Губы мягче, нежнее, и потому Влад не кусается — только ласково дразнит, ненадолго отрываясь, чтобы взглянуть в знакомые синие глаза, смеющиеся, сияющие, несмотря на то, что еще полчаса назад Ян зажимался и прятался от коллег, приехавших подхватить у них задержанного на открытии выставки убийцу. Маскировка идеальная, самая настоящая, и поэтому Влад сейчас может обнимать, прислоняя к стене, Яну Войцек-Зарницкую, его инквизиторство из параллельной реальности.

Пальцы находят застежку платья из черного бархата, молния быстро взвизгивает, и тряпка опадает к тонким ногам. Влад скалится, жадно оглядывая точеную фигуру, непривычно хрупкую, женственную, и понимает: невозможно не залипнуть взглядом на груди.

— Я весь вечер думаю: это была задуманная провокация или Тина тебе лифчик не подобрала? — опаляя шею дыханием, смеется Влад.

— Я… просто непривычно и неудобно, а вдруг драться придется, — смущенно оправдывается Ян. — Мне показалось, ткань достаточно плотная, чтобы…

— Чтобы свести меня с ума, — подхватывает Влад, спускаясь губами к ключицам. — А-а, мой любимый шрам!

— Любимый?

— Ну, вообще-то эта стрела должна была достаться мне!

Мягкий смех звучит непривычно. Кожа какая-то слишком тонкая, и Влад прикусывает у звездочки белого шрама, отпечатывая провокационную красноту на этом изысканном мраморе. Все кажется знакомым и совершенно неведомым; у этого облика та же карта шрамов, совсем мелких или жутких отпечатков приблизившейся смерти, наизусть выученная, что Влад с закрытыми глазами их пересчитать может, к каждому прикладываясь губами, как к святыне, но эта отметина — и впрямь особенная, потому что Ян принял ее за него.

— Может, мне стоило изобразить для тебя девушку пофигуристее? — насмехаются над ним, пока Влад ласкает аккуратную грудь, прохладными пальцами — к теплой нежной коже.

— Иди ты… У меня даже на твои кости стоит, так что не надо изощряться.

Кости белые, вылизанные Бездной — и Владом; это в изнаночном облике Ян ледяной, нелюдской и прекрасный, а сейчас — мягкий, несмело-необвыкшийся, и еще румянец этот на скулах… Влад ухмыляется, горячо проходясь языком, чуть прикусывая, чувствуя отвердевший сосок; стон хрипловатый от возбуждения, как обычно. Манящий — такого Влад еще не слышал.

— Дело только в тебе, — лихорадочно шепчет Влад. — В нас. Ты же знаешь, я тебя в любом облике хочу. Ты половина моей души.

Магия нетерпеливо взвывает, и Влад чувствует, как проваливается куда-то… не в голодную раззадоренную Бездну, а на диван в гостиной, куда они падают, смеясь, и Влад уже сам не помнит, как оказывается на коленях, ласкаясь к внутренней стороне бедра, пока каблук высокого сапога безжалостно впивается ему в плечо.

— Позволишь снять? — хмыкает Влад.

Он помнит шутливое обещание припечатать его сапогом, брошенное перед тем, как выйти из дома, но ведь их можно потом опять надеть, главное — не забыться и не отбрасывать слишком далеко, чтоб не потерялись. Раздевать — сплошное удовольствие, жаль, что с платьем все так быстро случилось, он и насладиться не успел, но сейчас медленно скатывает тонкие черные гольфы, прикладываясь губами: острое колено, изгиб голени, подъем стопы…

Снимая шелковое белье, он чувствует этот пылающий взгляд; такой же жадный, голодный и темный. Еще немного — и мрак заклубится под кожей, как под стеклом, опьяняя. Под пальцами — горячо и влажно, непривычно глубоко и бархатисто-нежно, хочется задержаться подольше — не чтобы помучить, а чтобы изучить, насколько здесь будет чувствительно.

— Вла-ад? — какой-то упоенный вой, почти неразличимый.

— Нравится вид? — смеется Влад, чувствуя, как тонкие пальцы впиваются ему в волосы, повелительно дергая — задрать голову, посмотреть глаза в глаза. Ему хватает выдержки ехидно оскалиться и подмигнуть: — Дай только я вспомню, как оно делается, я двадцать лет с женщинами не спал.

