0. он понимает, что попал в ловушку, когда не может шагнуть вперед, когда время кажется тягучим, как смола, а бездна сонно прикрывает черные глаза
На юге камни были горячими, как горькие слезы, и по ним ходили босыми ногами, чтобы кровь не застаивалась — это считалось полезным для здоровья. Он ухмыльнулся, отпил из кубка сладкий сок местных растений и снял ботинки. Старые, потрепанные берцы, которые никогда не завязывались, словно их хозяин вечно испытывал судьбу, играл с ней — упадет сегодня лицом вниз на вытоптанную тропу между низких, похожих на муравейники домов или увильнет от неприятностей.
Люди перешептывались, глядя на него, гордо прохаживающегося по камням.
Говорили, что когда-то досюда докатилось извержение ближайших вулканов, и танасейцы сгинули, оставив от себя только странные идолы, изображавшие их трехпалых богов. Пришедшие на их земли люди долгое время поклонялись странным камням, принесенным от гор, потому что человеку нужно было тепло, — а от него появится и обогрев суровой ночью, и сытная еда… Теперь это была лишь местная диковинка, напитанная элементом огня, и в столицу съезжались люди из провинций, чтобы прикоснуться к горячим камням.
Откуда взялся этот странный человек, никто не знал, и слухи про него ходили разные. Гость не походил на тонких меднолицых южан, но и за выходца с севера с их племенными татуировками его сложно было принять. Темноволосый, с хитрым прищуром карих глаз и мурлыкающим голосом. Он говорил без акцента, словно прожил тут с рождения — сотню, тысячу лет? — и казался до того самоуверенным, что могли бы поверить, что просто раньше его не замечали поблизости до нынешнего дня, а он всегда здесь был. Он появлялся в шумных кабаках, пил и засматривался на гибких женщин с оливковой кожей; захаживал в Нахаворскую библиотеку, чтобы поискать там странные сборники поэзии и псалмов; расспрашивал торговцев на базаре обо всем на свете. Он не искал ничего; он все уже нашел. Просто развлекался, коллекционировал необычные ощущения, засовывая руку в клетку к ядовитым скорпиусам.
Назвавшийся Кораком танцевал по горячим камням, смеясь, когда те отзывались гудением старой магии. Сила была одинаковой в любых мирах, растекалась по телу, отдавалась в ноющие лопатки. В каждом мире был свой источник, обжигающий, прекрасный, такой манящий, и ему нравилось запускать в них пальцы, испытывая себя на прочность. И сейчас — он делал то же самое. Игрался с незнакомой мощью, впитывая ее, чтобы хватило на следующую прогулку по мирам. Не чувствовал усталости, когда багряная звезда в небе светила ему на лицо, на взлохмаченные волосы, отброшенные на спину.
Если бы Корак захотел остаться в этом тихом мирке, он тоже непременно стал бы достопримечательностью. Чудаком, танцующим на горячих камнях.
1. сначала было много слов, бессмысленных и беспощадных, бьющихся в висках
2. нет, сначала был амулет — любопытство мальчишки и случайная находка
3. у демона много имен, демона, который заливал все алой лавой
4. обращал в пепел целые народы
5. сначала была сила, злее горячих камней
6. злее, чем все дела, которые он совершил, а их было немало
7. демону не нужны были клыки, чтобы убивать
8. хватало и взгляда
Корак оскалился, в голове билась боль, пойманная, как нерожденная богиня мудрости. Он развалился на диване, чувствуя под ребрами откинутую кем-то книжку, колкий корешок; хотел откинуться на подлокотник, но почему-то пришел Ян, и все запуталось. Заботливая холодная рука на лбу оказалась полотенцем, вымоченным в ледяной воде, а варево в кружке — чаем с водкой, потому что коньяка в доме не нашлось.
— Хреновый день?
— А бывают другие? — скривился Корак, собирая по обломкам мысли.
— Предпочитаю думать, что те, в которые мы не на грани жизни и смерти, очень неплохи… — Мягкий голос, спокойный, как у священника на похоронах.
— Что делать, если я на ней всегда?
— А что делать, если я Смерть? — Сквозь дрожащие ресницы Корак рассмотрел проблеск улыбки. Это было приятно — наблюдать над собой не врага и не безмятежную гладь черного безвременья. — Может, вспомнишь, какие таблетки тебе помогают? — спросил Ян.
— Да они не особо-то и помогают, если честно, — ухмыльнулся Корак.
— Значит, пей. И глаза закрой.
Крепкий чай с ромашкой и водкой. Тихий теплый дом, и за окном билась метель — дикий перепад погоды, из-за которого тоже ударило в голову. Ян молчал, чтобы слова не колотили в висок, но от тихого дыхания рядом становилось проще, легче существовать. Существовать — с кем-то. Корак никогда не был человеком стайным, он связывался с сомнительными людьми и организациями, но ему всегда хватало ума не врастать в них слишком уж глубоко. За восемь тысяч лет — пришлось бы больно отдираться.
Для путешественника по мирам независимость — полезное свойство. Он блуждал во тьме, как болотный огонек. Отовсюду уходил, подолгу не задерживался, собирал истории, запоминал лица и сюрреалистичные пейзажи, но никогда не оставался.
Но теперь у него был якорь, и это позволяло не бояться сгинуть во мраке.
9. у его сестры душа свободная и горячая, как исток, как исход, как реки крови
10. у его брата волчьи глаза, острая улыбка и верность до гроба и дальше
11. у его / не его / ИХ смерти тихий хрипловатый голос и ломкие нежные руки
12. якорь скребет по дну межмирья, запинается о кости тех, кто
13. вытащи меня отсюда, вытащименяотсюда
14. он помнит: нет ни одного мира, где он бы их не любил
Ночь была темная, но хрупкая, какая-то хрустальная. В груди встревоженно колотилось сердце, словно подсказывая, что его надо вырвать и осветить дорогу, вот только во всем этом пропащем мире не нашлось бы никого, достойного его милосердия. Такие миры попадались нередко — выжженные, пустые. Чаще всего — еще теплеющие, как угли на месте костра. Они прогорали, убивались сами собой, и им не нужны были помощники извне, привносящие немного хаоса.
