Лестница под ногами скрипит пронзительно, и каждый звук вгоняет ножи под ребра, заставляет вздрагивать — точно они воры, в ночи крадущиеся за чужим добром. Во тьме не видно дальше носа, но чувствуется рядом тепло, движение, тихое дыхание, — а все остальное на откуп удаче. Не споткнуться бы тут и вниз кубарем не полететь, пересчитывая зубами пройденные шаги…

После стычки в чистом поле потряхивает: битва на границе давно выгорела, когда они примчались, и потому выплеснуть это неясное, кипучее, что прячется в груди, не удалось. Потому оно царапается, терзает — жажда… Взвизгивает старая ступенька, и Ян ругается резко, пронзительно; Влад видит очертания, то, как он назад чуть заваливается, теряя равновесие и едва слышно вскрикивая — украдкой. Падает. Влад находит его в темноте, на лестнице — не развернуться; прижимает к себе — все сплошь кости и шершавая кожа куртки, живым жаром обжигает — и лихо вздергивает вверх, бережно прижимая к груди. Даже подумать не успевает.

— Осторожнее надо, инквизиторство. Такая глупая смерть.

На руках ужом вертятся, точно Ян мечтает, чтобы они свалились поскорее — в обнимку, вместе. В ухо сочится ядовитое шипение:

— Что ты делаешь, Войцек? Я тебе что, красна девица?

Пробирает — зубы лязгают возле самой мочки, грозно и напоказ. А Влад чудом держит — Ян не тяжелый вовсе, только сердитый почему-то, рычит на ухо, и спина у него напряжена. Сердце бешено стучит. Это у него или у Яна — не понять.

— Уронишь — я тебе в ухо дам, — тихо шепчет Ян, утыкаясь в отворот косухи и вдруг — до дрожи — проводя носом по горячей шее. — Ты же знаешь, что я не шучу?

— Никогда не уроню.

Они тесно вваливаются в небольшую комнатушку на чердаке, влетают в двери единым многоруким и многоногим телом, чуть не рухнув все-таки, и хором — неожиданно и громко — смеются, хохочут загнанно и счастливо. С трудом распутываются, но Влад виснет на Яне, расхристанный и веселый, взбудораженный битвой, которой не было, и увлеченный кипящей в жилах кровью. Внутри жарко — жар скручивается узлом внизу живота, будоражит, полузабытый, страстный. Он не может от Яна оторваться, все ластится, льнет, целует, хочет быть рядом-рядом-рядом, еще ближе, вжаться-вплавиться, как будто решил сполна отыграться за год их нелепого самообмана. Ему как никогда хочется тепла; банальное желание согреться выходит боком: мертвому никогда не почувствовать такого, но он яро вспыхивает от ласковых прикосновений чужих рук и с наслаждением касается сам…

— Останови меня, — просит Влад, пока еще может думать хоть сколько-то связно; он выдыхает это совсем Яну в лицо, жалобно глядит покорным несчастным псом. — Прикажи мне остановиться — я сейчас же уйду. Что угодно прикажи, исполню.

— И зачем? Я хочу быть с тобой. — В тусклом лунном свете Влад может различить задиристую довольную усмешку, диковатую, пьяную. Ему не понятно, что за игру Ян затеял, за что так мучает его изголодавшееся и изорвавшееся в сомнениях сердце.

— Я не… не знаю… — Он шепчет, теряется, плутает, и слова уводят в никуда, но по ту сторону их — тишина, и это страшнее. — Мы не торопимся? — частит Влад. — Это… по-настоящему? Вокруг война, круг горит, и все время мы куда-то бежим…

— Война, — кивает Ян, несмело соглашаясь. Берет в ладони его лицо и тянет к себе, и все это — как будто во сне, но сны не снятся мертвым, не приходят в зыбких ночах. А если бы могли — Влад бы видел только его. — У нас ничего не осталось, кроме друг друга, — выдыхает Ян. — И это самое настоящее, что было в моей ебаной жизни. Эй, у нас все правильно. Помнишь, в ресторан ты меня уже водил, — подбадривает он. — Было хорошо.

