O que não posso te dizer

У короля есть дочь, и она - лучшее из чудес, что может любой человек увидеть за всю свою жизнь. Золотистые волосы огибают острые плечи, волнами спускаясь к узкой талии, струящиеся платья - другие она попросту не носит - развеваются, когда она порхает по коридорам дворца. Описать её даже сотня искуснейших писцов не сможет и за век, да и нет такого языка, что позволил бы рассказать миру о её чуткости и красоте, непоколебимости и очаровательной решимости, и о ледяных глазах, умеряющих пыл разгоряченных, глазах, дающих силы чахлым одним своим блеском.

У самого короля такие же глаза, и дочь, как думают за стенами, его чистейший клон. Все во дворце разумеют, что это не так, тихий шепот волнами разливается из угла в угол и обратно, тихий шепот о сверкающей боли и ужасающе справедливой жестокости, о кривом оскале и холодной рассудительности, не нашедшей продолжения и отклика в принцессе.

У короля ледяные глаза, но об этом стараются не говорить.

У короля с ледяными глазами нет жены, и никто не слышал ничего о ней, а те, кто знает - пожилые ткачихи да кухарки - молчат разумно, хмурят брови, беззвучно ругая любопытных. Губы старух каждый раз кривятся, услышь они хоть обрывок фразы о королеве, руки сжимаются, похрустывая костяшками, и из горла вылетает бранный лай.

Вопросы сгущают воздух, но все научились им дышать. Шут кривит губы в улыбке, вновь слыша запретные слова из дальнего конца коридора, и тоже пытается вдохнуть полной грудью.

***

Шуту на жизнь жаловаться грешно, ведь все у него есть, и во дворце живет, и семья - ее крошечные остатки - в порядке, так о чем ему ещё мечтать? Такие, как он, выходцы с улиц, не живут долго и не живут счастливо, и шут каждый день, заперевшись в комнатке, шепчет благодарности, закрыв глаза (кто узнает, что благодарит он не Бога, а Короля - погубит, не задумываясь; заложит, сдаст, расскажет), бесконечно замаливает «счастливо», пытаясь не думать о «долго».

Король позволяет ему сидеть по правую руку от себя, но шут робеет под взглядами гостей и холодным взором принцессы, и место всегда пустует. Он прячется от вопросов короля в саду, в конюшне, на кухне - во дворце великое множество закутков и мест, где король на него не может случайно наткнуться, не намереваясь найти - искать он будет только избегающего работы, а шут добросовестен и трудолюбив.

Работа его — маскарады да балы, труд вольный, да острый: чуть не туда — голову с плеч. Шут знает, сам видел: их было двое, и оба шутили вокруг стола, и оба в моменте коснулись короля — всего лишь острого плеча, скрытого шелками костюмов, да холодной ладони. Голова второго тихо покатилась по доскам на следующее утро еще до того, как солнце успело встать.

Шут далеко не пуглив, и пусть не образован почти, но предупреждение ясно, как день, и он делает два шага назад, смягчает острые углы, прячет руки, не позволяя себе даже думать о мягких касаниях. Однажды он ловит кривую ухмылку короля, и тот смотрит в ответ и тихо шепчет, шепчет краткое «Não te vou magoar»*.

(Шут вздрагивает, слыша переливы родного языка — звуки колыбельных, что матерь пела долгие годы назад, отдаются в сознании странным шумом)

И шут снова позволяет себе проводить кончиками пальцев по ушитым золотом шелкам, смеясь.

***

Король гостей не любит, но одного человека он всегда принимает радушно, будто собственного брата. У этого гостя — знатного гражданина, именитого полководца — волосы забавно собраны на затылке, и король нежно треплет его по голове, в который раз шутя про прическу. Тот скалится, шипя проклятие за проклятием сквозь зубы, но долго держать маску не может и звонко смеется, обнимая короля с крепостью, присущей воинам. Тихо смеется и советник гостя, и король, отстранившись от полководца, обнимает и его.

Советник, такой же близкий приятель короля — старый друг полководца, статный мужчина, грозной тенью мелькающий за его спиной, прошедший с ним почти через всю жизнь. Его гладкое лицо и строгие одежды выражают бескрайнее спокойствие и решимость, и глаза его поблескивают лишь тогда, когда он смотрит на полководца. Шут замечает эти краткие мгновения даже с расстояния, отделяющего залу от лестницы, конечно, замечает — ему самому знаком этот взгляд, полный тепла, тревоги и восхищения, знакома буря эмоций, вызывающая и поддерживающая его.

Советник целует дочь, прятавшуюся за его спиной, в затылок, и полководец тепло улыбается ей тоже, отпуская ее в сад. Девушка сияет, и, когда она летящими шагами пересекает залу и коридор, вокруг ее волос будто возникает трепещущий свет. Шут невольно заглядывается и все смотрит ей вслед, пока не чувствует, как король коротко касается его плеча.

— Я хочу, чтобы ты присутствовал, - тихо говорит король.

— Вы уверены?

— Então ficarei calmo,** - король кивает в сторону залы, и шут не может не подчиниться — да и желания возражать у него нет.

Шут никогда так не радовался тому, что приучился носить неброскую одежду во время прогулок по замку — так он походит на обычного слугу, и ни один человек, не видевший его раньше, не распознаёт в нем шута. Он почтительно кланяется каждому из гостей, ровное «сэр» вылетает из его губ. Полководец кивает в ответ, с вопросом сверкая глазами в сторону короля, а советник мягко улыбается и протягивает руку для приветствия — шуту оказывается крайне приятно пожать тёплую ладонь.

