салки, жмурки и вопилки, чехарда и бормолей

политические игры — вещь такая, лей не лей

соль на рану, пыль на воду, соловья глухому в рот

вещь такая, кто не спорит, тот на плаху не идет

— отрывок

Сказать, что это неприятно при первой же встрече показать себя перед главой клана слабовольной истеричкой — значило чудовищно преуменьшить унизительность ситуации. Повезло еще, что Гарри уже успел провести для Эда экскурсию по зельям, и тот знал, что делать при симптомах магического истощения. Но даже так Гарри, завернутый в плед и держащий всученную ему кружку невозможно сладкого чая, не мог избавиться от точащего чувства стыда. 

Эд в сложившейся ситуации не помогал ни разу. 

— То есть хотя бы упомянуть факт, что ваш магический розыск спустил на тебя ищеек, ты просто забыл?

Гарри поежился. 

Очень хотелось ответить что-то в духе Дамблдора. Навроде: истина едина, а всему сущему на земле причиной любовь. Напустить на себя загадочный вид и оставить ошарашенного собеседника разгребать шарады самостоятельно, но сейчас Гарри чувствовал себя слишком виноватым для таких фокусов. 

Ситуацию разрядила, как ни странно, сидящая на диване и усиленно что-то обдумывающая Розали. 

— Я правильно полагаю, что птичка, которую мы все пару недель назад чесали под клювом, наконец-то вернулась? — Гарри, зажмурившись на секунду, мысленно досчитал до пяти и выдохнул.  

— Да, это так. И я еще раз приношу свои изви…

— Ну вот и ладненько. — Ему стоило многих усилий не вписаться носом в жутко стеклянный журнальный столик, потому что хлопнувший его по плечу Эммет явно переоценил человеческие силы. — Выдыхай, пацан. Не съедим мы тебя. Сам знаешь, только курочки, никаких мальчиков. 

— Эм! — возмутился Эдвард. — Вообще-то мы говорим о важных вещах. 

— Хуяжных. Парень еще чуть-чуть и под землю провалится. Охолони, брат. 

Потерявший дар речи Гарри медленно пронаблюдал за сменяющимися на лице Эдварда эмоциями смущения, гнева и, наконец, грусти.

— Вы вообще не понимаете, да? — и замолчал. 

Гарри, как бы неприятно ему не было это признавать, понял, что без исторической справки все-таки не получится. 

Пришлось рассказывать о природе сложных отношений между рассами вампиров и волшебников. Точнее их можно было бы описать «взаимная жестокая ненависть», причиной которой стал давний конфликт, века эдак тринадцатого, в ходе которого был убит один из четырех старейшин правящего клана Вольтури. Те же, в свою очередь, за несколько столетий вырезали «палочников» чуть ли не под корень, оставив в каждой стране по жалкой горстке, семей в тридцать. Из-за давности разногласий, более молодые поколения общались, не без напряжения, но относительно свободно. Вольтури же до сих пор жестоко убивали каждого встреченного волшебника или ведьму. 

Поэтому не было ничего удивительного в столь прохладном приеме. Удивительным было то, что этот прием вообще состоялся. 

История давалась ему тяжело. Странно было сознавать, что именно в этот день решатся их дальнейшие отношения с Эдвардом. Именно от его реакции на правду будет зависеть, продолжится ли та едва зарождающаяся дружба, появившаяся между ними. Такая ласковая и в то же время такая пугающая. Каждый чертов день, пропитанный болью и ненавистью к самому себе, Эдвард превращал во что-то терпимое. И он сам рядом с Эдвардом почему-то все больше расслаблялся, будто точно знал, что находится в безопасности. С другой стороны, он так и не обьяснил Эдварду, с кем именно тот связался. Что имя «Гарри Поттер» — это огромная неоновая печать, светящая всюду, куда бы он ни пошел. 

Как-то сам собой рассказ перешел на войну в Британии и ее окончание. Несогласие Гарри с новой партией Робин Гудов, с той лишь разницей, что все богатства они умели только забирать. 

Пока Гарри говорил, его пальцы вычерчивали в воздухе замысловатые фигуры — когда увлекался, он живо и много жестикулировал, размахивая руками, кажется, всем телом стараясь выразить свои чувства. 

Рассказать о том, что произошло дальше, было, пожалуй, столь же непросто, как и обьяснить значение в его жизни цветка одуванчика. Как, придя на экзамен, столкнулся с человеком, которого заставили заложить бомбу в классе. Как первый, без магии, рванулся разбирать завалы камней и пыли, погребших под собой Джорджа и остальных. Облегчение, заставившее его содрогнуться, когда выяснилось, что Джордж успел прикрыть себя и еще нескольких детей прочным щитом. Все это было не описать словами, по крайней мере, так ему казалось. Как можно описать пробитую камнем, облысевшую голову старого профессора Тофти? А дрожание уцелевших стен, тем не менее поддерживаемых в вертикальном состоянии только лишь при помощи чар подоспевшего Кинга и его авроров. 

Быстрый, похожий на горячечный бред побег из Британии, когда руководство маг-мира объявило причиной взрыва его нестабильную магию, хотя Гарри даже не было в том классе. Теперь, если он ступит ногой на земли Альбиона, его в лучшем случае запрут, как условно опасный магический феномен, ведь, как когда-то объяснил его целитель Огастус, с таким повреждением магии люди не выживают. 

Как все это можно передать обычной человеческой речью, Гарри не представлял, но тем не менее его слушали, не перебивая, и он не видел в глазах Калленов столь унизительной жалости, только искренний интерес и легкое сочувствие. 

К тому моменту, как Гарри замолчал, его голос охрип, а за окном давно стояла ночь. Сидящий рядом Эдвард положил руку ему на плечо и несильно сжал. Это означало завершение их разногласия и Гарри улыбнулся. 

Из той части гостиной, что была недоступна его взгляду, показались доктор Каллен и Эсме, судя по всему, слышавшие все до последнего слова. Карлайл едва заметно кивнул Гарри и тот понял, что и их конфликт исчерпан. 

— Ну и ладненько, — неожиданно хлопнул в ладоши Эммет так, что от резкого звука Гарри подскочил на ноги, машинально выхватывая палочку. Здоровяк перевел на него добродушный взгляд и бесхитростно улыбнулся. — Не дрейфь. Расходимся.