса, спрятала листок под идеально ровную стопку учебных принадлежностей Эйлера, мысленно назвав его идиотом за то, что он так просто оставил такой красноречивый компромат у всех на виду, покинув класс. Разве он не знает, что кругом хищники? Разве он не знает, что они накинутся, высмеют, разорвут его вместе с рисунком, забытым на парте?
Только потом до меня доходит, о ком я думаю. О мальчике с блуждающим взглядом и спутанной в неформальном общении речью, о мальчике, чьи руки покрыты крошечными кратерами-язвами, об общепризнанно странном, ненормальном, поехавшем, больном мальчике.
Абсолютно дезадаптированном и потерянном. Как я.
Мне вовсе не нужно было становиться диванным Фрейдом, Ницше или Сократом, читать статьи о глубокой психоаналитике, заниматься утомительным самокопанием, оставляющем от сознания лишь волокна и кривые цепочки истин, чтобы осознать, внезапно и скомкано: своё презрение к себе я выражала в отношении к нему, в показном отчуждении и прозвищах, что я ему давала.
Чем же я тогда была лучше них? Мной двигало не то, что он слабее, и это было единственным, что отличало меня от хищников, скалящихся и готовых своим смехом взорвать стены классных комнат.
Мне вовсе не нужно было становиться диванным Фрейдом, Ницше или Сократом, чтобы найти лишнюю причину ненавидеть себя, от которой я позже всё равно смогла бы отмахнуться неизменной мантрой: «Это не моя вина».
Нет, во мне не проснулась внезапная жалость к Эйлеру, не было за мной решения стать его спасительницей или просто поиграть в святошу. Это был… Интерес.
Пожалуй, впервые за все годы обучения я заинтересовалась им.
Место рядом с Чарльзом пустовало, и, кажется, этот факт не особо омрачал ему жизнь. Тем не менее, на следующей же перемене я подсела к нему.
— Из какой манги Шарлотта? — как бы между делом спросила я. — Неплохой дизайн.
Чарльз отреагировал с задержкой, но не стал отстраняться или задавать вопросы. Всё выглядело так, словно мы давние школьные приятели, как ни странно. Я ожидала совсем другого. По крайней мере, чего-то явно более социофобного, чем простой и непринуждённый ответ.
— Я её придумал, — в его голосе всё-таки послышалось мягкое удивление. — Это пробный дизайн для альтернативной вселенной, на самом деле она выглядит слегка иначе.
— Фанарт на собственного перса, значит? — я скептически приподняла бровь.
— Почти. Скорее концепт-арт другой ветки сюжета.
— Пишешь что-то?
— Есть некоторые заготовки, — уклончиво ответил Эйлер.
— Поделишься?
Всю перемену я, не перебивая, слушала про общие черты мира девочки с шизофренией, живущей чуть ли не в дешёвой японской игре с размытым сюжетом и обширным пространством для размышлений и теорий. Типичное скучное подобие хоррора с предсказуемыми элементами драмы.
— Херня, — заключила я, но в голосе моём не было ни льда, ни пренебрежения, лишь практически дружеская прямолинейность.
Мне казалось, что Чарльз будет оправдываться, говоря, что это лишь набросок будущего фанфика (или что он там собрался с этой банальщиной делать), но он улыбнулся, впервые за время нашего знакомства, и пожал плечами, всем своим видом словно говоря: «Что есть, то есть».
В тот день я решила остаться сидеть с ним на алгебре, а затем и на всех уроках.
Так всё началось.
***
Когда я успела? И, что ещё важнее, как меня угораздило?
Мне нравилось общаться с Эйлером, я даже почти научилась закрывать глаза на его странности. Он был умён, начитан и довольно вежлив. Никогда не смотрел на меня оценивающим взглядом. Его взгляд вообще не останавливался на том, чем я обычно пыталась заинтриговать других одноклассников. Тонкие блузки, сквозь которые порой даже просвечивало кружево лифчиков, и открытое пространство между короткими юбками и капроновыми чулками его не интересовало. По правде сказать, он вообще редко смотрел не мимо меня, но суть была не в этом, совсем не в этом.