Тут был кто-то, еще живой, еще не отчаявшийся, потому что всегда оставалось… что-нибудь. Мелкие искры. Мир был овеян мраком, и Кораку хотелось то ли скорее идти дальше, прорываясь сквозь ткань, то ли лечь на выжженную твердую землю, вдохнуть серую пыль и заснуть здесь навсегда. Остро пахло холодом. Корак обнял себя руками.
Его мир тоже должен был пополнить коллекцию убитых вселенных. Законы энтропии были неумолимы, но они сумели отсрочить крушение. Его горло все еще чесалось. Нельзя забыть о том, как тебя принесли в жертву.
Смерть была Кораку знакома. И Смерть был знаком тоже. Сдавленный хрип, вырвавшийся из горла, оказался тихим смехом, которого давно не слышала выжженная пустыня. Herret mai Gerr. Смерть — моя госпожа. Он лежал на земле и будто бы видел чьи-то ботинки перед своим носом, такие тяжелые, предназначенные именно для того, чтобы дробить ребра и тонкие кости черепа.
Херрет была всем — и ничем. Она всегда выглядела именно так, как он представлял, потому что у нее не было своего лица. Ей нужно было служить, потому что иных вариантов она не предлагала. Может быть, глупо было ожидать от нее что-то, кроме вечного отчаяния.
Он привык к ней, к госпоже Херрет. Корак знал, что хоть так он кому-то нужен, а не болтается неприкаянно по стоящему на грани Кареону, как сирота, выброшенный на улицу. Она была всегда рядом, растягивалась паточным черным морем. Он бы никогда не отказался ни о Нее, ни от крыльев… Но судьба всегда насмехалась над ним. Корака раздирал мучительный хохот.
Эта сила была ему нужна, клубящийся мрак, вдруг казавшийся не пугающей магией, которую стоит остерегаться, если не хочешь расстаться с рассудком раньше времени, а чем-то необходимым, пробирающе-знакомым. Он захлебывался Бездной, которая была везде, которая пожирала миры и пыталась добраться до него, прорасти изнутри, отобрать все, и Корак мог только обреченно шептать — «моя госпожа», — пытаясь припасть поцелуем к ее прохладной коже… Но Корак понял, что его аккуратно перехватили; Ян шикнул: «Все будет хорошо, я тоже тебя люблю, но — не так». И щелкнул его по носу.
15. слишком много вариантов, рассеивающихся в ночи, миров в подкладке бездны
16. он исходил бы уже семь железных сапог и сбил ноги в кровь
17. не остановился бы ни за что, даже если шею снова поцелует нож
18. он искал искал искал
19. он хотел, чтобы кто-то его нашел
20. вечность улыбается и блестит, как слезы
— Так вот, — продолжил Корак очень серьезно. Дыхание сбивалось, губы плясали — его отпускало от бешеного всполоха адреналина, сотрясало дрожью, и он привалился к холодной стенке, остро чувствуя ее лопатками. — Я все думаю, что вы ведь меня любите по инерции. Просто потому что ужасно не по-людски будет не любить друга детства своей сестры! А вы же все-таки люди. Но это ничего, я все понимаю, для вас я чужой странный иномирец, я…
— Тебе по голове прилетело? — мрачно спросил Влад, обшаривавший его окровавленный бок в поисках рваной раны. — Конечно, я ж всю жизнь мечтал притворяться, что у меня есть младший брат-дебил!
— Эй, — вяло возмутился Корак, — я старше.
— Поэтому это я твои шнурки завязываю, да.
Влад смеялся. Минуту назад, когда они оказались один на один с бандитами, он казался бешеным псом, готовым перегрызть кому-нибудь горло, а теперь ухмылялся знакомо, по-домашнему, пусть даже у него все руки были в крови — в чужой, потому что Влад профессионально искал при ублюдках документы, и в крови Корака — ощупывал ребра, но оказалось, что острое боевое заклинание только задело его неглубоким порезом. Влад оскалился, боднул его рогами в плечо, на котором облегченно повис, осознав, что рана несерьезная, и критично одернул на нем безнадежно испорченную белую футболку, превратившуюся в серую с буро-черными разводами.
— Отлично поработали, а? — протянул Влад, оглянувшись. В глазах поблескивали бесовские огоньки, еще не унявшиеся, несмотря на всплеск страха.
Пятеро человек и демонов, которые должны были быстро грохнуть их и утопить в реке, сами лежали мертвыми, но Корак впервые за долгое время не почувствовал сытого удовольствия из-за того, что он приносит пользу. Служить закону, даже такими зубастыми методами, казалось странным занятием, да еще — в этом зыбком северном городе, кровавом Петербурге трех революций и многих боен, когда все здесь звало его и манило в пучину преступных удовольствий. Затеряться, забыться, отдаться. Но Корак оставался, изображал союзника Инквизиции, как будто…
Как будто он хотел заслужить право быть. Здесь. С братом.
— Без обид, Корак, но если мне кто-то не нравится, то я как минимум врежу ему по еблу, как максимум — отправлю к праотцам, — хмыкнул Влад, кивая на тела. Кровавая рутина. — Я не из тех, кто притворяется. И я бы не стал так волноваться за того, кто мне не дорог. Хочешь, я тебя обниму? — с сомнением предложил Влад.