— О нет, это склероз. И не стыдно — с такой молодой женой?

— Ну склероз не импотенция. Разберемся.

Смех мягкий, настоящий. Красиво — Влад шепчет это, выцеловывает. Специально кружит по белым чувственным бедрам, гладит твердые выступы косточек — очень знакомые, те самые, тоже — бесконечно любимые. Ян нетерпеливо ерзает, чуть раздвигая ноги, дергаясь, предлагаясь, но по-прежнему молчит, только шумно дышит.

— Ты не представляешь, какой ты мокрый, — шепчет Влад, не удержавшись, увлеченный, обезумевший. — Потрясающе мокрый. Надо было прям там тебе отлизать, и плевать на всех этих напыщенных уебков — может, без них городу было бы немного лучше… — Ян шипит — то ли от пылающего стыда после его слов, то ли из-за праведного негодования — и тянет его только ближе. — Настолько хочешь меня внутри, инквизиторство? — хрипит Влад, уже теряя контроль, чувствуя, как рот наполняет горячая жадная слюна, как у голодного пса.

— Нам нужно обсудить твою… а-ах… оральную фиксацию, — получается не ироничная реплика, а удивленно-довольный стон, такой несдержанный, что Ян зажимает рот ладонью и смотрит блестящими глазами.

Может говорить — значит, Влад недостаточно старается.

— Всего лишь хочу доказать, что этим самым ртом я могу заставить тебя не только глаза закатывать, но и умолять…

Смысл не в мольбах, конечно, а в том, чтобы сделать приятно…

Его пытаются то ли обнять, то ли, скорее, придушить бедрами, и, видит Дьявол, это самое приятное покушение на его жизнь. Горячо, влажно — невыносимо, а на вкус — как будто вылизывать лед. Мрак знакомо щекочет язык. По коротким выдохам и прерывистым стонам он разбирает, когда скользнуть глубже, когда чуть придержать, раздвигая, когда поддразнить… В контрактную связь лучше не соскальзывать: там все нити клубками переплетаются, не ровные гудящие струны, а визжащие перепутавшиеся эмоции.

— Еще, — слышит он жадные, дробящиеся слова. — Еще, Влад, глубже…

Чужое желание дергает его ближе, как за поводок, и горло передавливает. Влад слизывает, стирает привкус морозного мрака, прежде чем впиться в такие трепетные искусанные губы. Тонкая шея — каких сил ему стоило не впиться в нее, призывно открытую, у всех на глазах, — изящные ключицы, маленькая грудь — Ян вскрикивает, видимо, совершенно позабыв, насколько она чувствительная, когда Влад припадает, расцеловывая ее. Извиваясь в объятиях Влада, Ян расстегивает его непривычно белую рубашку, пытается справиться с ремнем, и Влад подозревает, что вот-вот нежные пальцы обратятся в отливающие черным когти, чтобы бритвенно полоснуть, добраться до распаленной кожи… К счастью, у Яна остаются последние крупицы терпения.

— Точно хочешь? — рокочет Влад, ненаигранно серьезно. Рука скользит по пылающей пояснице, и Ян доверчиво жмется ближе.

— Да, да, Влад, я не могу, — почти жалобно, — горячо внутри, очень горячо, тянет, и…

— Ш-ш, я понял, все хорошо, — шепчет он, наклоняясь ближе, прижимаясь рогами ко лбу, и тогда Ян ненадолго замирает, чувствуя это, словно заземляясь. Горячее дыхание на губах, заполошное, сбитое от желания. — Я с тобой, вот я, здесь, только не…

— Я не боюсь! — рычит с вызовом, дергает Влада ближе, впившись ногтями ему в загривок, вцарапываясь до алых полос.

— Я понял, — отрывисто смеется, повторяя, Влад.

В силе этих рук чувствуется знакомое — как Ян обычно вжимает его в кровать, вонзая зубы в шею, и в этом больше от диких демонов пустыни, чем от приличного господина инквизитора. Та самая необузданная горячность, которая так кружит ему голову: в том, как сейчас подается навстречу, близко, невыносимо, как скалится в блаженной улыбке. Кажется, что ближе еще никогда не было, и Влад от неожиданности стискивает зубы — на плече, радуясь, что магия не заострила ему клыки, как раньше бывало, но Ян все равно довольно стонет, а рот наполняет все тот же привкус холодного мрака, от которого челюсти сводит. Виновато урча, Влад зализывает рану.