Рядом с ним, совсем не похожим на покупателя, я не чувствовала себя товаром.
Конечно же, потом это переросло в нечто большее. Так предсказуемо, так тупо и очевидно.
— Кто из наших пацанов мог бы составить топ по красоте? — задумчиво спросила одна из моих одноклассниц, когда мы небольшой компанией ждали начала дополнительного иностранного языка.
— Лол, ты сейчас вообще серьёзно? — закатила глаза Ханна, её лучшая подруга. — Они же все стрёмные.
— Да не скажи. У Майка неплохая фигура, да и сам он ничего, — не унималась Зои. — Не делай вид, что тебе прямо никто не нравится.
— Ну-у… Может быть, Сэм был бы достоин второго места, если бы не был похож на квадратную бабу.
Я рассмеялась вместе со всеми, хотя смешно мне не было.
Меня бесили эти пустые и поверхностные разговоры. Когда-то я даже удивлялась, как можно так хаотично скакать по темам, успевая при этом распространить самые разнообразные сплетни по всей школе.
Несмотря на это, мне иногда приходилось становиться соучастницей этого преступления против здоровых дискуссий: нельзя выглядеть замкнутой и неразговорчивой, если не хочешь показаться странной, точно так же, как нельзя сильно углубляться в серьёзные темы, если не хочешь прослыть занудой или позёркой. Не знаю, работает ли это всегда и везде, но в школе точно работало.
— А что скажете по поводу Чарльза? — подала я голос.
— Чарльз? Ты о чём? — словно забыв, о чём только что шла речь, девочки уставились на меня с притворным непониманием.
— Ну смотрите, он высокий, стройный, — откуда-то со стороны послышалось «дрыщ», но я проигнорировала это, — у него довольно милая улыбка и выразительные глаза необычного цвета. Что-то ещё нужно?
— Отсутствие шизы, может? — фыркнула Ханна.
— Это не относится к внешности, — я постепенно начинала жалеть о том, что вообще заговорила. Если они изначально враждебно настроены, то даже простые девчачьи сплетни могут обернуться втаптыванием Эйлера в грязь.
— А вообще-то в чём-то ты права, — Зои выглядела даже слегка удивлённой. — Хотя, конечно, никогда не замечала особо у него эти черты… Слушай! — её словно осенило. — Ты не запала на него случайно?
Алгоритм был прост: посмотреть на неё как на дурочку, нацепив раздражённую гримасу, а потом сделать вид, что самой смешно от такого предположения. Но в голову пришла странная идея.
В тот день я впервые заявила, что люблю Чарльза Эйлера. Из двух лотерейных билетов, которые были предложены мне этим решением, я вытянула не тот, где становлюсь изгоем: новость восприняли с энтузиазмом.
***
Фальшивые отношения с главным полоумным класса не особо поднимали рейтинги моей популярности среди подружек. Разве что на вечеринках я могла начинать предложение с «мой парень», избавляться от внимания лишних потенциальных кавалеров, говоря, что занята, да и просто быть уверенной, что мои подруги, беседуя о делах любовных, не воспринимают меня как лишнюю.
Мне было всё равно.
Были ли эти отношения суррогатом настоящей близости для меня с самого начала? Пыталась ли я, подсознательно или нет, таким образом пробудить в Чарльзе ответные чувства? Как часто я лгала ему?
Ответов на эти вопросы у меня не было, и до сих пор нет.
На третьем свидании он принёс мне цветы. Это были белые розы, пять штук. Незамысловатый букетик, но было заметно, что он сам их выбрал с присущей ему дотошной скрупулёзностью.
Не имело значения, купил Чарльз цветы ради красивых фото в моём Инстаграме, сообразив, что это точно официально закрепило бы наш совместный статус фальшивой парочки, или просто решил строить из себя джентльмена. Не имело значения, сколько искренности было в этом простом жесте.
Это были мои первые цветы.
Я была счастлива.