— С моими ребрами? Иди ты, маньяк…
Влад довольно кивнул и цапнул его за плечо, сжимая скрипнувшую кожанку. Это было приятно — слишком хорошо, и Корак попытался скорчить какую-нибудь рожу, чтобы не выдать своей слепой радости. Может быть, он обменял бы пару изведанных им миров на этот серый пустырь у помойки, пропахший кровью, отчаянием и загнившими овощами.
21. они познакомились в далеком детстве, когда он носил другое имя и другое лицо
22. клюква была и горькой, и кислой — странный вкус на языке
23. девочка в траве, развязанные берцы, тяжелая корзина
24. она обещала полетать с ним
25. птичка
— Птичка? — позвал Корак и сам склонил голову по-воробьиному, прислушиваясь. Она широко улыбалась, по-детски — Кара почти не изменилась, в отличие от него. Те же большие серые глаза, растрепанные волосы, шальные идеи.
Когда-то его звали Крисом, а волосы белели выгоревшей соломой. И у него были крылья, а не обрубки, которые никогда не поднимут его в небо.
— Ты единственный, кто называет Сатану и — что ужаснее — командора Черной Гвардии птичкой, — доверительно сообщила она, расправляя крылья. Корак жадно подтянулся, зарылся пальцами в черные перья, уткнулся лицом, прерывисто вдыхая запах неба и звезд. Они сидели на крыше какой-то кофейни Лимба, и это проклятое небо было слишком близко.
— Тебе не нравится? — расстроенно вздохнул Корак.
Он боялся, что она покачает головой и сухо улыбнется. Мол, извини, братец, я давно выросла и потеряла в тех войнах наивного ребенка, который сбегал с уроков в военной ангельской школе, чтобы встретиться с другом, просочившимся в райские кущи из далеких миров. Его шатало по вселенным еще давно, но до встречи с Карой ему попадались исключительно мерзостные долины страданий. Корак никогда и не думал о том, что в Рай он свернул по ошибке.
— На самом деле мне нравится, — шепнула Кара, подвигав крыльями. — Но никому не говори, это наш секрет.
И зацепила его мизинцем за мизинец, как в детстве. Теплые руки с мозолями от клинка.
— Не скучаешь по Крису? — неловко спросил он.
Кара пожала плечами:
— Разве есть такая большая разница?
— Я скорее… мы. Крис и Везувий. И Оиален, ошметки Легиона. И Вингаэль Каулинг, и много других. За все эти столетия я немного подрастерялся, — уныло рассмеялся Корак, говорил глухо — куда-то в крылья. — Уверен, ты знаешь, что бывает, когда встречаешься со временем.
— И все-таки мы здесь, а могли и не дожить, — хмыкнула Кара. Она встала, потянувшись, и Корак едва сдержал разочарованное ворчание, когда она отодвинула от него живые красивые крылья с переливами перьев. — Пролетимся над Столицей? Я вроде уже показывала тебе свою любимую точку, но вид каждый раз того стоит.
У него пересохло во рту, и слова отозвались наждачным шкрябаньем:
— Я не могу… лететь. Не все добрались целыми, птичка.
— Я знаю, — вздохнула Кара, протянула ему руку, силой поднимая к себе. — Я тебя удержу, я обещаю.
— Я не хрупкая демоничка…
— И не паникующий Влад, который начинает брыкаться, если заложишь слишком крутой поворот, — фыркнула она.
— Ты уронила его? — расхохотался Корак. — Это заметно!
— Я хочу полетать с тобой, вот и все. Пожалуйста. Ты так давно не заглядывал…
Она упрашивала, как в детстве, и губу закусывала так же. Корак криво улыбнулся и кивнул — ему нечего было терять, кроме памяти и ее, своего первого настоящего друга.
26. они встретились в его родном умирающем мире — он и его кривое отражение
27. злое, яростное отражение, обжигающее стальными глазами
28. он всегда боялся зеркал, а потому что-то в груди предательски хрупнуло
29. он вложил в его руку клинок и предложил вырезать сердце
30. и меня только равный убьет
— Корак! — вопль резал уши, и он поперхнулся кровью, пытаясь что-то сказать, откликнуться, потому что нельзя же не ответить, когда тебя так громко и требовательно зовут, как будто умоляют. Но слова не поддавались.
Все угасло, а потом Корак почувствовал, что будто бы рассыпается, чтобы снова собраться. Он шагнул в дверь, в которую они вошли и встретили загнанного в угол убийцу, которому плевать было, в кого стрелять. Словно во сне — все бесконечно повторялось. Только теперь ошалелого мужика с ружьем у окна не было, его выволокли прочь, а Влад Войцек сидел посреди комнаты, тупо глядя на свои руки, перепачканные в густой черноте.
Корак ступил ближе, и ему не потребовалось кашлянуть, чтобы на него обратили внимание — Ян, стоявший за спиной Влада, стремительно развернулся, выхватывая табельное, и пораженно замер. Он толкнул Влада в плечо, и тот что-то слабо простонал, и пришлось потрясти его еще раз, чтобы тот поднял голову.
— Корак? — прохрипел Влад, обернувшись.
Черное осело на его лице, и потому прорезанные дорожки слез оказались еще четче. Кораку захотелось отвернуться — когда по тебе горюют, это отвратительно. Особенно когда — вот так; Влад поднялся, шатаясь, и Яну пришлось его поддержать, чтобы тот не завалился, когда ноги подкосятся.
— Тебя же застрелили, и ты… ты, блядь, рассыпался! — прорычал Влад. — Ты умер! Тебя не было!
— Обычное дело для меня, не обращай внимания, — пожал плечами Корак, стараясь, чтобы голос звучал привычно развязно, но что-то было не так. Яростные мокрые глаза Влада, пытавшегося прожечь в нем дыру.
— Почему ты не сказал? — укоризненно спросил Ян, нахмурился так… по-учительски строго. — Оно всегда так? А ты при любой ране можешь восстановиться так быстро или надо больше времени? Что если ты…
Корак его толком не слушал. Он и сам знал, что однажды может не вернуться. Ян казался ему спокойнее — вопросы толковые задавал, и дело было не только в инквизиторской рассудительности, но и в том, что тот был Смертью и определенно что-то чувствовал.
