— Едем за Ридом в аэропорт! — радостно сообщает Боргес.
С подобных фраз обычно начинаются истории, на протяжении которых вас не ожидает ничего, кроме лютейшего пиздеца. Салим это знает не понаслышке.
Боргес тоже, но он синоним словосочетанию «лютейший пиздец», а посему Салим полностью разделяет настроение Зандли, которая едва не роняет дробовик на пол после такого шокирующего во всех смыслах заявления.
Боргес светится, как елочная гирлянда в торговом центре Джакарты на Рождество, но знаете что? До Рождества еще далеко. Ты с этим завязывай.
Вообще-то, у них тут, вроде как, серьезное дельце: они заняты, и все такое. Боргес про Девантору, свинтившего несколько минут назад, и думать забыл. Действительно, какое ему до этого дело, когда…
За кем, блять, думает Салим.
— За кем, блять? — переспрашивает Салим вслух. Возможно, ему заехали по голове прикладом, а он и не заметил. С кем не бывает, правда же?
Проще поверить, что Салим в бреду, чем в то, что Эйдан — да за какие, мать твою, грехи — Рид на пути в Джакарту.
— Он угнал самолет с помощью зажигалки, Сэл! Ты представляешь? Никогда в нем не сомневался, — горделиво заявляет Боргес.
На самолете, который он угнал… чем, блять?
Проблема в том, что и Салим, к своему превеликому сожалению, в способностях Рида не сомневается. И да, он очень сожалеет обо всем, что связано с ним — о чем-то больше, о чем-то меньше, но итог одинаков — лучше его самолету в Джакарте не приземляться. Ради всего святого, вы бы тоже жалели, если бы знали, о ком идет речь.
Да вы издеваетесь.
Если бы у Салима был список людей, которые ему не нравятся, то он бы наверняка поделил их на категории ему неугодных: люди, которые насолили Церкви; люди, которые насолили непосредственно Салиму (его вам совет так не делать); кидалы; всякие имбецилы, которые по дефолту бесят своей непробиваемой тупостью (этот список, кстати, был бы самым длинным) — даже здесь, в Церкви их больше, чем предостаточно. Эйдан Рид.
Да, у Рида была бы своя персональная категория имени его — он бы наверняка был невероятно горд этим фактом. Салим без зазрения совести заносит его и во все остальные. Сначала карандашом — бывает, люди ошибаются, умнеют, становятся взрослее, — но вот уже как три года жирным «больше никогда не связываться» в самом начале списка.
Больше никогда не связываться, думает Салим.
— Я еду с вами, — заявляет Салим.
***
Салим откидывается на спинку сидения и вздыхает так, будто на него свалилась вся вселенская немилость, и в этом вздохе отчетливо проскальзывает — господи, за что — красноречивее любых слов. Даже раздражающий обычно голос Андрея кажется не таким раздражающим — скорее, служит некой отдушиной. Кто бы мог подумать, что голос Андрея станет для Салима отдушиной в принципе.
— Пак Салим, а кто этот Эйдан Рид? — ну вот, Андрей, ты все испортил. Захлопни варежку.
— Скоро узнаешь, — бубнит Салим и складывает руки в замок на животе, стекая по сидению.
Уму непостижимо, что такого должно было случиться, чтобы этот полудурок сунулся в Джакарту, где его хочет убить каждый первый?
Ладно, каждый второй. На раз-два, рассчитайтесь!
Салим отрапортует: Второй!
Один только Бог — если этот ублюдок существует — знает, как три года назад, после побега Рида с деньгами, кстати, Церкви, Салим в красках по ночам представлял, как однажды снесет ему голову. Быстро и безболезненно в память об их длинной истории. Не потому что Салиму жалко Рида, а потому что слушать его болтовню больше положенного совсем неохота.
Как бы не хотелось отрицать очевидного — у них с Эйданом Ридом богатая история, начавшаяся плюс-минус десяток лет назад. Салим не считает.
Когда он попал в Церковь Святого Ласкано, первым, кого он встретил — был именно Рид. Взбалмошный, наглый пацан со странной прической — ему бы стилиста нормального, вот честно. Надо отдать должное, за все то время, что они были знакомы, он без труда придерживался своего жизненного амплуа — это какой же дикий труд, должно быть, оставаться таким невыносимым придурком.
Сказать, что они не сошлись в характерах — не сказать ничего. Рид глупо, абсолютно не интеллектуально продолжал сыпать шутками о росте Салима и его вспыльчивом характере, за что моментально получал пиздюлей. Это у Рида любимая забава такая — от всех пиздюлей получать. Салим все не понимал, как человек по жизни может вести себя как законченный имбецил, но в конце концов на важных поручениях от его преосвященства все выгорало, как бы не хотелось признавать, благодаря его «охуительным» планам, которые изначально всегда звучали так, будто они собираются на групповой суицид. Священники-смертники.
Говорят, что противоположности притягиваются. Хуйня какая-то, если честно.
Хотел бы сказать Салим.
Вместо этого Салим вспоминает, как через три года после его прихода в Церковь он получает свое первое — С боевым крещением, Салим! — серьезное ранение. Вспоминает, как Рид тащил его на себе несколько кварталов, пока их не подобрали. Вспоминает, что первым, кого он увидел, когда открыл глаза, был Рид. И Салим, конечно, не эксперт. Салиму бы хотелось верить, что этот идиот хотя бы немного спал в тот день. Но выглядел он уставшим и разбитым, поэтому ответ напрашивался сам по себе — не спал. И надо же быть таким идиотом — что с Салимом вообще могло приключиться в стенах Церкви?
Вместо этого Салим вспоминает узкие лавки в молитвенном зале. Вспоминает теплые губы на своих. Вспоминает крепкие объятия, в которых не стоило забываться — это он сейчас понимает и знает, что, быть может, он Эйдана Рида ничуть не умнее. Рид нес какую-то херню между выдохом и вдохом — раздражал этим жутко. Никогда не умел заткнуться вовремя. И наверняка в конце концов все заканчивалось его избиением. Чуть позже.
Их отношения с Ридом никогда нельзя было назвать хорошими. Срались постоянно без повода и без? Естественно, как же без этого. Были ли их отношения странными? Наверняка. Близкими? Как бы не хотелось признавать, но да.
Большую часть времени, проведенного с Ридом, Салиму просто хотелось пустить пулю в лоб ему или себе, чтобы не слушать его праздную болтовню и не видеть это осточертевшие уже лицо. Вместо пули в лоб — поцелуи на заднем сидении внедорожника. Вместо пули в лоб — совсем не терпеливое, но смирение.
А потом случилось это. Эйдан, мать его, Рид прикарманил денежки Церкви и свалил, куда глаза глядят. Слова «гнев», «злость» и все остальные синонимы к этому чувству не могут описать то, что испытывал Салим в тот момент, но больше всего он чувствовал себя преданным, и ненавидел в себе это. Наверное, к этому всему были предпосылки, а он, дебил, их проморгал.
Салим тяжело вздыхает и постукивает пальцем по «Беретте», спрятанной в рясе.
Первое правило выживания в Джакарте: нельзя красть у своих.
Второе правило выживания в Джакарте: если уж украл — не возвращайся.
Третье правило выживания в Джакарте: никогда не верь Эйдану Риду и уж тем более не…
Четвертое правило выживания в Джакарте: стреляй на поражение.
Салим отодвигает дверцу минивэна и кричит:
— Тащи сюда свою задницу, Рид, иначе я тебя сам пристрелю.
И конечно не стреляет.