— Может к чёрту это кафе? — я внезапно даже для себя самой убрала дешёвенький смартфон к себе в карман. Чарльз, разглядывающий меню, поднял взгляд и пожал плечами.
— Как хочешь, — с едва прикрытым безразличием отозвался он. У меня появилось чувство, что я жутко надоела ему со своими фальшиво-романтическими загонами.
— Нет, Чарли, — с улыбкой на губах, я мотнула головой, — как хочешь ты.
И мы пошли на набережную. На отложенные деньги он купил мне мороженое, словно извиняясь, как мне показалось, за то, что оставил меня без ужина.
Я не стала ничего фотографировать.
Мы гуляли, мы засматривались на розовеющее небо над бескрайним холодным морем, мы болтали и всё было таким настоящим, таким правильным. Его жёлтые сияющие звёзды-глаза смеялись, искрились и (я ведь не придумала себе это, будучи слегка навеселе от всей этой мягкой теплоты?) с какой-то особенной, Эйлеровской, что бы это слово не означало, нежностью смотрели на меня.
Сидя на пирсе, глядя на него, улыбающегося, может быть, почти счастливого, я впервые поняла, что это не просто «запала», не просто «влюбилась». Чарльз Эйлер был нужен мне. Я хотела видеть счастье на его лице, я хотела, чтобы он делал счастливой меня. Продолжал делать.
Я мягко дотронулась до его руки. Он вздрогнул, но не отстранился.
— Я бы хотела, чтобы так было всегда, — другой рукой я поправила волосы, тогда ещё русые, не выкрашенные тайно дома в цвет волос Эйлера.
Это было признание в любви. Наверное, он, внимательный и рассеянный одновременно, увидел в этом что-то совсем другое. Я практически уверена, что трактовкой моих слов для него стало «хочу чаще быть подальше от обязанностей, работы и дурацкой семьи» или ещё что-то, не касающееся его личности.
Он ничего не ответил, а точнее, рассеянно отметил, что уже начинает виднеться полумесяц над океаном.
— Сколько сейчас времени? — пробормотал Чарльз. — Наверное, часов десять…
Я и не заметила, как быстро пролетело время. Он провёл меня до дома, мы всю дорогу, как параноики (так это выглядело со стороны, наверное), осматривались по сторонам. И никто из случайных прохожих, конечно, не знал, что мы просто смотрели, где сейчас ярче светят бледные звёзды. Хотя я знала ответ, для меня самыми яркими звёздами были жёлтые глаза самого странного мальчика в школе.
Или мне просто хотелось, чтобы так было.
Возле приоткрытого подъезда пахло сыростью и грязью, но Эйлер, обычно слегка брезгливый из-за колющей иглами его руки мизофобии, не обратил внимания. Чем были заняты его мысли?
— Чарли, — произнесла я, и он вроде бы даже слегка дёрнулся, отвлечённый от своего тумана, — мы можем обняться?
Я спросила, заранее зная ответ. Заранее зная, что физический контакт доставит ему лишь дискомфорт, отзовётся новым всплеском фобии, убьёт всё то хорошее, что было между нами сегодня.
И я ошиблась.
Чарльз наклонился и обнял меня, окутав мягкой темнотой, в которой я тут же утонула. Я никогда не узнаю, что чувствовал он тогда, но всё не выглядело так, будто он опять решил подстроиться под мои подростковые глупости.
То, что длилось то ли вечность, то ли самое короткое мгновение, кончилось, едва он отстранился. Между нами повисла неловкость, однако стену между нами не выстроила. Чарльз улыбался, но ему было не по себе. Мне до жути не хотелось заходить в подъезд.
— Ну, тогда… Пока? — зачем-то спросила я, выглядя, наверное, как полная дура.
— До встречи, мисс Уорхол.
Тогда я всю ночь, потакая литературным и кинематографическим клише, не могла уснуть, прокручивая в голове сцены того вечера.
Слабая надежда на то, что когда-нибудь всё будет хорошо, начала мерцать где-то внутри меня цветом глаз Чарли.