Корак покосился на Влада, ощущая, как просыпается до этого ни разу не испытанная вина.
— Хорошо, что обошлось без опарышей, а то неловко бы получилось!.. — хихикнул Корак.
Ян не успел Влада перехватить — тот рванулся вперед, и в челюсти вспыхнула обжигающая боль.
Потом Корак рассказывал Каре, что первое, что он испытал, воскреснув, — это как ему заехали по лицу от большой братской любви.
31. он видит его — мальчик с ножичком, мальчик с дрожью в руках и инквизиторским огнем во взгляде
32. он не пророк, он убивал пророчиц, но видел, что судьба его уничтожит
33. или он — судьбу
34. смерть придет, у нее будут
35. нет, не то
Это глупо, бесконечно глупо, но Корак звонко расхохотался, падая в сугроб, когда пес дернул его в свежий хрустящий снег, радостно лая. Ян стоял рядом и поджигал сигарету, которая вспыхнула звездой в густой зимней ночи. Теперь он гулял с Джеком — и с Кораком, видимо, тоже, и на его лице расцветала бесконечно терпеливая улыбка.
— Хороший мальчик, — сказал Ян, потрепав по холке Джека.
— И что, Войцек на это ведется? — отфыркивался Корак.
— А ты?
Корак хмыкнул и отвернулся, утыкаясь лицом в холодный трезвящий снег. Шаги скрипели где-то рядом, но ему не хотелось шевелиться — после очередного путешествия между мирами ломило спину, и Кара уже наградила его десятком шуточек о старости, хотя сама была ненамного младше… в масштабах вселенной. Он лениво повел руками — это Корак видел в фильмах про Новый Год — детишки, изображающие ангелов… Интересно, как сейчас себя чувствует эта замечательная традиция после полыхающего Исхода?
— Ты простудишься, — мягко сказал Ян, присев около него. Пола кожаного плаща подметала снег.
— Нет… я тут останусь, — заупрямился Корак, снова двигая руками. — Тут хорошо. Можно? Стану местным сумасшедшим. Буду выть под окнами или петь… Да-айте мне белые крылья, я — утопаю в омуте!..
Глаза у Яна темные, как омуты, или дело в том, что в парке плохо светят фонари? Черные, как Бездна, как беззвездная ночь над Петербургом.
— Если хочешь, я могу попробовать… — осторожно начал Ян и кивнул на эти «крылья».
— Не-не, не надо! — торопливо отмахнулся Корак. — И вообще-то это твой день рождения, так что подарки полагаются тебе! Правда, в межмирье время идет как-то по-другому, а может, совсем не идет, поэтому я… заплутал.
Ян вздохнул:
— Ничего, это не важно.
Ночь была холодной и долгой — зимний солнцеворот как-никак! Кораку нравилось слушать голоса изнанки и вдыхать этот промораживающий воздух, оседающий на горле будто бы ледяной коркой. Он окопался в снегу, наблюдая, как Джек носится по парку, гоняясь за палкой, которую Ян пытался зашвырнуть подальше.
— Точно не заболеешь? Жуткая шуба, ты ограбил какого-нибудь инопланетного сутенера? — Ян явно пытался пошутить, но невозможно было избавиться от инквизиторских интонаций, когда он говорил о преступлениях.
— Купил в бутике на Невском, — признался Корак подергав за растрепанный леопардовый воротник. — Я с каждым разом ухожу все дальше, — невпопад сказал он. Ему иногда казалось, что он все делает невпопад, но можно было корчить гордость рядом с чужими — с людьми, демонами, эльфами… Но не с теми, кому он позволил узнать себя настолько, что его видели насквозь. — Может быть, однажды я не смогу вернуться, просто застряну между мирами, и я даже не буду пытаться вырваться, потому что мне покажется, что я здесь, в воспоминаниях. Потому что они — мой якорь, противовес. Когда не подчиняешься балансу, надо выдумать правила самому.
Возможно, сейчас он был на дне изнанки, опутанный собственными мыслями, вечно существующий в грезах, потому что Корак не мог умереть — он умирал постоянно, как его почти что падший мир, это был долгий процесс, раскатанный по вечности. Он не мог сказать точно, потому что все ощущалось слишком реальным: чистый запах свежего снега, холод снежинок на щеках, теплая рука Яна, помогшего ему подняться.
— Ты правда думаешь, что в Бездне мы тебя не найдем? — снисходительно спросил Ян, с этой гвардейской заносчивостью — с гордыней убийц богов и дьяволов.
Он потрепал Корака по плечу — возможно, перепутал с Джеком, который как раз приволок палку обратно. Или от снега отряхивал.
Знаешь, я так соскучился.
36. нет ничего приятнее путешествия, даже если приходится прорываться насквозь
37. даже если натруженные плечи горят и ноют, выжигаются калеными прутьями
38. он никогда не знает, что будет дальше, но иногда перехватывает мысли и ощущения
39. где-то его ждут
40. нити-пути теплые и маняще сияющие
Это не то чтобы мир — скорее бархатный кармашек на изысканном платье. Здесь Корака встречает она — та, что пережила многие цивилизации и, несмотря на его льстивые похвальбы, так очевидно поистрепалась. Да и он — тоже, такова участь всех бессмертных. Поэтому он свободно заходит в золотые обители Иштар, в ее райские уголки, в которых вместо сотен гурий — всегда она одна, встречающая его сахарной улыбкой.
Только перед ней Корак отваживается развернуть изуродованные крылья. Не потому что доверяет только склоненной над ними Иштар, которая тихонько напевает на мертвом языке, а потому что знает: если увидят другие, им будет больно из-за него, а это страшнее всего. Страшнее смерти. Корак не стоит этого.
