Атсуму приходит в сознание, и первое, что он ощущает — адскую головную боль. Он тихо стонет и пытается разлепить глаза, но тут же закрывает — яркий солнечный свет из незашторенного окна слепит. Он лениво переворачивается на другой бок и касается тыльной стороной ладони чужой оголенной спины.

Вообще-то, он не относится к алкоголю фанатично — это так, чтобы вы просто знали и не думали ничего лишнего. Выпивает редко и в меру, но вчера был особенный случай. Случай, который требовал отчаянных мер.

Тело, будто налитое свинцом, кажется неподъемным, и где-то на периферии сознания мелькает воспоминание о предстоящей сегодня вечером игре в пляжный волейбол. И если он не оклемается до вечера — он умрет. Совершенно точно не выживет — какая глупая смерть, он был очень хорошим парнем, помянем. Он решает, что стоит подумать об этом немного позже, а, пока у него есть возможность еще немного вздремнуть — он ею воспользуется.

Атсуму придвигается к Шое ближе, обнимает его за плечи и утыкается носом в теплую шею. Это единственное, что сейчас имеет хоть какое-то значение. Хорошо, спокойно, а главное — тихо, и никакого Ойкавы Тоору. Может, он вообще ему приснился? Было бы здорово. Он очень скучал по их совместным ленивым утрам.

— Ребя… — слышит он знакомый бодрый голос, который обрывается на полуслове. Ну, честное слово, Атсуму уже был на полпути в такой желанный сладкий сон, — та… я приготовил завтрак.

Атсуму туго соображает.

— Эй, мистер «проснись и пой», который сейчас час? — другой голос, совсем рядом, почти у самого уха — хриплый и низкий после сна. Чужие пряди волос щекочут ему нос.

Очень туго из-за головной боли.

— Одиннадцать утра, — сообщают у двери.

— Ничего себе мы поспать.

Атсуму туго соображает, но в какой-то момент наступает прозрение. Желание притвориться мертвым растет в геометрической прогрессии.

Какого вообще хрена, думает Атсуму.

— Эй ты, — зовет его Ойкава, — отлипни от меня и дай встать.

— Какого вообще хрена? — повторяет Атсуму вслух. Резко одергивает свою руку с его плеча и отворачивается лицом к окну. — Что ты здесь делаешь?

Блядское солнце. Блядский Ойкава Тоору.

В жизни Атсуму было множество херовых пробуждений. Например, когда Осаму измазал его и все, до чего мог дотянуться, зубной пастой в отместку за то, что днем ранее Атсуму разбудил его стаканом холодной воды в лицо.

В жизни Атсуму было множество херовых пробуждений, но это бьет все рекорды.

Если однажды ему надо будет составить топ, то сначала будет это утро, а потом уже все остальные — и Осаму со своей зубной пастой тоже.

— Я здесь живу, — Ойкава прочищает горло и его голос становится таким же отвратительно высоким и раздражительным, как и всегда. Атсуму, надо сказать, совсем по нему не скучал.

— Твоя комната дальше по коридору, если мне не изменяет память, — хрипит он.

— Это комната Шое дальше по коридору, — голос Ойкавы звучит действительно злорадно. — А ты лежишь в моей комнате, на моем матрасе, и еще выпендриваешься, — он пихает его пяткой в задницу так, что тот едва ли не валится на пол. — Неблагодарный.

Нет, это утро определённо возьмет гран-при у любого хренового утра.

— Если вы немедленно не закончите ругаться, то останетесь без еды, — Атсуму нехотя открывает глаза, поднимает голову настолько, насколько это вообще возможно, и тут же тихо шипит — он буквально может чувствовать, как его мозг гуляет по черепной коробке. Точнее то, что от его мозга осталось, раз он каким-то образом оказался в этой комнате и на этой кровати.

— Таблетки на кухне, — голос Хинаты немного смягчается и он выходит из спальни, а следом за ним и Ойкава. Атсуму не смотрел, но слышал шаги босых ног по полу.

Перспектива притвориться мертвым или сбежать все еще кажется не такой плохой, потому что он действительно мало чего помнит со вчерашнего вечера. Возможно потому, что его мозг вообще едва ли сейчас может обрабатывать хотя бы какую-то информацию. Он тяжело вздыхает и на одном усилии воли принимает вертикальное положение, за что тело ему спасибо, конечно, не говорит.