— А этого хватит? — глупо переспрашивает Влад.

— Ты боишься? — спрашивает Ян и улыбается, кажется, умиленно и бережно.

— Знаешь, я ведь совсем не умею по-настоящему, чтобы навсегда. Умею покупать, умею развлекаться на одну ночь, но теперь я боюсь что-нибудь сделать не так и все испортить. Это чувство, из-за которого я как будто живу… такое хрупкое, что мне правда страшно.

С ним так просто быть искренним, даже когда они оба сгорают от желания. И в темноте откровенничать легко, слова сами складываются, и Влад слышит свой голос как будто со стороны, немного дрожащий. Глядит на сияющего Яна исподлобья, пряча глаза, и часть его ожидает удара.

— Все будет хорошо, — обещает Ян. — Верь в нас, слышишь? Я бы без сомнений погиб ради тебя, и перебить это ты ничем не сможешь и не станешь, потому что чувствуешь то же самое, я знаю, я читаю по контракту — меня никто и никогда в жизни так не любил, Влад, и не верил в меня столь сильно и искренне… Какой же ты… — без сил выдает Ян; не заканчивает, и голос у него почти восхищенный, в нем разливается сдержанная нежность, и ей крепко захлестывает Влада, безвольно шагающего навстречу.

Ян целует-грызет порывисто, как-то вжимает его в стену, сильно прикусывает шею, выбивая вскрик, случайно скользит ладонью под тонкую рубаху. От прикосновения к голому телу Влад прерывисто вздыхает, задыхается, вздрагивает — вздрагивают они оба, остро понимая: вот она, грань — страшно. Отпечаток ладони жаром пульсирует на боку, словно выжженный, но Ян не убирает руку, не забивает себя в привычные рамки. Замирает на мгновение. Влад тянется навстречу, хотя и дрожит, охваченный чем-то неясным. Не позволяет останавливаться ни на секунду.

— Поцелуй меня, — с трудом выговаривает Влад; ему нужно его тепло. Впервые за долгое время он чувствует себя настолько живым, что подгибаются ноги, и ему мало ощущений. — Сейчас. Прошу. Пожалуйста.

Грудь ходуном ходит, он загнанно смотрит, понимает: Яна слегка бьет страхом, несмотря на его показную смелость. Но он кидается, приникает, кладет теплую ладонь на чуть ноющую шею, греет дыханием. Ласково очерчивает линии по затылку, щурится, лицо его близко-близко, глаза лихорадочно поблескивают. Ян снова затихает, только зарывается рукой в его волосы, аккуратно и бережно перебирает, вжавшись всем полыхающим телом.

Влад смеется случайно, целуя его, губами проезжаясь по лбу, по щекам, чувствуя привкус табака и пороха — нежно, влюбленно, беззвучно клянясь. Отдал бы ему и руку, и сердце, и всего себя. Горечь оседает на языке — для Влада этот табачный запах давно стал родным, но теперь он до боли хочет его разделить. Ян бьется в руках птицей, ему дико это все, ново, он почти не знает, что нужно делать, но хочет его касаться. И потому Влад понимает: они оба боятся оступиться, что-нибудь разбить случайно. Слишком важное оно, общее, едва признанное, чтобы запросто его губить.

Не сразу, но Ян позволяет стаскивать с себя мятую рубаху с ярким пятном сажи на рукаве. Высший маг мог бы запросто сорвать с них обоих одежду, развеять ее, эффектно сжечь, заставить распасться яркими искрами — сотни разных цирковых фокусов, которые можно оставить на следующий раз. Ему хочется быть человеком — самым настоящим из людей! — и, ругаясь, мучиться с мелкими пластмассовыми пуговицами почти вслепую, не отрываясь от Яна.