Он платит Иштар за крупицы возвращенной, вылеченной магии бесконечными историями, пересказывает легенды из далеких измерений, вспоминает передряги, в которые попадал и сам. Она слушает его с благоговением; возможно — потому что он единственный помнит о ней, потому что он — ее последний служитель. Когда-то сотни мужчин целовали ее белые плечи и любовались золотой крошкой на рогах, гладили тяжелые косы, короной обвивающие голову… Но теперь остался лишь покалеченный Падший, которому не безразлична ее чарующая, совсем не угасшая красота.
Корак был готов построить в ее честь храмы и святилища, но это ничего не исправило бы. Ее время вышло.
Иштар много раз просила взять ее с собой, и Корак догадывался, что она одинока. Она не умела дружить с Бездной, она боялась ее — потому что Бездной была Смерть, был Ян, и Корак знал, что только со своей семьей тот ласков, как мурлыкающий кот, а Иштар лишится очаровательной головы, стоит ей ступить на грань изнанки. Он отговаривался, смеялся, шутил, рассыпал комплименты, в которых она терялась, обещал подарки и новые истории, и Иштар будто бы подпитывалась его пылкими клятвами.
Она обещала сделать так, что его ноги будут целовать… Но Корак неизменно отказывался. Он не любил и не умел умирать.
41. иногда он замечает рядом тени, блики, отсветы
42. кто-то смотрит на него, пробирается рядом сквозь сумеречный лес межмирья
43. он никогда не останавливается — не хочет испытывать судьбу, которая и так позволяет ему слишком много
44. если есть ходящие меж мирами — должны быть те, кто их ловит
Этот мир Кораку сразу понравился — он живой, настоящий, не унылая пустыня покинутых вселенных, изъеденных мраком, как ржавчиной, какие попадались ему в последние прыжки. Тут вся жизнь кипела на море, царствовал «золотой век пиратства», как сказали бы в мире, который стал его якорем, и Корак без сомнений отправился из глубины материка к морю, к соленым брызгам, оседающим на коже.
Он нанялся на корабль, доказав, что умеет немного колдовать — к счастью, этот был не из тех миров, где за такое могли отправить на костер, приходилось Кораку удирать из иных измерений, пока его не растерзали. Но здесь жизнь была относительно спокойной, пропахшей рыбой, солью и порохом, и он с наслаждением прислушивался к ощущениям, стоя на мерно покачивающейся палубе, словно Корак плыл не на деревянной большой лодке, а на живом существе, вдумчивом и неповоротливом.
Каре понравилось бы местное небо — огромное, синее, глубокое, как море, в котором оно отражается.
За бортом что-то мелькнуло, похожее на большую рыбу, и Корак любопытно перегнулся, наблюдая за мерными волнами, лижущими дерево. На мгновение он будто бы увидел девушку, но ее лицо было не нежным, а скорее хищным. Корак подумал, что ему стоит отодвинуться, чтобы ему не откусили лицо, но не сказать, чтобы ему это не понравилось.
Он ушел спать, забравшись в гамак, пока не услышал, как колокол надрывается на палубе. Вместе с остальными матросами Корак выбрался наружу, чтобы увидеть, как из-за острова вывильнул быстроходный бриг с черным флагом и летит прямо на них. Он успел заметить носовую фигуру пиратского корабля — девушку в развевающемся платье, юную и прекрасную, как рассвет. Занятный выбор для тех, кто топит палубы чужих судов в крови. Корак увидел, как запаниковали другие матросы, кто-то складывал руки в молитвенных жестах, обращаясь к своей богине.
Боги спали. Они оставляли свои миры или погружались в глубокую дрему, и их создания бродили потерянно и рыдали от ужаса, но никому до этого не было дела. Так и Верховная Богиня, имени которой, как выяснил Корак, никто не называл, оставалась глуха и безмятежна.
Она бы не помогла никому на кораблике с наивным именем «Мечта».
Кораку нужно было идти дальше.
45. между мирами нет ничего
46. ему кажется, что он уже учится разбирать дороги
47. за гранью нет ни света, ни тьмы, только гулкая голодная пустота
48. однажды он задирает голову и видит над собой еще сотни сияющих миров, покоящихся на переплетенных ветвях мирового древа
49. что-то смотрит на него оттуда в ответ
Богиня этого мира едва не раздирает его в клочья на подходе, но у Корака получается избежать столкновения. Она — сгусток вороновых перьев и чистой ярости, похожая на него. Может быть, у него тоже получилось бы стать богом для какого-то маленького отчаянного мирка, но Корак слишком ценил свою свободную неприкаянность.
Он смог проскользнуть — что ж, он тоже в каком-то смысле ворон, а разрывать своих на части некрасиво. Он снова встраивался, видел на троне юную девочку, которая заигрывалась с древней магией, с магией старых костей. Где-то рядом гремел рыцарский турнир, законно превращенный в бойню, а по ночам к городу, первопрестольному Афалу, приходили мутные призраки, воющие за стеной.
Служители вороньей богини явно мечтали его сжечь, но Корак умело притворялся безумцем. Говорил правду и только правду — и потому его считали умалишенным и не трогали, только снисходительно улыбаясь. Не может ведь человек из мрачного средневековья знать про постиндустриальные машины и телевидение — тогда Корак вспоминал самого себя, ошарашенного ближайшим миром, в который он попал, таким похожим на Кареон, но так дико развившимся. Владу до сих пор приходилось рассказывать ему про тонкости интернетов, и потому истории с Земли казались здесь красочными снами, которые ни за что не придут в голову к здоровому человеку.
Он притворялся кривым и танцевал до утра — или как там в песенке было?