Он поднимается с кровати, которую, несмотря на то, что она Ойкавы, покидать совсем не хотелось, и осматривает комнату в поисках своих вещей — значит, ему все-таки удалось вчера раздеться, а не завалиться спать в том, в чем есть. Или его кто-то раздел.

Комната Ойкавы мало чем отличалась от комнаты Шое по обстановке, но вещей тут явно было куда меньше. Пустой письменный стол, пустые полки над ним. Лишь наполовину открытый чемодан в углу комнаты говорил о том, что здесь кто-то живет. И когда он вообще успел его сюда притащить, если весь вечер провел с ними?

Его футболка и шорты нашлись с другой стороны кровати — аккуратно сложенные на журнальном столике. По всей видимости, это точно не дело рук Атсуму. Он даже в свои лучшие дни так вещи вечером не складывает. Он натягивает шорты и перебрасывает футболку через плечо, выходя из чужой спальни в надежде, что это первый и последний раз, когда он здесь оказался.

В прихожей пахнет едой и желудок Атсуму тут же бьет тревогу и скручивается в узел от внезапно проснувшегося голода. Вчера перед баром он перекусил рисом с овощами, а после выпил слишком много алкоголя — неудивительно, что его организм бастует.

Он заходит на кухню и молча садится за стол.

— Держи, — Шое протягивает ему стакан воды и пару таблеток. — Выпей, это должно помочь.

Атсуму закидывает их с ладони в рот и залпом осушает стакан воды.

— Спасибо за еду, — он складывает руки в молитвенном жесте, зажимая между ними палочки.

Атсуму ловит себя на стойком ощущении дежавю. Когда-то они с Шое проводили так каждое свое совместное утро. Атсуму не то чтобы любит и умеет готовить — все эти умения и таланты без остатка достались другому брату — поэтому эту часть на себя всегда брал Шое — готовил он, надо сказать, замечательно. В свои выходные, когда никуда спешить не было нужды, они могли часами сидеть за завтраком, болтать о всякой ерунде или смотреть матчи по волейболу в интернете — свои или чужие, это совершенно не имело значения.

Иногда они ленились — точнее будет сказать, Атсуму ленился — и весь день валялись дома, что давалось Шое очень тяжело. Он никогда не мог усидеть на месте — слишком энергичный для этого мира — но шел Атсуму навстречу.

Иногда они выходили играть на спортивную площадку рядом с домом и кидали мяч. Нередко к ним присоединялись дети со двора. Не то чтобы Атсуму был от этого в восторге, но вот Шое — очень.

Все эти воспоминания кажутся такими далекими, будто из другой жизни, а не какого-то года назад. Сон — не иначе.

— Очень вкусно, Шое, — говорит Атсуму, опустошив свою тарелку. — Спасибо.

— Обожаю, когда ты готовишь! — Ойкава откидывается на спинку стула и потягивается. Атсуму недовольно хмурится.

Ну почему из семи миллиардов людей именно он? Наверное, Ойкава может задать мирозданию тот же вопрос, но Атсуму это мало волнует. Ойкава его успешно игнорирует.

— Я надеюсь, что вы не забыли о сегодняшнем матче, — Шое смотрит на Атсуму, и тот мотает головой, делая глоток сока, мол «не забыл».

Забудешь такое. Мало он в жизни позорится. Надо больше.

Плотный завтрак и таблетки понемногу облегчают его плачевное состояние. Следующий пунктом в его оздоровительном турне — душ. Он встает из-за стола и кладет свою тарелку в раковину.

— Я в душ, — разворачивается и покидает кухню.

Не то чтобы ему улыбалось оставлять Ойкаву и Шое без присмотра наедине, но он все еще чувствует себя слишком уставшим. Возможно, отрезвляющий душ поможет освежить события прошлой ночи.

Он прикрывает дверь в ванную комнату, проводит пальцем по сенсорной панели душевой и стягивает с себя шорты вместе с боксерами, оставляя прямо на полу. Шагает в кабину и подставляет лицо прохладным струям воды. Ну вот, другое дело. Вся тяжесть из тела медленно, но верно уходит. Становится легче дышать и головная боль уже не так сильно мешает жить. Возможно, ему стоит еще немного поспать — в этот раз на кровати Хинаты — и все станет совсем хорошо. Насколько это возможно, конечно, учитывая положение вещей.

