«Бомбарда — взрывающее заклятие, относится к разряду боевых чар. Потенциально смертельно — область взрыва напрямую зависит от силы колдующего.»

Чары. Четвертый курс.

Он просыпается посреди ночи и никак не может отдышаться — скатывается с кровати и, не зажигая света, вцепляется пальцами в гладкие доски пола, пытаясь убедить себя, что вот она твердость и равнодушие деревянного покрытия, ничего общего с мягкой травой, окутанной капельками созревшей росы и болью восхода нового времени.

В ушах все еще бьет набатом воспаленное эхо крика «Предатель!» и «Как ты смеешь жить!», и «Гниет! Она гниет!» 

Он слышал эхо этих слов, которые возвращались к нему с возрастающей силой, каждый раз снова и снова причиняя невыносимую боль.

Может быть не во всем, может даже не до конца, но Рон попал точно в уязвимую цель. Гниет. 

Какой-то важный кусочек его души каждую ночь отгнивает заново. 

Кое-как он поднимается с пола. Сначала встает на четвереньки, затем, ухватившись за спинку кровати, тяжело покачиваясь, на ноги. Вслепую нашаривая на крючке потрепанную куртку, нащупывает в кармане сигареты, выходит на балкончик, огороженный Чарами Безопасности, защитой от самоубийц, и, не с первого раза щелкнув зажигалкой, глубоко затягивается. 

Кашляет. 

Затягивается снова

— Знаешь, что плохого в сильных людях, Гарри? — раздается из-за спины и Гарри не нужно оборачиваться, чтобы понять, кто это. Тихий, слегка хрипловатый голос он узнает где и когда угодно, не говоря уж о тишине ночной Комнаты. Джордж подходит тихо, почти неслышно ступая по доскам, и, остановившись у ветхих, окутанных металлическим холодом перил, безучастно смотрит вниз. Он молчит так долго, что Гарри почти успевает забыть о том, что тот вообще говорил. — А плохо то, — все-таки произносит Джордж, — что все вы однажды ломаетесь до основания. 

— «Вы», — невесело усмехается Гарри. Он выдыхает дымное облачко, не глядя протягивает пачку с единственной оставшейся в ней сигаретой, и опирается на ледяные перила голыми предплечьями рук. Холод посылает по коже кусливые мурашки, сообщая, что он все еще способен чувствовать. 

Они стоят рядом в уютном молчании, то и дело выдыхая дым, наблюдая за мигающими огоньками улицы и такими же мигающими огоньками сигарет. 

— К чему это? — все-таки спрашивает он, когда понимает, что пауза снова затянулась, хотя ни одного из них это не волнует.

— К тому, что ты здесь не исключение. Кончай строить из себя куклу. Я знаю, что тебе больно. 

— Всем сейчас больно. — Гарри проводит ледяной пяткой по другой ноге и думает о том, что холод — все, что осталось в этом мире. Холод и огоньки. 

— Но почему-то только ты продолжаешь делать вид, что тебя это не касается. 

Висок прожигает взгляд гораздо более осязаемый, чем холод перил под руками. 

— Джи, — Гарри неуютно поводит плечами, как из кожи, пытаясь вылезти из неприятной темы. Он ждал этого разговора, но все равно оказался не готов. — Не понимаю почему ты мне это говоришь. 

— Как же, не понимаешь. Я знаю, что ты не спишь. 

— Ты тоже. 

— Ага, — он соглашается легко, не оставляя места для маневра спором. — Я не сплю. Только вот мой брат мертв. 

— Хочешь поговорить об этом? — бровь изгибается в болезненной насмешке, но Джордж не обижается. Его не так-то просто отвлечь. 

— Хочу чтобы ты знал, что теперь можешь поговорить об этом со мной. 

Повисает молчание. Джордж ждет ответа и это видно. Он тушит сигарету о перекладину, закрывается, но Гарри все равно замечает мимолетную гримасу боли и его до краев наполняет стыд. Он собирается извиниться, но говорит другое. 

— Рон жив. 

— Хвала Мерлину, — кивает Джордж, пряча руки в карманы растянутой кофты. Кофты с огромной оранжевой «F». 

От сигареты в пальцах Гарри остался один фильтр. Он кидает его в открытую Джорджем пустую пачку и смотрит ему в глаза. 

— Он не мой брат, — голос настолько ровный, что его едва ли можно назвать живым.  

— Не по крови, — таким же ровным, до зубовной боли, тоном все так же соглашается Джордж.