***
Мои фанфики, полные трэша, экшена и неумело прописанной фемслэшной романтики набирали достаточно много лайков. Это ничего не значило.
Каждый раз, когда я приступала к написанию новой истории, я мысленно клялась себе, что не буду ударяться в скрытые послания и признания в любви между строк.
Читая работы «Шарлотты», противоречивые, чистые и запятнанные кровью, полные надежды и безнадёжности, я пыталась, случайно, конечно же, найти хотя бы одну зацепку, что шептала бы: «Анри, разве ты не видишь, что всё очевидно? Ты важна для него, очень, очень важна». И не находила.
— Ух ты, Си опубликовал новую главу «Эфирного Альманаха», — Чарльз, улыбнувшись, закрыл уведомление.
— Когда-нибудь прочитаю нормально эту работу. Пока так, смотрела, что цитирует народ в его фан-сообществах.
— И как?
Я не знала, имеет он в виду, каково состояние фэндома, за которым он абсолютно не следил, хоть и боготворил Си, или спрашивает моё мнение об этом.
— То ли фанаты выбирают самые спорные вещи из книги, то ли сам Си — странный парень, — я пожала плечами, — или девушка, кстати.
— Так тебе не понравилось? — в голосе Чарльза не было и толики той обиды, которую иногда испытываешь, когда получаешь от друга негативную рецензию на то, с чем долгое время советовал ему познакомиться.
— Как бы сказать, — я задумалась, накручивая тёмную прядь своих волос на палец, — написано годно, смысл точно есть. Но это не моя философия, вот и всё. Хотя я рада, что ты нашёл то, что близко тебе по духу, — это не было ложью.
С момента того разговора прошло не очень много времени, прежде чем Эйлер начал лично общаться с Си.
Меня напрягало то, что он, спустя недели, всё ещё говорил о нём не как об интернет-друге, даже не как о знаменитости. Он обожествлял простого начинающего писателя. Он цитировал обыкновенного опытного фикрайтера так, словно тот был его личным Мессией.
Позже я поняла, почему так было, и что двигало Чарльзом, но тогда мне даже иногда казалось, что всё сообщество фанатов Си — одна некрупная секта, культ эфирного идеализма.
Это не было ревностью.
Потому что я знала, что не тяну на роль такого же важного для Чарли человека. Не тяну на роль совершенно незначительного для человечества бога.
Не тяну ни на роль хорошего фикрайтера, ни на роль той, кто спасёт Чарльза и найдёт спасение в нём.
Я не была Си. Вот и всё.
***
Я лежу на диване, моя голова — на коленях Эйлера. Он, улыбаясь каким-то своим мыслям, навеянным то ли философскими дискуссиями с Си, то ли действием таблеток, гладит меня, осторожно проводя руками по причёске, слегка затвердевшей после использования пенки для волос. Мы только вернулись с очередного фальшивого свидания.
Я думаю только о том, насколько же с ним бывает спокойно. Думаю только о том, что не нужны мне все эти подружки, обсуждающие друг друга за спинами, не нужны случайные знакомые на вечеринках, не нужны дурацкие писатели, брат-бездельник не нужен, не нужен отец, не нужна мачеха… Возможно, мне должно быть стыдно за такие мысли.
Но я чувствую лишь умиротворение.
***
Чертой, грубо и резко разделившей жизнь на «до» и «после» стали два сообщения от него после продолжительного молчания.
[16:08] шарлотта: Си больше нет
[16:09] шарлотта: извини, не могу сейчас говорить
Во мне словно что-то перевернулось. Не из-за Си. Нет, я не была бесчувственной, и какая-то часть меня, разумеется, жалела об утрате талантливого и по-своему мудрого человека. Но тогда для меня было в разы важнее другое.
Я словно предчувствовала, что после этого ничто уже не будет прежним.
Не будет нежных рисунков с аниме-девочками, не будет белых цветов, не будет звёздного неба над нами, объятий перед подъездом, не будет прежнего умиротворения.