Он припоминает лишь какие-то обрывки произошедшего, которые как бы намекают, что он мог забыть поистине страшные вещи, за которые ему будет стыдно. Он припоминает их посиделки на мягких креслах, танцы на побережье — а ведь Атсуму не любит танцевать! — ладони Шое на своих бедрах. И ту голубую дрянь, которую весь вечер пил Ойкава, но в своих руках.

Остается надеяться, что он не натворил дел. С его везением, как у утопленника, только и остается надеяться. А потом, в случае чего, как раз-таки утопиться, чтобы этого стыда не чувствовать.

Он наскоро вытирается полотенцем и выходит из ванной. На кухне уже никого нет, поэтому он шагает в комнату Шое, шлепая мокрыми босыми ногами по полу. На его удивление, в спальне тоже оказывается пусто. Он хмурится. Ему совсем не улыбается идти в ту комнату. Нет уж. Он подождет Шое здесь.

Атсуму хватает на минут пять.

В нем терпения ноль.

Дверь в комнату Ойкавы открыта. Он находит его лежащим на диване и читающим какую-то книгу.

— Не знал, что ты умеешь читать что-то кроме спортивных журналов, — вырывается у Атсуму.

— Не знал, что ты судишь людей по себе, — парирует Ойкава, даже не посмотрев на него.

— Где Шое?

— Скоро вернется, ему нужно съездить к тренеру.

Ответ получен вполне исчерпывающий, поэтому Атсуму уже было хочет пойти в спальню Шое и разворачивается спиной к Ойкаве. Замирает в проходе, вздыхает так тяжело и мученически, будто все беды Вселенной упали ему на плечи — чувствует он себя, кстати, именно так. Любопытство, так или иначе, берет над ним верх — когда это вообще для него заканчивалось хорошо, напомните? — и, наверное, лучше бы спросить у Шое, но…

— Что вчера было?

…не выдерживает.

— О, — тянет Ойкава, и Атсуму, наконец, удается завладеть его вниманием, — ты действительно ничего не помнишь?

— Не то чтобы ничего, — Атсуму хмурится. — Ладно, забудь, — и собирается уйти.

— Я уехал на минут сорок, чтобы перевезти свои вещи, — продолжает Ойкава, — а, когда вернулся, ты был уже о-о-очень сильно пьян, поэтому нам пришлось тащить тебя домой. Дальше продолжать?

Атсуму молчит, а Ойкава усмехается. Встает с кровати и подходит к Атсуму вплотную, хочется по инерции сделать несколько шагов назад, потому что Атсуму просто терпеть не может, когда нарушают его личное пространство, но Ойкаву, похоже, это мало волнует.

— Потом ты, едва стоя на ногах, — продолжает Ойкава чуть тише, — подошел ко мне и сказал, — он наклоняется чуть ближе, обжигая его ухо горячим дыханием, — Ты мне не нравишься, — он фыркает. — Так вот, ты, может, не запомнил, но я повторюсь — ты мне тоже не нравишься, но мне очень нравится Шое, — Ойкава резко отстраняется и делает два шага назад. — После этого ты перепутал комнаты и завалился спать на мою кровать. Шое тебя раздел и уложил нормально. Дальше ты знаешь.

— В целом, — Атсуму пожимает плечами. — Я с собой согласен.

— Я в этом и не сомневаюсь, но… — Ойкава обреченно вздыхает, устало потерев пальцами переносицу, — нам придется как-то эту проблему решить. На эти две недели, разумеется.

Атсуму понимает, что в словах Ойкавы, на удивление, есть рациональное зерно. Единственный вопрос: как двум говнюкам ужиться в одном доме и не поубивать друг друга при этом? Атсуму, да и Ойкава, он в этом уверен, с удовольствием бы обошлись без общества друг друга, но это бы значило, что кому-то из них придется проводить с Шое меньше времени и вообще съехать из этой квартиры.

Не будем забывать, что они оба говнюки. И один другому точно не уступит.

Поэтому…

— Давай попробуем, — Атсуму облокачивается плечом о дверной косяк и скалится — с таким выражением лица уж точно не проводят мирные переговоры.

— О, — Ойкава приподнимает брови в удивлении, — ты действительно готов оставить свою неприязнь при себе?

— О, — копирует его Атсуму, — ты многого не знаешь о моих талантах.

— Как интересно, — Ойкава смеется. — Но я и не стремлюсь.