Когда советник делает шаг назад, он коротко, почти невесомо касается плеча полководца, и лицо того расслабляется почти мгновенно. Он тоже протягивает шуту руку — его ладони грубые и крепкие, и шут вдруг чувствует себя особенно хилым и немощным. Тревога поднимается, выползает из закутков сердца и души, пускает свои скользкие щупальца в стороны, но останавливается, стоит только ладони короля опуститься меж лопаток шута.

Так дышать гораздо легче.

***

Шут перебирает костяные кубики, сидя на постели: перебрасывает из ладони в ладонь, катает меж пальцев, слушая, как они стучат друг о друга.

Души окутаны страхом. Люди бегут с окраинных деревень, надеясь найти приют в городе, и, конечно, находят — никто никогда не будет оставлен здесь в беде. Но шёпот, гуляющий по углам дворца, кажется, становится все громче и назойливее; никто уже не замолкает, даже когда всем точно известно, что мимо них вот-вот пройдет король, ведь он прекрасно все знает.

Король знает, что фитиль подожжен. Армия день и ночь патрулирует город, ищет мужчин-добровольцев, помогает женщинам и детям найти безопасное укрытие; свет в покоях короля и переговорной комнате не затухает. Но тревожных вестей с каждым днем все больше, запах пожаров подбирается все ближе к городу, людей становится больше, а запасов — меньше. Король знает, что вечно так стоять не получится. Рано или поздно в солдаты придётся идти детям и старикам, а запасы истощатся — может, через три месяца, может, позже, но в тот момент они падут. Весь труд его предков, их кровь и слезы пропадут задаром…

Это недопустимо, и поэтому король высылает своих ближних в соседнее королевство и начинает наступление.

Шут это знает. Последнее время он наблюдает за каждым углом дворца, не смыкая глаз, и, конечно, видит, что полководец и советник снова прибыли, но отнюдь не с гостевым визитом, что готовятся кареты, что принцесса необычайно криклива и постоянно цепляется тонкими пальцами за руку фрейлины — она тоже поглощена страхом, пускай ледяные глаза и не хотят этого показывать.

Шут старается не думать о короле. Тот выглядит измученно, пусть его гордый профиль, мелькающий в коридорах дворца, так же спокоен и тверд, как и годы до этого. Его выдают лишь глаза, ледяные глаза, подернутые дымкой тревоги. Дрожь в руках подавляется спустя не более секунды, надломленный голос — что Вы, это лишь следствие недавней простуды…

Шут готов сойти с ума, перебирая в мыслях все недуги, так тщательно и так успешно скрываемые королем, но дверь покачивается — неплотно закрыта, и добротный стук едва не распахивает ее насовсем.

Гость — к шуту раньше никто никогда не заходил — входит, выждав несколько мгновений. Шут с немым удивлением в глазах смотрит, как он закрывает за собой дверь, и порывается встать, но сдаётся, будучи остановленным холодной ладонью, впечатавшейся в грудь.

Король смотрит на него сверху вниз абсолютно нечитаемо. Хочется глаза отвести, да колется — есть шанс никогда боле не увидеть острые, но гармоничные черты, суровый взгляд и так хорошо запомненные изгибы.

Король говорит, что обязывает шута покинуть замок вместе с его дочерью, и тот произносит послушное «конечно», пока не понимает окончательно и вновь порывается встать — король останавливает его и теперь, уже положив ладонь на плечо. Он стоит так близко, так близко, что шут боится дышать.

— Есть кто-то, кто должен ехать с тобой?

— Сестра.

— Пусть собирается. Карета отправится сегодня вечером. За вами пришлют.

Руки короля осторожно обвивают спину шута, а сам он делает шаг ближе, словно пытаясь прижаться, и шут даёт ему эту возможность. Он подаётся вперёд, позволяя и себе сомкнуть руки за чужой спиной, и чувствует, как король тоже сжимает его крепче в своих руках.

— Você vai ficar bem,*** - надрывно шепчет король прямо в макушку шута. - Eu prometo, eu prometo…****

— А Вы?

Король может лишь покачать головой, чуть отстранившись, и шут горько усмехается, отведя взгляд в сторону — конечно, никаких гарантий. За мгновение до того, как шут собирается сорваться в поиски сестры, он чувствует, как его подбородка касаются холодные пальцы, заставляя поднять взгляд.

Король закрывает глаза, и шут вторит ему, ведь привык доверять. Король нежно касается его губ своими, и это ощущается привычно и сладко, будто случалось сотни и сотни раз до этого.

Будь мир спокоен, шут бы сейчас потянул короля на себя, запустил бы пальцы в его шелковистые волосы и заглянул бы в ледяные глаза, ведь наконец это свершилось. Но король отстраняется, не сказав ни слова, и выходит из комнатки; отчаянное и разозлённое «Не прощайтесь со мной!» разбивается о его спину.

Принцесса бледна. Ее изящные пальцы крепко переплетены с пальцами фрейлины, голова безвольно расположилась на чужом плече, глаза так потухли, что даже редкие взгляды, брошенные в сторону шута, полностью безразличны.

Судорожно сжимая тонкими пальцами сумку с вещами и руку сестры, шут шепчет молитвы и повторяет про себя, как никогда просит защитить короля.

И в этот момент ему как никогда нужно, чтобы Бог его услышал.