И я оказалась права. Чарльз прежним больше не был.
Си винили многие.
«Суицид — путь слабых. Мы думали, ты не такой».
«Ты оставил нас, своих учеников!»
«Хоть бы последнюю книгу дописал…»
Чарльз, для которого Эфирный Принц был Тихим Богом, последней надеждой и целым миром, не винил его.
То, что было дальше, я бы хотела забыть. Но я не хочу и не могу отказаться даже от одного воспоминания о Чарльзе, что уж говорить о целой цепочке.
Траур. Дни, недели и месяцы новых ступеней его безумия. Участившиеся панические атаки Эйлера. Предложение сбежать. Я, воодушевлённо собирающая вещи, полная веры в то, что там, куда мы направимся, всё будет иначе.
Предложение двойного суицида. Злость. Наш первый и последний поцелуй, такой долгожданный, горький и неуместный. Я помню, что его губы, так и не ответившие на поцелуй, были сухими и искусанными.
В моей памяти каждое мгновение, вплоть до нашего расставания.
Тогда я уже точно знала, что вижу Чарльза в последний раз, и у меня почти получалось не тешить себя ложными надеждами.
Я ни на что не могла повлиять.
***
С момента смерти Чарльза Эйлера прошло больше десяти лет. Тяжело осознавать, что мне больше не больно, но время — действительно хороший лекарь. Есть лишь одна страшная деталь: я всё ещё люблю его, пускай и далеко не обжигающей подростковой любовью. Я представляю его образ, когда смотрю на звёздное небо в одиночестве, и иногда покупаю себе белые розы. У меня есть неосуществимая мечта: просто увидеть вновь его улыбку и улыбнуться в ответ. Или закатить глаза, чтобы всё было совсем как раньше. Когда у меня была надежда хоть на что-то.
Нет, я живу не только этим, моя жизнь — чуть больше, чем сожаления о прошлом. Я выучилась на дизайнера, смогла съехать от родных, предприняла пару попыток завести отношения с милыми девушками, как и обещала Эйлеру, разорвала связи с токсичными людьми, создала свою визуальную новеллу, ставшую популярной в узких кругах.
В какой-то момент мне стало не хватать заботы о ком-то, и я наконец приняла Генри. Теперь я стараюсь помогать ему не сдаваться окончательно, пытаюсь поддерживать его, так и не повзрослевшего, но, боюсь, однажды я просто устану тащить его на себе. Не знаю, как скоро это случится.
А ещё я больше не пишу фанфики. Не тянет. Выросла из этого увлечения, научилась выражать себя в другом.
О Си многие забыли за десять лет. Его всё ещё читают, цитируя фразы, вырванные из контекста, но былой активности уже нет, оно и понятно. В одном из фан-сообществ последнее сообщение — моё. Короткая зарисовка, посвящённая богу мира Чарльза, которую я написала больше четырёх лет назад. В ней много личного, поэтому многим «критикам» она показалась непонятной.
Я научилась не зацикливаться на прошлом, и теперь моя жизнь походит на зал ожидания. Чего жду — непонятно. Но здесь пустынно, много незнакомых мне людей, и оставаться в этом месте всё тяжелее. Когда становится совсем тоскливо, так, что слёзы не находят выхода из моих глаз, я захожу на свой старый профиль.
[1:32] анри: как тебе спится?
[1:33] анри: пожалуйста увидь меня во сне
[1:34] анри: я же тебя вижу
[1:34] анри: <З
[1:35] анри: ага знаю что противно
[1:36] анри: это я чтоб побесить тебя
[1:36] анри: шарлотта
Дышать после этого становится совсем немного легче, а слёзы наконец могут спокойно течь, оставляя влажные пятна на наволочке. Появляется фантомное ощущение того, что завтра рано вставать в школу, а я, засидевшись допоздна, написала Эйлеру, который уже видит десятый сон и завтра точно будет рассыпаться в извинениях.
Только тогда я наконец ложусь спать, перед этим прошептав пожелание обнимающей меня темноте:
«Доброй ночи, Чарли».