— Это правильно.

Все еще можно задушить его подушкой, не правда ли?

***

— Я тебя уничтожу! — кричит Атсуму.

— Нет, это я! Да бли-и-ин, куда ты прешь? — стонет Ойкава, едва борясь с желанием откинуть в сторону джойстик и пойти дочитывать книгу, которую он читал до того, как они с Атсуму…

 О, господи.

Шое стоит в дверях своей комнаты и открывает рот, потом вновь закрывает, боясь нарушить эту своеобразную, но все-таки идиллию. Его не было меньше часа.

— С тебя ужин, — победно восклицает Атсуму, хлопнув Ойкаву по плечу. Тот недовольно шипит и все же откидывает джойстик в сторону, слезая с кровати.

— Он, — Ойкава поворачивается к Шое лицом и тычет в Атсуму пальцем, — просто отвратителен.

— Просто у кого-то руки не из того места растут, — довольно тянет Атсуму.

— Я волейболист, — Ойкава задирает нос, — и у меня по определению руки растут из того места. Скажи ему, Шое?

Шое все еще стоит в дверях, не в силах перебороть свое немое удивление по поводу увиденного. Ну знаете, очень сложно поверить глазам, когда на протяжении полусуток только и слышишь их ругань. Не сумев сдержаться, он заливается смехом, согнувшись пополам, и хватается за живот.

— Что смешного?

Смешного они оба тут ничего не видят. Похвалил бы их лучше за готовность на подвиги.

— Вы такие забавные, — говорит вместо этого Шое сквозь смех. — Правда.

— И вообще, я не люблю футбол, — после этих слов Ойкава удаляется из комнаты весьма уязвленный своим проигрышем, а Атсуму впервые с момента их встречи чувствует над ним превосходство. Пусть это всего лишь игра в фифу, но, знаете, этого ему сейчас достаточно, чтобы настроение от отметки «хуже некуда» поднялось до устойчивой единички из пяти возможных.

— Вы, кажется, нашли общий язык, — Шое проходит в комнату и стягивает с себя футболку, кидая ее в корзину с грязным бельем. — Я рад.

— Не то чтобы, — Атсуму провожает это движение томным взглядом и облизывает губы.

Все его планы, которые он строил еще будучи в Осаке, идут псу под хвост, но он не желает упускать данный ему Вселенной момент. Может, эта сучка облагоразумилась и сошла в милость. Он подходит к Шое со спины и целует его в покрытое россыпью веснушек плечо. Проводит кончиком носа вдоль изгиба шеи и прикусывает мочку уха, на что Шое ойкает и звонко смеется.

— Тсуму, — он разворачивается, кладет руки на его плечи и притягивает к себе. Целует отрывисто и легко.

— Что? — Атсуму улыбается ему в губы, — я соскучился по тебе смертельно. — Он и думать уже забыл, что они здесь не одни. Ему бы Шое сжать в своих объятиях и не отпускать все оставшиеся у них две недели.

— Я то… — Шое обрывает себя на полуслове.

— Эй, чем вы тут занимаетесь? — «и без меня» читается в смеющемся взгляде Ойкавы. Атсуму прямо сейчас хочется отменить пакт о перемирии и выкинуть его за дверь. Желательно пинком под его спортивный подтянутый зад.

— Ты всегда такой назойливый? — тон у Атсуму насмехающийся, но при желании можно уловить нотки недовольства в его голосе.

Но какая ему разница, у него карт-бланш на мудачество. Впрочем, как и у Атсуму.

— Я всегда такой назойливый, Шое? — И Ойкава, конечно улавливает.

— Вы оба невыносимые, — Шое вздыхает и улыбается. — Может, хотя бы перестанете друг друга задирать?

Ну-у-у, скажешь тоже.

Шое высвобождается из объятий и Атсуму едва сдерживается от обреченного стона. Наблюдать за тем, как Шое подходит к Ойкаве и целует его в уголок губ — неприятно. Еще неприятней лицезреть победную улыбку Ойкавы, направленную в его сторону. Атсуму отводит взгляд, потому что нет сил на все это смотреть и, ну, ему вообще-то обидно.

Вселенная его ненавидит. Ну ничего, он будет ненавидеть ее в ответ.

— Прекратите ругаться, — просит Шое. — Иначе я от вас съеду сам, — и выходит из комнаты.

