Северные ветра

«И северные ветра уносят меня туда,

Где я бесконечно пьян, лежу у тебя в ногах»

Цзян Чэн кладет тяжелую голову на холодную, подобно камню, подушку. Он лежит на холодной кровати в своих холодных покоях, а порывистый ветер колышет занавески, пронизывает острыми нитями тело и, кажется, душу. Цзян Чэн устало закрывает глаза.

Несмотря на утомленность, сон, даже тревожная дрёма не наступают. Лишь под веками мерещится картина прошлого, где Цзян Чэн, счастливый и опьяненный счастьем и беззаботностью безудержной юности, лежит на теплых живых коленях. Тогда ещё можно было чувствовать опьянение не от вина.

Он морщится, поворачивает голову в сторону, уже с ясным взором сверля в стене дыру. От нахлынувших воспоминаний голова загудела сильнее, что раздражает ещё больше: тело и разум изнурены, но отдохнуть не получается.

Цзян Чэн забыл, что такое покой, много лет назад.

Всё началось с безумцев, сеющих хаос. Или с хаоса, сеющего безумцев?

«И город после дождя напоминает Париж

И люди сходят с ума, рождая самоубийц,

Рождая таких, как ты, ломая таких, как я

Уродливые внутри, снаружи совсем печаль.

Ломая таких, как ты, ломая таких, как я,

И мы настолько пусты, что даже нехуй взять»

Цзян Чэн помнил свою трехмесячную агонию, во время которой просто не мог остановиться, выдохнуть и расслабиться. Он чувствовал себя натянутой до предела тетивой. А когда перед ним предстало чёрное изваяние со всполохами красного пламени в глазах, он почувствовал, что эту тетиву резко отпустили, а стрела попала точно в цель.

В него.

Тогда должно было произойти закономерное расслабление, но на самом деле наступило обмякание. Он теперь был словно тряпичная кукла из тонкой ткани. А тонкая ткань легко пропускает леденящие северные ветра. Цзян Чэн познакомился с его порывом именно в этот момент.

Безумцы в бело-красном, посеявшие в мире заклинателей хаос, кажется, заразили Цзян Чэна своим сумасшествием. Потому что, слыша и видя, как кричит и тщетно трепыхается Вэнь Чао, Цзян Чэн испытал злорадство и наслаждение.

Трехмесячная агония Цзян Чэна закончилась, когда началась агония Вэнь Чао.

После агонии начался процесс гибели Цзян Чэна. Оттого тело обмякло.

Перед смертью, нет, возмездием Вэнь Чао оставил наследие в виде смертников. Тогда Цзян Чэн думал, что творением-самоубийцей был только Вэй Ин, но он глубоко ошибался.

Цзян Чэн тоже самоубийца.

Он видел в Вэй Ине нечто зловещее, демоническое. Подходя к нему ближе, он ощущал веяние северных ветров. Но за внешней мрачностью скрывались внутренняя вселенская тоска, печаль и боль.

Цзян Чэну казалось, что в Вэй Ине поселилось нечто уродливое, но на самом деле там зияла пустота.

Вэнь Чао и его преспешники оставили от них крошево.

«Ты пережившая яд, вернувшаяся со дна

Прямо скажу в глаза, что между нами война.

Даже не угрожай мне лезвиями ножа

Обжабана и в долгах, так нахуй ты мне нужна?»

Вэй Ин восстал из пепла, собрал себя по частям – неуклюжим и натужно двигающимся, но функционирующим. Правда, совсем не так, как помнил Цзян Чэн. Слова, действия, взгляды, одежды и внешний вид Вэй Ина сквозили северными ветрами и темнотой.

Цзян Чэн не хотел войны между ним и Вэй Ином. Он утешал себя тем, что это вынужденная мера. Но он ведь согласился на эти условия, он принял эти правила игры. Он участвовал в бою с Вэй Ином. И именно он объявил, что Вэй Ин – предатель ордена Юнмэн Цзян и всего заклинательского мира.

Его убеждали, что никому – и даже ему – не нужен этот чёртов Вэй Усянь, состряпавший в ничтожных, как и он сам, землях Илина лежбище жалкой кучки Вэней. Они без умолку тараторили о том, что Вэй Ин задолжал всему заклинательскому миру тем, что не отдал выживших Вэней и Тигриную Печать.

Цзян Чэн чувствовал себя высушенным до дна, когда узнал, что Вэй Усянь мёртв.

«Да, это я закрыл все клетки моей тетрадки.

Пережиты в них дни, петли и лихорадка.

Подари мне цветы, сбредивши, пропади.

Я выколю на груди: «Сохрани и спаси»

Тринадцать лет Цзян Чэн хранил в голове и сердце, подобно личному дневнику, все, что пережил за это время. Только ему досконально известно, что он ощущал эти годы, что он передумал, что перестрадал.

Теперь настала очередь Цзян Чэна восставать из пепла, и из похожего заново строить Пристань Лотоса. Теперь он собирал себя по частям – как ему казалось, более ровным и аккуратным, в отличие от Вэй Ина. Но на самом деле они были еще безобразнее. Зато хотя бы Пристань Лотоса сбыла красивой и величественной. Но не такой, как в его юности.

Цзян Чэн все тринадцать лет хранил у себя Чэньцин. Все тринадцать лет он помнил Вэй Ина, после его смерти кружил по Луанцзан, как стервятник. Но он просто искал хоть что-то, что осталось от Вэй Ина. Или его самого. Живого.

(Вэй Ин сбредил и пропал бесследно).

Однако у Цзян Чэна остались только Чэньцин, воспоминания, племянник-младенец и он. Он, предоставленный сам себе в семнадцать лет. Без дома, родителей, брата, сестры, какой-либо поддержки.

Ему ничего не оставалось, кроме как полагаться на самого себя. И иногда просить небеса спасти.

«Полюбил больше, чем лето, обнимал крепче подушки.

Помолюсь и поверю в то, что завтра будет получше,

Но и завтра будет похуже, всё сильнее сжимается череп

Нахуй ваше светлое завтра, я в себя-то больше не верю»

Вэй Ин был самой большой любовью Цзян Чэна. Вэй Ин был безмятежной юностью Цзян Чэна. Колени Вэй Ина были самыми мягкими и удобными. Смех Вэй Ина были красивее пения соловья. Цзян Чэн находил в объятиях Вэй Ина дом, уют и тепло.

Все тринадцать лет он молился небесам. Он молил небеса о спасении – спасении не себя, а Вэй Ина. Ему-то оно не нужно – его и так, оказывается, уже спасли. О чем свидетельствовало бьющееся в груди золото.

А ещё, совсем чуть-чуть, Цзян Чэн молился о том, что все наладится. Но по выходе из храма Гуаньинь Цзян Чэн понял, что это было бесполезно. А от горькой правды тело сковали холодные северные ветра.

Цзян Чэн был не прав, думая, что впервые познакомился с ними, встретившись с Вэй Ином после его трехмесячного пребывания на Ланьцзан. Нет.

Цзян Чэна северные ветра настигли задолго до этого. Парадоксально холодя в горящей Пристани Лотоса, мчась вместе с ним к Вэням, чтобы прикрыть Вэй Ина, окутывая глаза вместе с черной повязкой на пути к «Баошань-саньжэн».

Родились и сломались они, самоубийцы, очень рано. Возможно, даже в самом начале. Даже в прошлом, куда северные ветра теперь раз за разом окунают Цзян Чэна, точно в ледяной пруд Пристани Лотоса.