Ян чуть уже в плечах, худосочен, ребра пересчитать можно, ключицы острые, мальчишечьи — вразлет, а кожа в лунном свете кажется мраморной. Он все это видел, но так, мельком, не желая отпечатывать в памяти — зачем бы ему это; но теперь Влад жадно разглядывает, изучает, касается несмело, не веря, что это реально… Если завтра им придется умирать, он хотя бы запомнит, ради чего стоило жить.

— Ты забыл дышать, — тихонько смеется Ян, смущенно отводя взгляд, хотя Влад-то одет — разве что, горит заживо, судя по ощущениям, но настоящее пламя пока по спине не пробегает — прячется в груди вспыхнувшим фениксом. — И это, блядь, не фигура речи, это стремно. Ты не мог бы…

— Прости, — говорит Влад. И несмело вдыхает — хрипло. В груди ноет и заходится сердце, и это до того непривычно. Ян исправно заставляет его чувствовать — и за одно это ему хочется целовать руки, чем он, собственно, сейчас и занимается, скользя губами по тыльной стороне ладони, пока Ян жмется в тень, точно спрятаться хочет — может, поэтому они не стали зажигать свет, но думать о нем как-то поздно. — Ты охуенный, инквизиторство, — шепчет Влад по секрету, касаясь обжигающей кожи, и ему буквально не хватает рук, чтобы попробовать все и сразу.

— Не врешь? — подозрительно переспрашивает.

Влад расхохотался бы в надменное белое лицо Венеры Милосской, отмахнулся бы от всех прелестных гурий, что создавали воспаленные человеческие умы веками и тысячелетиями. В такие моменты он осознает, насколько безнадежно потерян. Что Яну стоило бы сжечь его святотатцем и еретиком, злейшим грешником. Что Ян — единственный, на кого он готов молиться, отбивая колени, и с кого иконы рисовать.

Иногда он мельком размышляет, на что польстился. На душу, конечно, на упрямого, но справедливого и смелого господина инквизитора; и без того ясно, и говорить не стоит, но — все же. Все же все они тоже люди, и вид Яна, взлохмаченного, встревоженного и преступно неодетого, горячит мертвую кровь и тянет ближе, точно самые коварные заклинания. Невозможно не сдаться.

Пока Ян неловко дергает его за воротник и никак не может справиться с пуговицами, он пьянится прикосновениями. Шрамы шершаво ощущаются — Ян цепляется за плечи, что-то хрипит, словно ему не хватает воздуха. Владу нужен контракт, чтобы понимать, правильно ли он касается, но нити дрожат, раскаленные, растревоженные, и ничем не помогают, только окатывают диким жаром еще больше — общим. Влад перебирает позвонки, скользит кончиками пальцев. Стоя, прижимая к холодной стене — неудобно.

И он пятится вслепую, искренне надеясь, что не расшибет затылок о пол, и красиво падает на кровать, роняет Яна на себя. Узкая койка страшно скрипит под их весом, дощатый пол тоже чем-то гремит, а за окном темный догорающий на юге город. Совсем не та романтика, о которой можно мечтать. Но Ян забывается, откидывает все формальности, живым весом давит на бедра, нависает над ним, шаря руками по телу.

— Меняй, — говорит Влад, насмешливо глядя, прищуривается довольно.

— Влад, стой, я… — Ян глядит растерянно на него, распростершегося, млеющего от тепла. — Я не знаю, что… делать…

Влад тянет его на себя, скользит дыханием по губам, трется по-кошачьи щекой о щеку, успокаивая нервную дрожь.

— Делай, что хочется, — шепчет Влад, запросто вверяя себя его рукам.

— Я хочу, чтобы тебе было хорошо, — зачарованно бормочет Ян, утыкаясь в шею. — Погуглить не получится, да? Надо было раньше об этом подумать.

И они смеются, словно ничего особенного не происходит.

Где-то звенит ремень, Влад с трудом выпутывается из одежды, потому что Ян торопливыми прикосновениями откровенно мешает — хотя вроде бы старается помочь; скидывает ботинки в сторону с диким грохотом и запоздало ставит пару простых барьеров. Делить ни с кем эту ночь Влад не способен: не пройдут, пусть даже грянет очередной конец света, и не услышат. Торопится, накидывая заклинания, чтобы снова рухнуть на жесткую скрипучую кровать — и в руки Яна. В комнате холодно, но пламя прокатывается от чужих рук, он вспыхивает факелом как будто.