***

Вечером в Рио душно, и даже на улице практически нечем дышать. Впрочем, как и в любое другое время в сезон. В квартире спасают вентиляторы — на улице не спасает ничего. Лишь на побережье, с которым у Атсуму, кстати говоря, не лучшие воспоминания, становится немного проще из-за легкой прохлады, тянущейся с океана. Не то чтобы это спасало тех, кто здесь собрался покидать мяч.

Они проходят мимо бара, в котором вчера отдыхали, вдоль по побережью, и оказываются, наконец, на той части пляжа, где собирались любители пляжного волейбола. На песке специально растянуты несколько сеток на безопасном расстоянии друг от друга, чтобы не мешать игре других команд. У одной из таких сеток скучающе стоит парень и крутит на пальце волейбольный мяч — невооруженным взглядом видно, что парень этот местный. Заметив их, он прекращает крутить мяч, обхватывает его двумя руками и широко улыбается.

— Ниндзя Шое!

— Эйтор! — Шое срывается с места и оставляет их с Ойкавой позади, подбежав к своему другу.

— Привыкай, Шое здесь любят, — лениво тянет Ойкава.

— Как и везде, — Атсуму усмехается.

И возразить тут, конечно, нечего. Им с Ойкавой явно есть чему поучиться у своего… Атсуму задумывается над тем, какой статус присвоить Шое в своей жизни, и останавливается на друге. Да, им определенно есть чему поучиться у своего друга.

— Привет, Тоору, — Эйтор протягивает руку Ойкаве, когда они подходят ближе, и тот, коротко кивнув, пожимает ее. — А ты, — внимание Эйтора смещается на Атсуму, — наверное Атсуму Мия. Шое много рассказывал о тебе.

Атсуму эти слова заставляют приосаниться и довольно улыбнуться. От Ойкавы не ускользает перемена его настроения: он тихо фыркает себе в кулак и прокашливается. Атсуму бросает на него недовольный взгляд вполоборота и снова поворачивается к Эйтору.

— Я тоже наслышан, — не совсем честно было бы сказать так. До вчерашнего вечера он даже не знал, что у Шое остались настолько близкие знакомые в Бразилии. До вчерашнего вечера он даже не знал, что тот «кое-кто», появившийся в жизни Шое — Ойкава Тоору. Но это, пожалуй, сейчас опустим.

— Класс! — воодушевленно говорит Эйтор и хлопает себя по бедрам. — Как будем делиться?

После этого вопроса все как-то напрягаются. А, быть может, это только Атсуму напрягся, потому что дальше следует…

Дальше следует это:

— Мы, — говорит Ойкава и делает шаг вперед, — думаю, справимся, — смеется и хлопает его — Атсуму! — по плечу, — правда, Тсуму?

Атсуму надеется, что это у него нервное.

— О-о-о, — тянет Шое. Это одобрительное «о». Это «о», которое Атсуму совершенно не нравится. — Мы так давно не играли с Эйтором вместе.

Если бы он мог бы задохнуться от возмущения, он бы задохнулся.

Атсуму думает, скольких проблем можно было бы избежать, если бы он этой ночью задушил Ойкаву подушкой. И самое обидное, что у него были все шансы.

«Но, Шое, вы с Эйтором профессиональные игроки, я никогда не играл в пляжку» — хочет сказать Атсуму.

— Отлично, мы вас сделаем, — вместо этого говорит Атсуму.

Им конец. С его просто «восхитительным» умением находить с сокомандниками общий язык — особенно, когда твой сокомандник Ойкава Тоору — им точно конец.

— Мы дадим вам фору и сыграем на наветренной стороне первыми, чтобы Атсуму смог пообвыкнуться, — Эйтор, приподняв сетку над головой, встает на свою сторону.

— Эй, — Шое мягко смотрит на Атсуму, прежде чем положить свои горячие ладони на его такие же горячие щеки. — Расслабься, мы здесь ради удовольствия, а не готовимся к Олимпийским.

— Он бы и там продул, — хохочет Ойкава, но тут же осекается и поднимает руки, сдаваясь. — Не в обиду тебе, Шое!

— Ну хватит! Вам что, по пять?

Да, им по пять. Как ты не заметил раньше, прежде чем с ними связаться? Тут же все налицо.

— Ради удовольствия так ради удовольствия, — громко говорит Атсуму и потягивается. — Погнали.

