Серёжа с самого детства уяснил, что дергать девочек за косы — плохая идея.
Спасение девочек от неумех, выпячивающих грудь и старающихся толкнуть друг друга посильнее, чтобы показать своё превосходство, подарило ему то самое превосходство, за которое парни и бились (и били его периодически), и жгучую благодарность маме, от нравоучений которой он уставал многие годы до этого.
В шестнадцать Серёжа решает, не уточняя у мамы, что правила, должно быть, девчонками не ограничиваются. Он ухаживает за парнями так же красиво, как до этого – за девочками, только без цветов (он бы с радостью, но не всем это нравится, а выяснять, против будет очередной парень или нет, кажется слишком долгим и не стоящим усилий). Поначалу все проявляют недовольство (чё я тебе, баба, что ли?), но большинство рано или поздно поддаётся, и Серёжа наслаждается – действительно наслаждается – тёплыми благодарными улыбками, адресованными ему одному.
В двадцать четыре он и не задумывается, прежде чем подойти к кому-то в баре или на улице и с помощью привычных слов и вежливой улыбки получить то, что он хочет сегодня.
В тридцать он обнаруживает, что взрослые люди намного более сложные, чем шестнадцатилетки. Они умны, хитры и дразнятся более изощренно, чем лучшие из детей.
Может, не все, но Позов – так точно.
Новоиспечённый коллега улыбается, позволяя Серёже сделать два шага вперёд, и тут же выставляет руку, не подпуская ближе, затягивает в игру – глупую, бесполезную и почти приводящую в ярость. Серёжа пытается вновь, и Дима в который раз вальсирует в сторону от него, словно насмехаясь.
Серёжа до боли стискивает зубы, глядя в чужие глаза и ясно видя в них огонёк. Он чувствует чужую заинтересованность каждой клеточкой своего тела, но тормоза буквально скрипят в его голове: “Он не говорил тебе, что хочет”.
Это выматывает, и Серёжа почти срывается: прижимает Диму к стене в пустой гримёрке, крепко, на грани грубости удерживает за плечи. Он тяжело дышит, смотрит в глаза напротив, а в них – насмешливый вызов.
— Ты знаешь, чего я хочу, Позов, – выдыхает Серёжа. – Так дай мне, - Дима улыбается в ответ, медленно обводит языком губы, явно наслаждаясь тем, как темнеет Серёжин взгляд.
— Выпусти меня, – шепчет он, не прекращая улыбаться.
В тридцать три Серёжа с сожалением и злостью констатирует бесполезность маминых советов. Одного уж точно.
В тридцать семь, собирая вещи перед отъездом в новый тур, он отвлекает себя от мыслей музыкой – думать не хочется совсем. На выходе из квартиры он улыбается своему отражению в зеркале, позволяя сознанию вернуться в привычный ритм. В новых городах ждут новые люди, и он уверен: встречи с ними оправдывают и сутки в плацкарте.
После концерта, заваливаясь в номер, он в этом убеждается. Теперь из зеркала на него смотрит усталое, но по-своему светлое лицо, и он не может не улыбнуться ему снова. Мгновением позже лицо чуть кривится от неожиданного стука в дверь.
— Ты добился своего, Матвиенко, – бормочет Дима, прислонившийся к стене внутри Серёжиного номера. – Так иди же сюда. Давай. Я так долго сдерживался… – он тянет руку вперёд, касается чужого лица едва-едва. – Ты ждал… Давай же.
Серёже стоит огромных усилий перехватить его ладонь и утащить Диму внутрь (он едва успевает подумать, что ему стоило всё-таки запомнить, в какие комнаты заселились остальные). Дима падает на кровать, пытаясь утянуть Серёжу за собой, но тот смеряет его строгим взглядом и выдыхает твёрдое “нет” – это слово, невероятно непривычное, и растерянное выражение чужого лица ощущаются горечью на языке.
В ночь на свой тридцать восьмой день рождения, глядя на мирно спящего рядом Диму, Серёжа понимает, что взрослые едва ли умнее детей. Особенно пьяные.
Дима просыпается до того, как Серёжа успевает оторваться от телефона и хотя бы минимально одеться. Он смотрит в потолок, бросает короткий взгляд на Серёжу и, словно не веря своим глазам, качает головой.
— Я долбоеб, – выдыхает он. Серёжа пожимает плечами.
— Есть такое.
— Мы переспали? – Серёжа смотрит на него, как на придурка.
— Нет, – мягко говорит он, стараясь не скатиться в сарказм. – Ты одет, а я привык спать… так.
Серёжа хочет встать, скрыться в ванной, дать Диме возможность уйти без разговоров, но тот ловит его за локоть. Дима ведёт кончиками пальцев по обнаженному плечу, едва-едва задевая грудь, и Серёжа вздрагивает.
— У долбоеба есть хоть минимальный шанс? – шепчет Дима.
Впервые за уже тридцать восемь лет своей жизни Серёжа признаётся себе, что не знает, что сказать.
Дима по-своему понимает его молчание – выдыхает расстроенно, убирает руку, и по месту недавнего касания бежит холод.
— Все шансы у него есть, – всё-таки бурчит Серёжа. – Если вести себя нормально будет, – и он может поклясться, что слышит Димину улыбку.
— Он очень постарается.
— Который час? – интересуется Дима, очаровательно склонив голову к плечу.
— Полвосьмого.
— А выходить нам..?
— В одиннадцать.
— Сколько тебе нужно, чтобы собраться?
— Минут двадцать.
— То есть, у нас минимум два часа.
— На что… – Серёжа обрывается, едва успевая заметить, как Дима исчезает под одеялом. – Чёрт.
— Почему ты так долго меня морозил? – спрашивает Серёжа уже дома. Дима смотрит на него с интересом. – Не понравился сразу?
— Почему же? – смеётся он. – Мне было интересно, как долго ты сможешь держаться. Даже самое лучшее воспитание может сдать, а с твоим характером — тем более, – Дима улыбается, и Серёжа почти уверен, что слышит нотки гордости в его голосе. – Но ты сдержался.
— И чем же я тебя зацепил?
— А ты сам сможешь слово для этого подобрать? – Дима пожимает плечами. – Здесь комплекс всего. Знаешь, ты как единственный пацан в классе, который девочек за косы не дергает.
В сорок Серёжа вспоминает мамины советы из далекой юности и заново убеждается, что она была права.
Конечно, она была права.