Память - самое мерзкое, что только может быть даровано человеку небесами.
Шелия Уинтер была абсолютно уверена в непоколебимости этой мысли, отпечатанной в сознании девушки, будто калёным железом. Шелия Уинтер. Или лучше было сказать - Беккей?.. Алые капли скользили по подбородку и пальцам. И в их движении она смутно слышала слова. Беккей. Та, что заманивает в ловушку. Тихим шёпотом эти слова резали уши. Хотелось закрыть слабыми ладонями лицо, закричать, упасть на подушки, исчезнуть. Лишь бы шёпотки и голоса в голове замолчали. Перестали с усмешкой повторять раз за разом проклятые слова: та, что заманивает в ловушку, та, что...
На улице идёт дождь. Шелии даже не нужно пытаться увидеть что-то в щелях между досками, закрывающими окно. Она слышит мерный стук капель по черепице, благо, что особо прислушиваться не нужно. Её комната расположена почти под самой крышей, выше разве что птицы и крысы. Их много в этом проклятом доме. И все они считаются предвестниками смерти. Маленькие палачи надежды, волей кукловода ставшие символами двух враждующих фракций, обречённых проливать алую кровь в этих стенах. И на всё это равнодушно взирают печально-надменные серые небеса. И дождь. Бесконечный дождь, пресекающий любую попытку подсмотреть в щели на мир.
Девушка уже не помнила, как попала в этот чёртов особняк. Приехала по приглашению какой-то полузабытой подруги? Или её автомобиль просто заглох на обочине, и она прошла до ближайшего дома, надеясь получить хоть какую-то помощь? Это уже давно поросло безразличием. Важно лишь то, что в тот день тоже шёл дождь. Холодный и пробирающий до костей. А она шла по грязи, спотыкаясь и едва не падая. Так стоило ли корить себя за то, что тот день почти выветрился из головы, оставив после себя лишь щемящее чувство безысходности?
В тот день, когда она решила написать письмо Еве, тоже шёл дождь. Тяжёлые капли гулко стучали по крыше. Что-то странное было в этом звуке. Даже зловещее... Вот только девушка, сидящая за столом и выводящая перьевой ручкой строчки письма, совсем не обратила на них внимание. За что потом не раз проклинала себя. Следовало прислушаться, следовало услышать! И вороны, и крысы, и дождь. Всё говорило о том, что должно свершиться ужасное. Но разве полные надежды уши услышат тихий предупреждающий скрип? Шелия готова была рвать с досады волосы и ломать пальцы, досадуя на собственную глухоту и слепоту в тот момент, когда ещё можно было удержать руку. Не совершить безумной ошибки.
Младшая из сестёр Уинтер была доброй и улыбчивой. Маленькое солнышко, радующее всех и каждого. С самого детства её любили даже незнакомые люди. Казалось бы, самый обычный ребёнок: ручки в царапинах, ножки в cсадинах, на клетчатом платьице пыль, а на щеке пятно. Но эти глаза, лучащиеся надеждой и добротой, этот звонкий голос, готовый петь и смеяться, эта улыбка, не знающая горя и тоски. Самое настоящее солнце. Яркое, светлое, согревающее и дающее веру в то, что за поворотом обязательно ждёт счастье. Именно поэтому Шелия души не чаяла в Еве. И тогда девушка искренне верила, что присутствие сестры придаст ей сил. Не раз в детстве, да и потом, они вместе решали многие вопросы и преодолевали бесчисленные трудности.
Кусая губы и пальцы, Шелия завидовала Дженни, потерявшей свою память. "Ей не больно, ей не больно", - раз за разом тихо шептала она, сдирая руки до крови о деревянные панели, - "У неё нет чёртовой памяти"... Пальцы скользили по дереву, собирая на нежную кожу десятки заноз и оставляя алые следы. Но разве это так важно сейчас? Будь возможность искупить этой чёртовой кровью хотя бы часть совершённого, и, небеса, старшая Уинтер без раздумий отдала бы всё. До последней капли.
Ева... Она кричала это имя, глупо надеясь на какое-нибудь чудо. Но ничего не произошло. Тело сестры неподвижно лежало на кровати. Холодные пальцы не оставляли и малейшей надежды на то, что "малышка" Ева просто уснула. Но Шелия продолжала раз за разом произносить имя сестры, пока, наконец, голос её не сошёл на хрип. Веки не дрогнули, руки и шея Евы не потеплели. В тот день, под аккомпанемент дождя, в душе старшей Уинтер навсегда умерла надежда.