Погнали. Так говорят люди, которые уверены в том, что делают. Так говорят люди, которые готовы к тому, что они собираются делать. Атсуму готов не был. Предоставленная им на первые семь розыгрышей подветренная сторона совершенно не облегчает ему задачу. Хотя Ойкава, жужжащий ему над ухом, утверждает, что он бы загнулся. Какая разница вообще? Он и так загибается.

Ноги вязнут в песке, прыжки получаются не такими привычно высокими и удачными, как хотелось бы. Траекторию мяча угадать, как кажется Атсуму, практически невозможно. Ойкава жужжит над ухом обратное, и Атсуму хочется его ударить — умник тоже нашелся.

Вы даже представить себе не можете, как тяжело тем людям, которые в смежном спорте чувствуют себя неудачниками. Вы даже представить себе не можете, злится Атсуму, но кое-кто тут действительно понимает не хуже его. Он об этом не задумывается, потому что все его силы уходят на то, чтобы не психануть окончательно.

Прежде чем им приходится поменяться сторонами счет составляет 5:2. И, должен признать Атсуму, эти два очка вовсе не его заслуга. Он больше никогда не будет играть в пляжку. Никогда, слышите?

— Ты привыкнешь, — с пониманием дела говорит Ойкава, и его голос звучит даже без какого-либо намека на насмешку. Атсуму к такому положению дел не привык и чувствует подвох. — Отталкивайся от песка сильнее и прислушайся к ветру. В какую сторону он дует? — он стирает со лба пот и прикрывает глаза. — Чувствуешь?

Атсуму вздыхает и пытается сосредоточиться. Ветер дует с океана, а, значит, при подаче мяч клонит немного влево с ускорением вперед.

— Не знаю, — сдается Атсуму.

— Попробуем еще раз. Шое! — кричит Ойкава через сетку. — Подай мне не в счет матча! У нас тут обучающий процесс!

У нас тут что?

Ойкава встает под самой сеткой напротив Шое.

— Внимательно следи за мячом и его траекторией, — говорит он, не оборачиваясь.

Шое подкидывает мяч в воздух и подпрыгивает, с силой ударяя по мячу. Прыжок такой чистый, высокий. И все это — без единой заминки. Атсуму, привыкшему к устойчивому твердому паркету под ногами, кажется это чем-то нереальным. Ойкава задирает голову и делает несколько шагов назад. Резко дергается влево, выставляет перед собой руки сжатые в замок и снова делает несколько шагов назад, прежде чем удачно принять мяч и отправить его по другую сторону сетки.

— Сейчас просто следи за движением мяча, а немного позже ты сможешь рассчитывать траекторию в голове. Станет проще.

— Долго ты учился? — спрашивает Атсуму.

— Несколько дней, — Ойкава смеется и поворачивается к нему лицом, упирая руки в бедра. — Это был просто кошмар.

— Когда я играл впервые, — Хината подходит к ним и улыбается, — то у меня вообще ничего не получалось. — Верится с трудом, конечно. — Ноги казались тяжелыми, прыгать так же высоко не выходило. Мазал по мячу постоянно. В общем, было очень тяжело. Но я не сдавался и учился. Это тебе и в традиционном волейболе очень поможет. Повысишь свою выносливость, станешь круче Бокуто-сан.

Ойкава указывает на Шое большим пальцем и кивает головой, чуть приподняв брови, мол «дело говорит, слушай и внимай».

— Ладно, — Атсуму кивает и хлопает в ладони. — Еще раз, — он успел утомиться от своего желания быть сразу хорошим игроком и напряжения в ногах от передвижения на песке. Если бы он не был подготовленным спортсменом, то наверняка завтра даже с кровати встать бы не смог.

Атсуму встает на подачу и смотрит на мяч в своих руках.

Подкинуть.

Оттолкнуться от песка.

При прыжке сделать упор на переднюю часть стопы.

Ударить по мячу.

Удар приходится на кончики пальцев, а не на ладонь, как хотелось бы. Неприятно без тейпа, но не то чтобы Атсуму им когда-либо пользовался. Он замирает, внимательно проследив за мячом. Все происходит очень быстро, но для него — будто в замедленной съемке. Даже вздохнуть страшно. Мяч перелетает сетку, падает ровно под ней и распластавшимся на песке Эйтором, не успевшим предупредить его падение. Атсуму рвано вздыхает и чувствует, как сердце забивается в груди. Это ощущение совсем смутно что-то ему напоминает. Что-то, о чем он уже давно успел позабыть.

