Ивайзуми понимает, что что-то не так еще на площадке — наблюдает за тем, как Ойкава откровенно хреново играет, и хмурится — тот лишь сыплет приободряющими речами чаще, чем обычно. Играют они трое на трое, поэтому возможности подойти не находится, а когда выдается свободная минутка, по плечу его хлопает Макки, начинает что-то болтать на ухо, и он отвлекается на разговор.
После тренировки Ойкава что-то бессвязно бормочет о том, что ему нужно срочно бежать домой — наглое вранье, Ивайзуми по его опущенному взгляду в пол читает и глупой улыбке. Он наспех извиняется перед ребятами, просит убрать зал без его участия и идет за Ойкавой. Как можно тише открывает дверь в раздевалку и просовывает голову в дверной проем. Шарит глазами по помещению и видит, как тот, прихрамывая, ползет к своему шкафчику — по-другому и не скажешь.
Черт бы тебя побрал, думает.
— Эй, — окрикивает его Ивайзуми. — Как давно у тебя болит нога? Почему ты ничего не сказал?
Ойкава вздрагивает и тихо шипит от боли, снова пронзившей травмированное колено. В голосе Ивайзуми сквозит ничем неприкрытой злостью, и Ойкава почти интуитивно сутулится.
— Ива-чан, — он расправляет плечи, разворачивается и криво улыбается — больно, Ивайзуми по глазам видит. — Почему ты не помогаешь команде с уборкой?
— Сядь, — он указывает на скамейки и делает несколько дыхательных упражнений, лишь бы сейчас не сорваться.
— Ива-чан…
— Ойкава, я сказал тебе, сядь, — он повышает голос и в два счета оказывается рядом.
Ойкава, все еще посмеиваясь, слушается и опускается на скамейку. За эти всего несколько секунд на его лице отражаются все оттенки страданий от такого, казалось бы, простого движения.
— Почему ты ничего не сказал? — повторяет Ивайзуми свой вопрос. Будто надеется услышать какой-то вразумительный ответ. Будто не знает Ойкаву с малых лет, чтобы перестать, наконец, его задавать.
Ойкава откидывает голову, облокотившись на шкафчики, и отворачивается — лишь бы на Ивайзуми не смотреть.
— Хочешь в волейбол играть и дальше? — спрашивает просто для галочки. На все вопросы он и так ответ знает. — Так и не корчи из себя тут невесть кого. Это серьезно, ты понимаешь? Тебе нельзя перенапрягать колено, — Ойкава продолжает пялиться куда-то в стену, в какую-то неизвестную для Ивайзуми точку, и это бесит. — Я с тобой вообще-то разговариваю. Эй!
— Я слышу тебя, Ива-чан. Извини, что заставил волноваться. Я так больше не буду, — Ойкава делает усилие и устремляет взгляд на него, улыбается широко — все нормально, своим взглядом говорит, спасибо за заботу. Мягко так, почти ощутимо на коже.
Ивайзуми ему, конечно, не верит, прикрывает глаза. Вот же, дурак невозможный. Нянчится опять с ним, как с ребенком. Он шумно выдыхает и опускается перед Ойкавой на корточки. Не проронив ни слова, берет его ногу за лодыжку и зажимает между локтем и своим бедром.
Ойкава ерзает на скамейке, но тоже молчит — Ивайзуми чувствует на себе его растерянный взгляд, старается игнорировать.
— Я помогу тебе, — сипло говорит он и прочищает горло, — будешь возиться тут до завтрашнего дня. Ты наверняка хотел уйти до того, как все сюда сбегутся.
Руки от чего-то трясутся, когда он поддевает пальцами наколенник со здоровой ноги и стягивает его, кидая рядом на пол. Медленно расшнуровывает кроссовок, а потом переключается на больную ногу. Касается белого бинта кончиками пальцев — почти невесомо — и забывается на секунду, пока в реальность его не возвращает какой-то невнятный звук, издаваемый Ойкавой.
— Больно? — виновато спрашивает Ивайзуми.
— Нет, — смеется Ойкава, — не больно. Ты же знаешь, что его снимать не нужно? Я всегда с ним хожу.
— Знаю, — говорит, но руку не отнимает, вырисовывает невидимые узоры на белой ткани, а потом припускает его с колена и смотрит с несколько мгновений.
Есть вопросы, на которые Ивайзуми отвечать совсем необязательно — он ответы на них в этом молчании может найти, в глазах, в движениях, в улыбках. Есть вопросы, на которые у Ивайзуми ответов нет. Почему Ойкава должен был получить эту травму? Именно он, который волейболом горит, дышит, живет? Что с ним станется, если однажды, он не сможет из-за нее играть? Ивайзуми кажется, что в тот момент Ойкава, которого он знал, просто умрет.
И это страшно. И, наверное, почти так же болезненно.
— Не перегружай колено, никому это на пользу не пойдет.
— Ладн…
Ойкава осекается, когда Ивайзуми склоняется над ним и касается губами травмированной коленки, снова, снова и снова. Он вжимается в шкафчики позади себя еще сильнее и стискивает руки в кулаки. Столько в этом прикосновении нежности и безмолвной мольбы — становится больно. И причина уже вовсе не в колене.
— Ну все, — Ивайзуми наскоро выпрямляется и прячет взгляд, только уши в свете ламп алеют. Он с особой осторожностью натягивает бинт обратно, — давай соберемся, один ты домой не дойдешь.
Ойкава улыбается, подается вперед, кладет руку на затылок, пока Ивайзуми не успел увернуться, и заставляет его поднять глаза.
— Спасибо.