Желчь кислотой разъедает горло. Пищи всё больше, больше, больше, но всё, что она дарит — растущее ощущение пустоты. Отрицательная пищевая ценность, отрицательная — как и всё остальное.

Хочется ещё.

Раздутый желудок, испещрённый бороздами язв, болезненно ноет при виде растущей горы яств, источающей зловоние гниения. Счастливые, кормильцы пускаются в пляс и молятся о вечной цельности ткани плаща Надзирателя, а Оно облизывает грязные пальцы, стирая длинным трубчатым языком въевшиеся следы чужих несчастий, мурлыча от щекотливого ощущения в перетянутых бесконечным потоком пищи тканях кишечника. Отвратительно и невкусно, но так головокружительно маняще, что хочется больше.

Ещё чуть-чуть — и дыра в Чудовище будет забита влажным, медленно переваривающимся и разлагающимся комком.

Ещё чуть-чуть — и дыра, в которой живёт Чудовище, будет забита разросшейся и лопнувшей тушей с медленно вытекающим содержимым.

Этот момент всё ближе: его предрекает и давящее ощущение под рёбрами, и подступающая тошнота к горлу, и леность движений челюсти, ноющей от застрявших меж клыками хлопьями этих невыносимо горьких сладостей.

Натяжение, нехватка воздуха, фальшь удовлетворения и…

Яркий свет.

Глаз Юлара широко распахивается и тут же рабочее веко его смыкается в необходимости проморгаться.

Это сон. Всего лишь сон.

Юлар подходит к зеркалу и даже во мраке различает собственную бледность, градиентом переходящую в серость мешков под глазницами.

Всего лишь сон.

Юлар рукавом пижамы вытирает подсыхающую плёнку слюны, пытаясь игнорировать жалобно урчащее нутро.