— Круто, Атсуму! — кричит Шое. — Поздравляю с первым очком!

— Ну вот видишь, можешь же, когда стараешься, — говорит Ойкава.

— Заткнись, — огрызается Атсуму. — Я всегда стараюсь.

Но понять, что именно он чувствует, не выходит. Слишком давно это было.

***

Они все равно проигрывают.

Совершенно ожидаемый результат, но Атсуму все равно обидно. Проигрывать он не любит. Даже если это касается вида спорта, в котором он откровенно плох. Даже если это касается любительского матча. Даже если это касается…

— Давайте искупаемся! — предлагает Шое, когда Эйтор их покидает, поспешив к своим жене и ребенку — как же сложно, наверное, быть семейным человеком.

— Отличная идея! — поддерживает Ойкава.

У Атсуму совсем нет причин отказываться. Тело ноет от напряжения, футболка мокрая — хоть выжимай — и неприятно липнет к телу. Ветер с океана зазывает к себе, чтобы немного остудиться после тяжелой игры.

Ойкава стягивает с себя футболку и присаживается, чтобы стащить с ноги наколенник. Атсуму только обратил на него внимание.

— Профессиональная травма? — вслух спрашивает Атсуму — будто его это вообще должно интересовать.

— Ага, — Ойкава кладет наколенник на футболку и поворачивается к нему лицом. — В старших классах повредил связки. Иногда дает о себе знать.

— А-а-а, — Атсуму кивает и смеется, — Ивайзуми-сан говорил, что ты немного, — он крутит пальцем у виска, — с припеком.

— Ива-чан разбивает мне сердце, — Ойкава закатывает глаза и дует губы.

Ива-чан. Атсуму поджимает губы, стараясь не засмеяться. Он знал, что Ойкава и Ивайзуми довольно близки, но этого прозвища никогда раньше не слышал. Теперь так и подмывает при встрече его так называть — игра с огнем, но Атсуму не особо его боится, каким бы порой устрашающим Ивайзуми не казался.

— Ивайзуми-сан заботится о тебе, — Шое кладет руку ему на плечо.

Ойкава не теряется, поворачивается в его сторону и притягивает к себе за талию. Вот же…

— И разбивает мне сердце, жалуясь другим, — Ойкава драматично вздыхает и кладет голову Шое на плечо.

Атсуму опускает взгляд и яростно вырисовывает пяткой узоры на песке. Он никогда особенно не разбирался в том, что чувствует, и чего чувствовать не должен, поэтому, зачастую, и характер у него такой дурной — не разбирается и — как там Осаму говорил? — дает волю своей эгоистичной и совсем нелицеприятной для окружающих стороне. Зато считает это честным. Еще бы знать, когда он был с собой честным в последний раз — было бы здорово, наверное.

У них с Шое была своего рода договоренность, и не то чтобы Атсуму она не устраивала — никто ничего никому не должен — классно ведь, очень здорово. Но то было до момента, когда Атсуму пришлось его внимание с кем-то делить.

О.

Ну конечно.

Как же он раньше до этого не дошел?

Такое уже случалось раньше.

Нет совершенно никакой разницы между Ойкавой Тоору и магазинчиком с вывеской «Онигири Мия».

Нет никакой разницы в том, на что рассеивается внимание людей, которые ему дороги. Атсуму по-эгоистичному хочет быть в центре, но иногда он сам забывает, что и его центр Вселенной — не люди, а волейбол. Он знает, что это нечестно. Знает, что ведет себя, как избалованный школьник.

Невыносимый.

Токсичный.

Эгоист.

Что там еще было?

Был бы здесь Осаму, он с радостью подкинул бы еще несколько нелестных эпитетов в его адрес.

— Эй, Тсуму, все в порядке? — слышит он обеспокоенный голос Шое.

Он качает головой и поднимает взгляд, столкнувшись с чужим — не Шое — взглядом. И Ойкава, к его удивлению, вовсе не выглядит довольным. Скорее мрачным.

И что это такое?

— Вполне, — Атсуму кивает и чуть заметно улыбается. Стаскивает с себя футболку и кидает ее рядом с вещами Ойкавы и Шое. — Пойдемте купаться. Кто последний — тот угощает ужином. Ойкава, ты мне еще должен, — и срывается с места, услышав в спину что-то о нечестной игре.