Утром она не чувствовала в себе жизни. И совсем не удивилась, увидев в зеркале наполовину поседевшие волосы. В зеркале, наискось рассечённом трещиной, отражалась бледная кожа, цвет которой подчёркивали глубоко залегшие мешки под глазами, безжизненные жёлтые глаза, серые растрёпанные волосы, среди которых выделялись белые пряди. Призрак, в котором от былой личности остались лишь смутные очертания. Ни стремлений, ни веры, ни желаний. Абсолютно мёртвый человек, двигающийся лишь по недоразумению, скорее на автомате, чем из желания что-либо делать. Сердце сжималось от боли, а особняк как будто смеялся над ней. С тех самых пор девушка не покидала собственной комнаты, ставшей ей настоящей тюрьмой. Шелия водила пальцами по стене, оставляя кровавые полосы, тихо смеясь над чем-то, что зачастую было до конца неясно даже самой Уинтер, да иногда мечтая о том, что в чудный миг двери распахнутся и они покинут эти проклятые стены. Но со временем и эти проявления души сошли на нет.
С тех пор она стала сама по себе. Жизнь в особняке текла своим чередом. Последователи и подпольщики выполняли задания, переживали какие-то свои мелкие неудачи и радости. Девушка избегала любого человека, сводя на нет абсолютно все встречи. Праздник? Закрытая дверь. Новые требования Кукловода? Тихие шорохи за дверью, обозначавшие, что обитатель комнаты всё ещё существует. Многие приходили к мысли, что случись в доме пожар, - девушка бы осталась в в своей маленькой клетке. Всё так же сидя около кровати или стены, выводя по ближайшей поверхности невидимые слова. Даже Джейн вскоре перестала искать возможность сказать угрюмой Беккей хотя бы слово.
Тихий скрип двери не вызвал никакой реакции. Обладательница седых прядей в серых волосах даже не подняла голову, чтобы посмотреть на того, кто попытался оторвать её от работы. Та, что заманивает в ловушку. Эти слова она снова и снова выводила на деревянной стене собственной кровью. Смысла в этом не было, но шепотки в голове говорили о том, что это её кара. Лишённое всякой логики и смысла наказание для того, кто сам был лишён всякой сути. Именно эта апатия и служила причиной того, что Шелия перестала вообще реагировать на что-либо. Да и зачем? Пускай обитатели дома провалятся ко всем чертям собачьим! Ведь даже кукловод оставил её в покое, не требуя какого-либо движения, не требуя даже жизни. Так почему же кто-то опять нарушает её покой? Ведь сегодня днём опять идёт дождь... Тот самый, проклятый, насмехающийся.
Джек стоял у двери, скрестив руки на груди и смотря на сидящую в позе лотоса на кровати девушку. Много времени просто с тех самых пор, как он видел её в последний раз. Но если смотреть на это существо, больше напоминающее призрака, можно ли сказать, что с момента смерти Евы Уинтер прошло полгода? Сгорбившаяся словно старуха, с безжизненными глазами и тонкими губами в чёрных шрамах - разве это напоминало некогда серьёзную, острую на язык и стремящуюся жить вопреки всему девушку, которая вместе с сестрой бодро проходила испытания, не жалея времени и сил на работу по дому и помощь нуждающимся? Но что-то ещё оставалось в этом умирающем существе. Что-то, что вопреки мыслям и желаниям самой Уинтер продолжало едва теплиться в груди, мешая лечь и навсегда закрыть глаза.
Память услужливо рисовала ей портрет братьев Файрвудов. Старший Джим, младший Джек. Два брата, живых и относительно здоровых. Пусть и ругающихся без конца и края, но заботящихся друг о друге. Как же временами ей хотелось убить их. Хотя бы одного. Чтобы второй страдал. Или же уничтожить собственную память, чтобы она не шептала ночами о фотографии, навсегда убранной в ящик стола. О маленькой карточке, с которой улыбались две так непохожие друг на друга сестры. Малодушное желание, не находящее в опустившихся руках достаточно сил для мести. Или как там называется чувство, порождённое щемящей тоской?
- Послушай, - сказал он негромко, пытаясь если и не привлечь внимание девушки, то хотя бы не спровоцировать очередной приступ ненависти ко всему живому. - Жизнь не кончается на смерти одного человека. Особенно если этот человек хотел бы, чтобы ты жила, боролась, шла вперёд. А ты сидишь в этой комнате, прячась от всех и убегая от реальности. Зачем? Умереть здесь? Уснуть подобно Еве? Да, она умерла. Дженни долго плакала, узнав об этом. А ты заперлась в комнате, сделав вид, что страдаешь больше всех. Предав свои идеалы. Предав идеалы сестры, которая до своего последнего дня стремилась подобно Дженни или Джиму помочь в этом доме если не всем, то хоть кому-нибудь. Это, по-твоему, жизнь?
- Вы все живые... Здоровые... Бегаете, ходите, лезете куда не просят. Вы все словно крысы и вороны. - Голос звучал глухо, едва не переходя на свистящий шёпот. Словно капли дождя, тяжело опускающиеся на жестяную крышу старого особняка. - В отличие от вас, я помню её. Помню её остекленевшие глаза. Холодные руки. Последнюю улыбку. Мёртвую улыбку на бледном лице. Она умерла, а вы живёте. Да я жду не дождусь, пока полиция не устроит облаву на этот ад, пока не поймает чёртового маньяка, не упечёт его в психушку! Пока у меня не будет возможности изрезать ему его наглое лицо, плюнуть в глаза...