— Я… привыкну, подожди, — шепчет Ян, как-то по-своему толкуя его долгий захлебывающийся стон. Ласково скользит по выступающим тазовым косточкам, очерчивает, чуть надавливает. Царапает кончиками ногтей.

— Сколько угодно… — беспомощно хрипит Влад.

И он близок к тому, чтобы играться с обманчивой Высшей магией и растягивать эту ночь на несколько лет, но и того мало. Влад задыхается ей, пронзительной горечью, и сдается, способный только отзываться на прикосновения и слепо шарить по сильному жилистому телу, нависшему над ним.

Ян не лапает, вовсе нет. К Яну вообще не подходят никакие слова, у Влада их не остается. Ян изучает, вслушивается в его тихие вздохи, запоминает движения, чутко касается то невесомо, то всей ладонью, с едва заметной насмешкой ведет рукой. Влад перед ним — живой анатомический атлас, почти погибающий второй раз от сладости тягучих прикосновений, и Ян словно знает, что нужно делать, прикладывает все умение, которое обычно прячет. Влад примерно осознает, что с ним творят, что выбирают самые безвредные пытки; когда тонкие пальцы скользят под спину, заставляя приподняться, и проходятся по позвоночнику, резко находят какую-то точку, прожимают, его подбрасывает вверх. Влад воет в голос, захлебываясь, впервые, перестает кусать губы и уже не способен остановиться.

Инквизитор. Его учили пытать людей — и Влад бы сейчас рассказал ему что угодно, поклялся бы, продал душу, подчинился любой просьбе, если бы только мог складывать разрозненные мысли в слова и говорить. Ян извлекает из него такие звуки, на которые он вовсе не способен, точно из причудливого музыкального инструмента. Он настойчив, но обходителен, словно чурается обычных человеческих ласк: изобретает немыслимое, играет с чужим ослабшим телом, точно растянутым на дыбе.

Все это время Влад теряется во вспышках чего-то непонятного и сладкого; Ян прекращает пытку, скользит пальцами, поддевает ребра, рисует что-то невидимо, вдохновенно рассматривая его и блаженно улыбаясь. От Яна так хорошо — щемит в груди, и он тонет в этих донельзя обостренных ощущениях.

— Ты не мог бы… спиной? — спрашивает Ян, и его голос, увлеченный, но обычный — разве что, немного с хрипотцой, сосредоточенный, ненадолго протрезвляет.

Дорвавшись, он касается татуировок. На какой-то миг Влад забывает, что у него на спине выведены черным линии, а теперь разом, как по щелчку, вспоминает. Магия чутко отзывается — его прошивает, он чувствует тепло везде: внутри, снаружи, оно заполняет грудь, растекается внутри костей… Остается лишь комкать сбитые простыни и радоваться, что мертвое тело можно контролировать. Живого бы на столько не хватило; да у него бы сердце не выдержало от всплесков магии с растревоженных печатей…

— Мог раньше попросить, если так хотелось поглядеть, — сипит он. Смутно помнит, что у Яна по плечам колюче тянется татуировка и мечтает до нее добраться, косо глядит на острое плечо с алыми отпечатками.

— Раньше было бы неприлично, — отвечает Ян; прикусывает загривок ощутимо и по-хозяйски (Влад давится долгим стоном и выгибается), продолжая обводить печати, и это уж точно — верх неприличия.

Такого Влад никогда никому не позволял, спиной не подставлялся: недоверие холодно сворачивалось в груди. Он боится чувствовать себя уязвимым, беспомощным… От осознания, с какой нежной бережностью Ян все это проделывает, его захлестывает чем-то мощным и всеобъемлющим — и скулить хочется не только от того, что Ян танцует пальцами по контурам заклинаний. Он распахивает душу шире, обостряет контракт до предела. Наверное, когда не можешь толком сказать, это — лучший способ выразить благодарность.