***

В Рио красивые закаты. Это Атсуму понимает, когда они, вдоволь накупавшись, падают на песок, и с несколько мгновений молчат, чтобы отдышаться. Красный солнечный диск опускается к горизонту — и небо полыхает, и спокойный океан. В Осаке таких закатов не бывает. Они тоже красивые и по-своему родные. И, наверное, их бы Атсуму никогда бы не смог променять на это горящее небо. Или на любое другое.

Он прислоняется своим плечом к плечу Шое и коротко целует его в висок. Чувствует, как чужие пальцы пробегаются вдоль спины, стирая с нее оставшуюся влагу.

— Вы, — спрашивает Атсуму, — совсем по дому не скучаете?

Шое и Ойкава синхронно поворачивают головы в его сторону и смотрят так, будто он сказал самую наиглупейшую на свете вещь.

— Иногда, — Ойкава кладет голову Шое на колени, тот тихонько посмеивается — волосы щекочут кожу и все еще влажные.

Атсуму приходится лицезреть его лицо прямо перед своим, но сейчас почему-то это совсем не раздражает. Ладно, просто не так сильно. Быть может, он слишком сильно устал, чтобы злиться. А, быть может, из-за умозаключений, которые он сделал часом ранее. Ойкава все еще раздражает сам по себе, но, возможно, ему хватит сил повторить подвиг Ивайзуми-сан. Тем более две недели — не… сколько они там знакомы? Ради хорошего отпуска и Шое. Он почти уверен, что это до первой перепалки, но сейчас, именно в этот момент, пока солнце неумолимо прячется за краем океана, ему хочется взять передышку.

— Я даже думал вернуться обратно, — продолжает Ойкава. — Бросить все и уехать. Я скучаю по Японии, по семье и друзьям. В первые пару лет — особенно сложно. Когда ты еще никто и звать тебя никак, когда приходится из кожи вон лезть, чтобы тебя заметили и оценили по достоинству.

— Как будто раньше было иначе, — Шое смеется и касается челки Ойкавы, падающей ему на лицо. Тот улыбается и прикрывает глаза. — Ты всегда старался. Мы все, — поправляет себя Шое. — В первый раз, когда я здесь был, то почти сдался. В чужой стране, плохо зная языки, я чувствовал себя чужим.

— Моя сестра вышла замуж, а я даже не смог приехать, потому что тогда был на важных сборах, и от этого всецело зависела моя карьера. Она не обиделась, но… — Ойкава вздыхает. — Я хотел бы быть там, вместе со всеми. Я даже завидую тебе, — он поднимает руку и делает пас куда-то в сторону Атсуму. — Ты ничего не потерял.

— Много ты знаешь, — раздражается Атсуму.

— Нет, — Ойкава пожимает плечами. — Все просто познается в сравнении.

Сравнивать Атсуму не хотелось, потому что он, даже будучи в Японии, потерял больше, чем хотел отдавать.

— В любом случае это был твой выбор.

— Мой, — соглашается Ойкава. — Ты ведь тоже сделал свой, не так ли?

Атсуму не вполне понимает, что тот имеет в виду, и решает проигнорировать. Подставляет лицо уже не греющим лучам солнца и прикрывает глаза.

— Я рад, — говорит Шое, и он слышит в его голосе улыбку. До мелочей может представить, как выглядит сейчас его лицо — настолько хорошо он его знает, — что вы здесь со мной. Спасибо, что приехали.

В Атсуму просыпается почти болезненное желание поцеловать Шое. Прямо сейчас. Он распахивает глаза, и, не обращая внимания на Ойкаву, лежащего у Шое на коленях, касается своей рукой его щеки и поглаживает теплую кожу большим пальцем. Смотрит в карие глаза и даже моргнуть боится — вдруг все исчезнет. Тянется к его губам, целует осторожно, медленно, вдумчиво — как в самый первый раз. Не слышит ни своего дыхания, ни чужого, ни шума с океана, просто позволив потеряться в этом ощущении. Отрывается с большой неохотой, и взгляд, так некстати, соскальзывает на колени Шое.

Ойкава смотрит прямо на него, и Атсуму совсем не понимает, что видит в этом взгляде.

Пожалуй, есть вещи, о которых не стоит задумываться. По крайней мере сейчас.