Корак мог бы остаться, посмотреть, чем закончится пьеса. Из действующих лиц — злая девочка с костями и демоном за плечом и слуги вороньих перьев и проливаемой в честь богини крови. Белый город, выросший вокруг яблоневого сада, замер в ожидании того, что луна расколет небо и прольется кровью. Но смотреть на чужие катастрофы Корак давно устал.
50. в вышине нет ни слепящего вечного света, ни радужных бликов межмирного моста, трясущегося под ногами, ни райских кущ из яблонь, гранатов и инжиров, ни ангельских городов, ни слуг богов, у которых из средины огня видно подобие четырех животных, ни облика как у человека, но у каждого четыре лица (человека, льва, тельца и орла), ни прямых ног, сверкающих, как блестящая медь, со ступнями тельца, ни человеческих рук под крыльями, ни свободы, ни ветра, ни отчаяния, ни надежды
51. там есть Н҉̢̫͓̠̩͗̆̑̄̈͋̀͡и҈̡͇̘͋͛͝ч̶̡̟̞̬̣҇̀͐̌̋̒е҈̡͇̟̠̳̏͂̃̏͝г҉̫͖͔̱̬̈́̆͛̌͌̋̑͑͜͠о҉͕̪̳҇̇̉͐͛̾̚͜
52. и оно смотрит прямо в него
После путешествий через Бездну Кораку совсем не нравилось оставаться одному — потому что снова в груди разгоралось то тоскливое ощущение: ты блуждаешь между миров, и на многие воображаемые километры рядом нет никого, кто мог бы ему помочь, если что случится. Поэтому Корак не пошел один готовить завтрак на кухни при Дворце, а притащил с собой Кару, которая сидела на столе, сонно нахохлившись, и исподлобья наблюдала, как он колдует над сковородками.
— Ты уверен, что нужно класть так много специй? — спросила она.
— Это шакшука, так надо! — убежденно воскликнул Корак, всплеснув руками. Если бы против его умений готовить выступал Влад, он бы добавил еще праведного гнева, но с Карой не хотелось спорить.
Кораку нравился этот уютный закуток на кухне, отделенный от остальных, огромных, жадно пылающих помещений, которые обеспечивали Дворец лучшими блюдами в большие праздники. Маленькую кухоньку то ли создала, то ли захватила Ишим — ей тоже нравилось готовить для себя и для семьи, но обычно десерты демоницы были сладкими и воздушными, как она сама, ласковая и нежная, единственная, кому Корак мог бы доверить свои сокровища. И ее печенье ничуть не напоминало шкворчащую адскую смесь на сковородке.
Он оглянулся на Кару, почти что заснувшую заново — ночью они много пили, смеялись и под конец шатались по Столице, и Корак упорно хотел нарваться на неприятности, размахивая гибким хвостом с хищной стрелочкой на конце, явно подзуживая прохожих высказать что-нибудь насчет того, что в их мире хвосты имеются только у демониц. Ночь была пряная и дикая, Корак помнил чей-то визгливый хохот — возможно, его собственный, — и до сих пор чувствовал дразнящий привкус крепкого пойла и ночного прохладного ветра.
К счастью, бессмертное тело почти полностью избавляло от неприятностей похмелья, и голова сегодня не болела, поэтому он решил побаловать Кару вкусным завтраком. Правда, та смотрела на получившуюся алую смесь и с сомнением бормотала, что лучше, наверное, она в следующий раз возьмется за яичницу.
— Ты меня любишь? — спросил Корак, и это задумывалось как начало патетической тирады о том, что она обязана попробовать его шакшуку и признать, что это лучшее блюдо во всех мирах, но получилось неожиданно честно.
Корак понял, что выглядит совершенно нелепо — в старом потрепанном фартучке, украшенном розочками (разумеется, что еще могла выбрать милая Ишимка!), немного примятый со сна, перепачканный в соусе, пропахший ядреными пряностями… Здесь — к большой его радости — не было зеркала, но Кораку казалось, что это явно не тот вид, который Каре хотелось запомнить и полюбить.
Возможно, считал он, его просто любить не стоит. Безнадежное это дело.
— Очень, — вздохнула Кара. — Если мне придется расплатиться за это жизнью, то ладно, давай сюда свою хуетень.
Он улыбнулся — пересохшие от жара кухонь и столичного дня губы заныли. Слишком широко, слишком открыто.
— Я побывал в сотнях миров и легионах измерений, — усмехнулся Корак, дурацкие строчки вдруг пришли на ум, — я видел вещи, и людей, и миллионы изменений, из раздвоений и слияний, стремлений и испепелений, обременений, воздаяний, из противостояний и стремлений…
— Там будет конец? — совершенно варварски хмыкнула Кара. — Это уже вторые стремления. Я хочу есть.
— Ага. Мира, в котором я не люблю тебя, я не нашел ни одного.
Она с сомнением подняла бровь, но ничего не сказала.
53. он не двигается уже сотню тысячу миллион лет
54. грезит наяву, прячась от ужаса осознания в своих зыбких мечтах
55. думает о тех местах, в которых он был
56. о тех моментах, которые пережил вместе
57. о тех, что он мог бы пережить
58. может, ничего этого не было
59. и его — тоже
— Просыпайся! — крикнули ему, и Корак почувствовал, как кто-то вздергивает его на ноги за шкирку. Больно и унизительно, когти впивались в кожу, и он раскрыл глаза больше от раздражения, чем от того, что действительно проснулся.
Кажется, их называли гарпиями — женщин-птиц. Он растерянно смотрел сквозь нее, пытающуюся что-то ему прокричать, прокаркать, и снова начал закрывать глаза, веки были неподъемными, но щеку обожгло ударом. Сквозь перья мелькнули пальцы, и крылья обратились в белые руки, и Корак увидел ее лицо, отдаленно знакомое. Ее глаза сверкали обломками стали, скулы были обжигающе острыми.