— Влад, что происходит? — задушенно спрашивает Ян.

Вокруг них проступают нити, сияют в темноте и переливаются, и Ян растерянно вертит головой, совершенно отвлекаясь от него. Распаленное тело жаждет его прикосновений, что в глазах мутится, темнеет.

— Контракт. Изнанка. Мы. Не обращай внимания.

Силой он выворачивается, чтобы смотреть Яну в глаза. Стаскивает с него так и не снятые — немыслимо! — штаны из плотной черной джинсы, рывком срывает, скользит по худому, слегка костлявому бедру. Куда ему до инквизиторских хитростей, Владу в жизни так не суметь, но он рад видеть, как у Яна от возбуждения стекленеют глаза — они сейчас кажутся чисто-синими, как морской прибой в солнечный день. Шрамированные ребра — одно из слабых мест; это Влад еще сначала выучил и запомнил. Вслушиваясь в отрывистое бормотание, чуть прикусывает кромку, выдыхает — кожа да кости, честное слово. Спускаясь ниже, мажет языком по животу — горячо, чувственно; Ян подается навстречу прикосновениям, жадно шипя что-то.

Кому-то нужно поддаться, но они медлят. Переплетаются по-змеиному, тянутся за прикосновениями с одержимой радостью. Дыхание прерывается: вот так, соприкасаясь голой кожей, — это странно, но страшно желанно. Поцелуи рваные и торопливые, но бережные.

— Ладно, сдаюсь, — смеется глазами Ян, оказываясь внизу. — Думаю, так будет лучше.

Они оба — запыхавшиеся и прижимающиеся так крепко, что в глазах темнеет и растащиться в разные стороны невозможно. Саднит в груди, горит все, на спине ощущаются крепкие царапины. А Ян не сдается — он позволяет, и Влад видит в этом тысячи признаний. Ян несдержанно стонет, раскусывая губы, выговаривая имя Влада на горячечном выдохе. Реальность и вымысел причудливо смешиваются. Остаются только неосознанные движения, дрожащее тело, ноющее, ломящееся от невыразимого жара.

— Ты… когда-нибудь?.. — неловко шепчет Ян — или просто говорить связнее не способен, и вторая мысль Владу больше по душе.

Охваченный огнем контракт подергивает новым чувством — таким же горячим, тянущим; это выпускает когти ревность, проходится по ниточкам. Довольно ухмыляясь, Влад мотает головой, выворачивая наизнанку свою часть плетения — смотри, вот она, моя честность.

— Я много что знаю, инквизиторство. Представляю, как делать порох, но ведь это не значит, что я занимаюсь таким каждый день?

— Поздравляю, Войцек, — шипит он, ехидно скалясь. — Это самое несексуальное, что ты мог сказать в постели…

— Правда? — Влад ухмыляется невинно — насколько это вообще возможно в такой ситуации. — Тогда почему тебя так восхитительно кроет?

Он не глядя колдует дрожащими руками, утаскивает из сумок дешевую обезболивающую мазь — они ее таскают так, про запас, но выбора как-то нет, — и у Влада получается ее вытащить просто чудом. Магия, растревоженная, напоенная их эмоциями, понимает как-то без лишних слов и жестов. В окне блестит луна, бросает светлые блики: Влад долго смотрит на Яна, взлохмаченного, тяжело дышащего. Тот кивает рывком, словно на плаху идет.

— Больно? — спрашивает Влад, легко отбрасывая мягкую невесомую прядь с его лица.

— Нет!

— Не ври мне никогда, ладно? — просит он. Касается губами у уха, виска.

Шепча что-то на архидемонском, он срывается на тихий стон. Ян, прижимаясь к нему, целует в ключицу, едва касаясь губами, тихо отвечает — тоже обрывочно, путаясь в падежах. Влад сдуру задает какой-то хаотичный темп, заставляя вжаться спиной в постель до боли, нервно дернуться, стиснуть рукой простыни. Его прошибает током, все тело сладко ноет.