Нож вонзился в дерево всего в паре сантиметров от уха парня. Но тот даже не дрогнул. В глазах девушки плескалась злоба, казалось, ещё чуть-чуть, и она кинется на Файрвуда, словно разъярённая пантера. Но юноша даже глазом не моргнул. За время пребывания в этом доме он видел множество падений. Люди ломали крылья и опускались на дно. Но в этом и заключалась суть. Спасти израненное, сломанное тело было по силам Джиму. Джек же желал спасения душ этих людей. Видеть в глазах тех, кто стоит на краю обрыва в шаге от бездонной пропасти, любое чувство, кроме безысходности, - значило для парня надежду. Робкую и почти неуловимую веру в то, что хотя бы одного можно спасти. Уберечь от смерти. Заставить бороться дальше. Ради всего того, что ещё осталось в этом мире. Того, что сокрыто от них за стенами особняка. Ради самой жизни.
- Все мы ждём того момента, когда двери этого чёртового особняка распахнутся. И мы упечём Кукловода в психушку. И сделаем это все вместе. Слышишь меня, Шелия? Вместе! – Почему-то в эту минуту Джек был уверен, что понял душу той, что добровольно нарекла себя этим глупым прозвищем «Беккей», забыв своё настоящее имя. Парень хотел верить, что на дне тусклых глаз мерцает огонёк. Маленький, но самый настоящий. Которому нужно лишь помочь выбраться наружу, вновь превратиться в огонь, способный сжигать преграды на своём пути. И если ради этого понадобится пролить кровь, то, чёрт с ним, Файрвуд пойдёт на это.
- Неправда! – визгливый крик, казалось, в мгновение сорвал вуаль тоски и безысходности, сумев даже найти в хлипком теле силы для рывка. Пошатываясь, девушка встала, едва держась на подламывающихся ногах. Хватило бы сил – кинулась бы на парня, надеясь хотя бы расцарапать в миг ставшее ненавистным лицо с яркими, полными жизни карими глазами.
Боль и ненависть горели в жёлтых глазах, которые постепенно приобретали былую яркость. Дрожащие руки загребали пространство на столе, пытаясь найти хоть что-нибудь, что можно было бы кинуть в этого улыбающегося парня. Смех! Как можно? Сейчас? Когда надежда сгорела, оставив после себя лишь пепел и горечь? Как можно говорить о том, что ещё что-то осталось? Сил на борьбу не было. Последние их крохи давно поглотили страх и боль, не оставив после себя ничего.
- Правда. Вместе мы вынесем всё. Ради тех, кто покинул нас. Не хочешь вспоминать имена всех погибших, подумай хотя бы о Еве. Ради памяти сестры ты готова поднять голову, сбросить паутину отчаяния и идти вперёд? Вместе с нами? Туда, на волю, к солнцу? – Джек улыбнулся, протянув скрючившейся Беккей раскрытую ладонь, надеясь, что та найдёт в себе силы подняться и дать ответ прямо сейчас.
- Нет солнца, - пересохшими губами шептала девушка. – Нет воли. И их всех тоже уже нет…
Она хотела, чтобы парень замолчал. Не бередил старые раны. Не улыбался, не протягивал руки, не звал туда, за стены комнаты. Подзабытые страхи будто ожили, накинувшись на слабую девушку с новой силой. Голоса, перешедшие с шепота на крик, разрывали голову Шелии на части, мешая той не то, что думать над словами подпольщика, не давая элементарно слушать и видеть. И что-то дрогнуло внутри. Тихий перезвон, будто от сломавшегося замка. Или же открывшегося ключом и упавшего, ставшего более не нужным. И во всём этом был повинен младший из братьев Файрвудов. Поэтому Уинтер хотела чтобы он замолчал. На мгновение. На час. Навсегда. Но чуда вновь не произошло. Слова парня одно за другим безжалостно разрезали серое покрывало, сотканное из капель дождя, душевной пустоты и скрипов механических ворон и крыс, под которым и пряталась сгоревшая дотла душа.
- Есть. И солнце, и небо, и те, кто были с нами, но не дожили совсем немного. И именно поэтому я жду тебя завтра в подвале. Хочешь жить и бороться вместе с нами - приходи. А если не хочешь, то... я не буду говорить брату, куда делось снотворное из его аптечки. Но и помнить тебя вряд ли кто будет.
Дверь тихонько скрипнула. Джек ушёл также незаметно, как и появился. Девушка закусила губу и сжала руки в кулаки так, что на коже появились красные полумесяцы. Рассохшаяся кровать заскрипела, когда на одеяло опустилось худое тело. Старые подушки царапали истончившуюся кожу, но Шелия не замечала этого. По щекам катились горячие слёзы, которые не хватало сил утереть. В душе вновь проснулись чувства, которые, казалось, давным-давно должны были умереть, навсегда исчезнуть под слоем пепла. А за окном мерно стучал дождь.
Память. Память вновь сжала сердце. Память о том, что за поворотом непременно будет что-то хорошее. Нужно лишь собраться и немного потерпеть…