Катарина Войцек, бабушка Влада. Еще одна странница между мирами, обманывающая Смерть под предлогом того, что тот — часть ее семьи.
— Что… что происходит? — пробормотал Корак, в голове было пусто.
— Нам надо бежать, — отрезала она. — Сейчас.
Что-то надвигалось на них из вечной тьмы, перебирая сотней лап, шумно дыша — или это его рассудок помутился от ужаса и рассеялся. Он снова оживал из мертвых, но теперь дело было в другом — в омертвении души, попавшейся в паутину изнанки… Нет, Бездна не была ему врагом, Бездна льнула к нему, иногда непокорно скалилась, как Херрет, иногда — мягко лохматила волосы, как рука Яна. Было что-то еще, что обитало в вышних мирах, что ждало таких нахальных странников, как он. Как он и Катарина Войцек, которая упрямо тащила его вперед, словно его ноги увязли в цементе.
Он растерянно посмотрел на ее руки. Они оканчивались черными когтями, но это было не важно.
60. руки Кары, обхватывающие его, когда они летят над сияющим городом, руки, уверенно хватающие за плечо, когда они шатаются по грязным улочкам, где пьяные с глазами кроликов…
61. руки Влада, шарящие по его горячему боку, залитому густой кровью, руки, на которых он умер, впервые оплаканный…
62. рука Яна, ложащаяся на раскалывающуюся голову прохладным компрессом, рука, вытягивающая его из безжалостного ледяного сугроба, в котором он спрятался…
63. рука Катарины Войцек, еще теплая, настоящая
64. он все еще жив
65. и они бегут
— Не разрывай руки! — взвыла Катарина, перекрикивая оглушительный звон изнанки и истошный вой где-то позади. — Прыгай!
Корак мог бы задавать глупые вопросы и пытаться вырваться, побыть независимым — не в его правилах было удирать, когда можно дать бой, но он выбрал подчиниться. Катарина никогда не являлась ему до этого, но он улавливал ее смазанный образ, когда переходил из мира в мир, она всегда держалась поближе к семье, и это было по-своему мило, но теперь Кораку казалось, что она просто опасалась того, что скрывается между дальних миров, подманивая кого-то вроде них в свои вечные сети, утягивая ниже дна.
А теперь они летели сквозь миры, не оборачиваясь, потому что следом неслось н̶͚̞̱̮̆̊̑̐͊͢͡ͅе̸̙̩̪̞̩͕̇͂̓̽͌̕͜ч̴̢̱̖̙̯͕̟͈̔͛͐̏͠т̶̡̠̮̞̙͆̏́̂̀̑͞о҈̡̱̘̪͚͙̪͌̒̅̕ голодное и злое, злое — оттого, что его добыча оказалась слишком резвой. Оно предпочитало усыплять сладкими дремами, навеянными изнанкой, держать узников вечными спящими красавицами, подпитываясь их силой, но ради наглецов согласно было сделать исключение и уничтожить. Разорвать. Выпить их кровь. У Корака ныло в груди — не от быстрого бега, потому что межмирье игралось с физическими ощущениями, а из-за удушливого страха. Теперь он знал, после чего не вернется. Никогда.
Раньше он, бывало, искал смерти, нарывался, но теперь Кораку не хотелось сдохнуть там, где о нем никогда не узнают. Спустя время они догадаются — и обязательно пойдут его искать, они не из тех, кто опускает руки и рыдает в углу. Злые слезы, злые слова, огненная любовь. Они его не бросят. Они попадутся в ту же ловушку, если смогут дойти до этих пределов.
— Что это? — спросил он у Катарины. — Почему оно еще не бросило нас?
— Оно охраняет дальние миры, — хохотнула Катарина; вокруг мелькал калейдоскоп вселенных, она неслась сквозь звезды и черные дыры. — Оно знает про вас, про тех, кто освободился от бога. Они идут. Нельзя считать, что ты сможешь провернуть такое и не привлечь внимание! Я не осуждаю, — бросила она, резко срываясь в мелкий мир справа, — но за все нужно платить!
Боги могут быть жестоки, могут уставать от своих миров — уставать их любить, могут погружаться в вечный сон. Но никто не убивал богов, как это сделала его семья.
— О них рассказывали истории, — прохрипел Корак, мимоходом рассматривая мир, который сковал вечный лед. Он все еще был жив, хотя казался покинутым. — Я слышал. Видел. Миры, которые вспыхивают, как спички, потому что кому-то еще хочется узнать, каково это. Вырасти.
Они бежали сквозь яркие, красочные вселенные, заглядывали только на мгновение, чтобы запомниться местным двумя яркими вспышками на горизонте, кометами, которые предвещали то ли скорое счастье, то ли большую беду. Они слишком спешили, чтобы вдаваться в подробности. На мгновение Кораку показалось, что он видит Землю, знакомый проблеск, но в перезвоне нитей послышалась фальшь. Он заглянул краем глаза: нет, это была одна из множества альтернативных версий, а может, просто слишком похожий мир, потому что во вселенной нет ничего оригинального, и здесь люди жили в разрушенных мегаполисах, спасаясь от Теней, порождений мрака, готовых сожрать тебя, если выйдешь за пределы защитной магии. Гребаный постапокалипсис — так это, кажется, называлось.
Прежде он никогда не заглядывал в похожие на Землю миры, просто потому что боялся все же обнаружить вселенную, где они не любят его. Отличия иногда оказывались минимальными, но в простых человеческих отношениях могло что-то переломиться: они могли никогда не встретиться, или ненавидеть, или убить друг друга, и Корак не хотел узнавать, что разобьет его сердце сильнее. Вот и теперь он зажмурился, боясь увидеть слишком много.
— Они долго думали! — заметил он, хотя Кораку страшно хотелось узнать, кто такие эти «они». — Столько лет прошло!