Он задыхается — задыхается в унисон. Не замечает, когда Яна с силой вжимает в кровать всем телом уже; он входит рывком, выбивая тихий всхлип, ласково касается щеки губами. Жарко, дышать нечем.

— Сильнее, — хрипит Ян, впивается ногтями, сверкает глазами.

Умоляет, глядя на Влада и не видя его, сам тянется навстречу. И уже забывается, совершенно забывается, отдается отчаянно, теряя всякий стыд и веря, до потери пульса веря. Сорванное горло болит.

Надолго их не хватает, но Влад четко запоминает, какой Ян одичавший и потрясающий, и смотрит только в глаза, в красивые, жадные, с шало расширенными зрачками, почти залившими радужку. Запоминает их из этой ночи четче всего и прячет где-то в памяти.

Мир отключается на пару мгновений. Влад находит себя у Яна под боком, тяжело дышащего, не способного говорить, уткнувшегося в плечо и часто дрожащего. Тело еще слушается плохо, но Влад чувствует, как его гладят по волосам, по спине, как нежные прикосновения ощущаются на пылающей коже.

— Мы будем гореть в Аду из-за этого, — беззаботно говорит Ян и смеется.

— Я бы вас сжег, господин инквизитор, — откликается Влад. — Дважды.

Ян лежит рядом, тихо мурлычет что-то, скользит пальцами по скуле. У него совершенно сытый, довольный взгляд, и Влад тащит его к себе, чуть прикусывает губу. Пока Ян брезгливо пытается вытереться простынями, Влад лениво поднимает руки и колдует размашисто, прибираясь в комнате. Когда он оборачивается, волосы Яна вовсе не напоминают воронье гнездо, а на шее ни единой отметины. Хорошо замел следы.

— Лечебная магия? — спрашивает Ян, узнавший пару жестов.

— Иначе в седле ты завтра не удержишься, точно говорю. Все хорошо? — спрашивает Влад, не зная, о чем еще говорить. Хочется — о многом, но страшно, вдруг это покажется ненужным и неуместным, однако по взгляду Яна Влад вдруг понимает: он знает. Знает каждое слово, которое таится где-то под кожей.

Неразборчиво промычав что-то в ответ, Ян поднимается; Влад слышит, как скрипит несчастная узкая кровать — как они, Денница, ее не доломали. И ему сразу же становится холоднее; самое время вспомнить, как промораживают долгие темные ночи на Девятом, как сковывают льдом до кости. Когда Ян исчезает, сердце ноет — словно в нем осколки, как в старой сказке.

— Куда? — спрашивает Влад слегка напуганно, растерянно. У него ни одной мысли в голове — лишь неясный разлившийся страх.

— Одна сигарета, — терпеливо обещает Ян. — Курить в постели я не стану, не хватало нам пожара… У тебя такие глаза! — вдруг невпопад выдает он.

И вдруг останавливается и смотрит на Влада пристально и пораженно.

— Волчьи? — переспрашивает Влад, повторяя любимую его присказку и отводя взгляд на темную стену.

— Другие! — отрицает Ян. — Красивые. Наверное, от лунного света так переливаются, я раньше никогда не видел… Они стальные. Нет. Ртутные, расплавленные. Как звезды.

Ян касается губами виска — коротко, но по-настоящему, что пробирает. Натаскивает одеяло на Влада, а сам, пошатываясь, поднимается, натягивает джинсы — кажется, не свои, что они так висят и держатся на ремне, — и идет к окну. Опирается на подоконник, достает сигарету. Влад снова видит острые хребты позвонков на узкой спине — и жалеет, что совсем нет сил встать рядом и их коснуться.

— Только не прыгай, — устало шутит он, когда Ян приоткрывает форточку, впуская студеный воздух.

— Ты меня поймаешь, — счастливо дразнится Ян, выдыхая дым.

Темнота наваливается совершенно подло, отбирая его, но Влад уверен, что с утра непременно к Яну вернется.