Эти искорки в глазах ни с чем не спутать. Хищничьи. Опасные. Вроде бы ничего такого, но завораживающее серебро радужки заставляет сердце оборваться, а Влада — подчиниться заданному торопливому ритму. Кто тут еще кого трахает, спрашивается.

— Так хорошо? — спрашивает одними губами, пересохшими, отчаянно нуждающимися в том, чтобы их облизал кто-то другой, а сам думает: мне-то как, блядь, хорошо, Денница, когда ты вот так улыбаешься.

— Хорошо, да, ты такой хороший, — выговаривает с придыханием.

Ну, приехали, чуть отрешенно думает Влад, пока ему горло стискивает от незамутненного песьего восторга, потому что это его имя инквизиторство выстанывает, жадно подаваясь навстречу, сладко сжимаясь на нем, и это Влад делает тому, кто разделил с ним душу, не просто хорошо, а замечательно.

Он порывисто склоняется, целует в шею, багровеющую отпечатками его губ; Яну нравится немного приятной боли. Губы раскусанные, взгляд горит каким-то неземным торжеством, и хриплые слова складываются в: «Да-а, вот так, давай!» Даже когда ладони соскальзывают с шеи, не направляя его больше, а криво очерчивают магические печати на спине, на боках, невозможно не подчиниться.

Ян выгибается немыслимо, все-таки расцарапывает ему спину, дергаясь, слабо подвывая, и сквозь жгучие искры удовольствия пробивается какой-то смутный страх, но потом и его по контракту догоняет выжигающий восторг, и он без сил падает на Яна, слепо обнимает, чувствует только, как тот часто, загнанно дышит, как вздымаются ребра — грудной клеткой ощущает…

Влад мурлычет, рокочет, целует, чтобы отвлечь от странных новых ощущений, а потом позволяет себе отстраниться и долго рассматривать — потрясающе красивый облик, невыносимо возбуждающий. Он ведет кончиками пальцев по выступающим хрупким ребрам, обрисовывает их край, соскальзывает на живот — Ян тихо, разморенно вздыхает. Под рукой находится белая рубашка — со срезанными когтями пуговицами, конечно же, но и без того не жалко было бы ее испортить, чтобы бережно обтирать Яна, тихо наблюдающего за ним из-под ресниц.

Он целует в губы, в щеки, растерянно чувствует соленое на языке — собирает выступившие слезы из уголков глаз, растерянно смотрит:

— Янек?

— Да это от удовольствия, я не… Там тушь, перестань ее жрать, — слабо ворчит.

— Ничего, не отравлюсь, наверно. Ты вкуснее, — шкодливо шепчет Влад, наклонившись к уху, чувствуя, как его лицо отпихивают в сторону.

Ян тихо смеется. Глаза темнеют, наливаются мраком, который вот-вот выплеснется и затопит все, и Влад догадывается, что он собирается вернуться в привычный облик, но все равно удерживает, бережно обнимая.

— Не спеши, — говорит Влад, позволяя довольному урчанию разлиться в голосе. Он прикусывает мочку уха, и вдруг маленькая серебряная сережка клацает по зубам — он смеется от неожиданности, утыкается лбом.

— Я в порядке…

— Я знаю, просто не торопись, отдохни сначала.

— Боишься, что я превращусь в неведомую зверушку? — скалится, прищурившись. Этому облику тоже страшно идет ухмылка, которую хочется навсегда запечатлеть в памяти.

— М-м, со Всадником мы договоримся. Но я не хочу, чтобы ты слишком много сил потратил. Поверь бывшему боевому магу, нет ничего приятного в том, чтобы сжечь все до остатка.

Выдох влажно ложится на губы — холодный мрак, прорывающийся сквозь хрупкое тело. Влад обнимает, прижимает ближе, чтобы тоже — запомнить эту грань, одну из многих, бесконечных. Ян, сдаваясь, что-то урчит, совсем сонно, разнеженно, и Влад, вместо того чтобы хищно впиться в истерзанные губы, невесомо целует в лоб. Бережно. Любовно. «Отдыхай», — шепчет Влад. Находит плед, закутывает, потому что ему вдруг кажется, что Ян мерзляво поджимает ноги, и сам ложится под боком, охраняя сон.