— Секунда в масштабах вечности! Это их авангард, но скоро будут другие. Ближе. Вы должны быть готовы! Знаешь, что такое ultima ratio?
— А я смотрю, это у вас с Владом семейное — говорить на латыни…
— Последний довод королей! — рявкнула она. — Знаешь какой? Казнить всех, кто посмел пожелать свободы!
Он снова и снова задавался вопросом, как много времени провел в ловушке. Может, его родной мир окончательно разнесло под тяжестью неумолимой энтропии, может, все, кого он любит, сгинули в очередной войне. Корак должен был убедиться. Скоро. Как можно скорее.
66. не отпускай руку, ни за что не отпускай
67. он чувствует, как пальцы размыкаются, как его толкают в спину
68. н̶͚̞̱̮̆̊̑̐͊͢͡ͅе̸̙̩̪̞̩͕̇͂̓̽͌̕͜ч̴̢̱̖̙̯͕̟͈̔͛͐̏͠т̶̡̠̮̞̙͆̏́̂̀̑͞о҈̡̱̘̪͚͙̪͌̒̅̕ позади ревет и воет, все приближаясь, нагоняя, и единственный шанс — рвануться в проблеск знакомого мира-якоря
69. самое главное, говорит Катарина, беги
70. не останавливайся
71. не оборачивайся
72. передай моим остальным внукам, что я их люблю
73. может быть, проще не любить никого, чтобы сердце так не надрывалось, когда расплетаются сцепленные намертво пальцы
Она слишком свободна даже для боевого мага, и Кораку показалось, что она все равно увильнет, перепрыгнет, обойдет жуть с изнанки, потому что такие, как она, не умирают по-настоящему. Он не осмелился наблюдать, чтобы не рассеивать эту смутную надежду, но он чувствовал, знал, понимал, как она снова обрастает перьями и обращается в гарпию, чтобы врезаться в многоногое многоротое н̶͚̞̱̮̆̊̑̐͊͢͡ͅе̸̙̩̪̞̩͕̇͂̓̽͌̕͜ч̴̢̱̖̙̯͕̟͈̔͛͐̏͠т̶̡̠̮̞̙͆̏́̂̀̑͞о, выбить из равновесия и завязнуть когтями там, где у нормального существа расположено гулко стучащее сердце. Такое как раз надрывалось пульсом в ушах Корака.
74. он близко, и возле этого мира к нему возвращаются не только последние силы, но и память
75. он искал, куда стекают эти слухи о готовящейся войне против зарвавшегося мира, решившего отринуть гнилой божественный порядок
76. слухи сливаются, как кровь с алтаря по желобкам
77. и он находит их след, отпечатывает цвет, звук и запах на изнанке, божественную истину
78. он должен сделать хоть что-то, чтобы их защитить
Корак никогда не был героем, хотя у него имелись все шансы. У него был таинственный артефакт — медальон с демоном Везувием; в меру трагичное прошлое с массой кровавых подробностей — хотя он не любил вспоминать службу в Легионе; прекрасные дамы в избытке — безумные эльфки, служительницы паучьей богини, и целый рассадник рабынь; несколько красивых воскрешений — он не особенно сожалел о павших на Уруш, но они отдали жизни за него в день его рождения; патетическая жертва ради умирающего мира — горло порезал ножичек, огненно-рыжая девчонка дрожала, как листок на ветру; и даже меч с именем, как полагается любому уважающему себя главному герою — правда, его клинок назывался Острый Сукин Сын, но Корак считал себя чертовски остроумным.
Справедливости ради, у Корака и великим злодеем стать не вышло: скурвился на старости лет. Подобрел.
Решившись сделать что-то героическое, он чуть не провалился, и теперь позади Катарина с клекотом сражалась, рассыпая глянцево блестящие перья. Она была готова за него умереть, хотя они никогда не говорили прежде, но знали друг друга по рассказам, пересекались взглядами на изнанке и расходились в разные миры.
79. он злится, ярость полыхает, как в те моменты, когда его сердце делает первый удар после воскрешения
80. кем бы они ни были, чем бы о̵̨̘͔͈̠͚̞̎͋̾̽̐͋̒͡н̸̡̛̙͉̓́͌̿̚о̸̨͇͎̦͎͌̀̊͑́͡ ни было, у него отняли время
81. десяток возвращений домой
82. кару, стискивающую его объятиями, как будто мечтает сломать ему ребра
83. влада, ехидно скалящегося, стоит ему сказать хоть слово
84. яна, упрямо пытающегося заставить его вымыть посуду хотя бы раз в жизни
Корак всегда вдыхал поглубже, прежде чем броситься в новый мир, но сейчас ему горло выжгло от злости.
85. все эти дни, проведенные в неволе
86. пару веселых попоек с карой
87. пропущенный день рождения яна, который он успешно выдумал
88. то, как влад смеется и отбирает у него геймпад, когда он начинает выигрывать
89. яна, накидывающего на него клетчатый теплый плед
90. десяток поцелуев в висок от кары
91. наставленные рога на фотографии с владом
92. закатившиеся глаза яна, просящего переписать отчет
93. еще один общий полет, и еще, и снова, и опять
94. мягкие волосы яна, заснувшего у него на плече
95. влада, упрямо шнурующего его потрепанные берцы
96. завтрак от кары и растворимый кофе в постель
97. влада, помогающего зашить глубокий порез на боку
98. и напевающего, когда корак не может заснуть
99. они все у него отобрали
Он обязательно потребует долг у тех, кто решил покуситься на их свободу, и он помнит обещания Катарине, которая сражается за его спиной. Изнанка кричит на сотню голосов, когда он продирается — к знакомому хмурому небу, к запаху ржавчины и морской соли, к шумному городу нелюдей и людей. Солнце закрывает затмение, и красные молнии сверкают, отдаленно грохочет гром.
100. он наконец-то улыбается