— Я рад, что ты приходишь чаще, Волк.
Куро прячет улыбку в книге. Его синоби опускает голову ниже, сжимает пальцы протеза, покоящегося на колене – смущается.
— Я беспокоюсь о Вашей безопасности, господин.
Сухо, коротко, стандартный ответ, который он всегда говорит, когда Куро позволяет себе слова, выходящие за рамки отношений «хозяин-слуга». Цепляется за Кодекс, хотя давно его оставил – ровное лезвие меча-речи покрывается зазубринами.
— Знаю-знаю, но всё равно я рад.
И он не лжёт. Куро действительно счастлив, когда Волк задерживается чуть дольше, чем отчитаться – рад говорить с ним не только о долге и миссии, а о чём-то, совсем к делу не относящемся. И рад, что его синоби отвечает честно, своими собственными мыслями и чувствами, не продиктованными какими-то строчками в старом пыльном фолианте.
Разве что иногда подсматривает.
Когда Волк приходит, Куро старается удержать его как можно дольше. Говорит, размышляет, ходит из стороны в сторону, делая вид, что действительно озадачен их общей целью. Волк думает, что мысли господина заняты планом их дальнейших действий, Куро же – как потянуть время. Маленькое, эгоистичное желание – они решились разорвать Узы Бессмертия, а сейчас Куро задерживает своего синоби мимолётными прихотями. Но не может себе лгать – потому что он очарован.
Ему ли не знать, как развращает Бессмертие, как отравляет людей и как гноит их души. И вот перед ним такой же проклятый, испорченный грешной драконьей кровью человек – но готовый сгореть и возродиться из пепла сотни раз ради улыбки своего господина. И Куро им восхищён. Но ещё больше – его жизнью. Обречённый вечно восставать из мёртвых, Волк чувствует жизнь острее, чем все, кого наследнику довелось встретить, и поэтому – в этом стыдно признаться – хочется прикасаться к этой рвущейся наружу силе как можно дольше.
Но Волк должен уходить на охоту во славу своего хозяина, и Куро провожает его улыбкой и надеждой на скорую встречу.
Потому что он не может не вернуться.
Всегда возвращается.
***
Иногда Куро ругает себя, когда заходит за грань. Случается, во время очередной встречи, не слушая скучный отчёт, садится на колени, берёт руку своего синоби молочно-белыми маленькими пальцами и водит по ладони. Кожа грубая, шершавая, в бугристых мозолях и колючих занозах – словно проводишь по щербатой половице на полу старого замка. Волк вздрагивает, видно, – готов вырвать руку, – но позволяет. Куро слышит, как часто и рывками он дышит – боится, не понимает, не знает, как реагировать, не знает, что сказать. Наверняка думает, что не достоин прикасаться к столь чистому существу, но не может противиться воле господина. Куро считает себя жестоким в такие моменты – заставляет своего синоби сражаться с собственными принципами и позорно проигрывать ради своих сиюминутных желаний. Доверие между ними, настоящее, не продиктованное треклятым Кодексом, – стайка голодных пичужек зимой, – и Куро боится спугнуть их неосторожным взмахом собственных слабостей. Ведь они – как бессмертие – развращают.
Но соблазн слишком велик – всегда хочется владеть тем, чего сам лишён, верно? Куро думает о своём эгоизме, и не может найти оправданий. Нужно всего лишь озвучить свои мысли – Волк ведь не умеет их читать. Сказать, что чувствуешь, хотя бы намекнуть, а не прикасаться молча, словно проверяешь верность – не оттолкнёт ли – или глумишься. Многие господа издевались над своими синоби, Куро слышал такие истории, и не хотел когда-нибудь стать таким же чудовищем. Но с другой стороны, разве должен хозяин объяснять своей собаке, почему она должна подавать ему лапу? За такие унизительные мысли Куро ругает себя особенно сильно. Его синоби – не собака, он нечто большее.
Он – высокие скалы, за которыми не видно бьющихся в агонии морских волн.
Он – крепостные стены, скрывающие от огненного зарева кровавых сражений.
Он – лучи рассветного солнца, дарующие новый светлый день без боли и страданий.
Он – Куро в конце концов признаётся самому себе – самый близкий человек в его жизни, без которого всё развеялось бы пеплом по ветру. И ранить своего верного Волка он хочет меньше всего.
Однако всё же наносит собственными руками одну рану за другой. Сначала обрекает на муки вечной жизни, потом вынуждает предать Кодекс, а в конце ставит жирную кровавую точку – забирает его отца, его наставника и причину, по которой Волк сейчас ему верно служит. Но его синоби, в бурых пятнах крови на грязном плаще и с пустотой в глазах, стоически преклоняет колено и ровно, без единой зазубрины, говорит, что жизнь господина – превыше всего. А Куро, стоя спиной, с трудом проглатывает колючий ком и закрывает глаза – впервые до слёз себя ненавидит. Извиняется, сам не замечает, как дрожит голос, сжимает в маленьком кулачке полы тёмного хаори, а в ответ слышит лишь короткие сухие ответы о первостепенности долга.
В этот раз Волк уходит как можно быстрее, бесшумной тенью проскальзывает в окно на крыше и сливается с ночью, а Куро не останавливает его – это было бы низко с его стороны. Однако засыпая, он слышит волчий вой в лесах за стенами замка, и почти уверен, что самой тоскливой и высокой нотой плачет его Волк.
***
Когда его синоби возвращается, Куро с облегчением видит, что не разогнал ту стайку пичужек. Несколько птичек встрепенулись, но не разлетелись – он выдыхает и снова встречает Волка улыбкой, в которую старается вложить все гложущие его чувства. Но стоит взглянуть на серое лицо и сухие глаза, – Волк быстро прячется под опущенной головой, – как сердце начинает кровоточить снова. Неужели всё ещё переживает? Неужели ранил так сильно? Но как же помочь?
Куро тяжело сглатывает, прикрывает рот ладонью. Он не думает о Кодексе или каких-то других барьерах в этот момент, он поддаётся внезапному обжигающему порыву, садится на колени и обнимает. Его синоби пахнет кровью, порохом и смертью. Куро соскучился по этому запаху безудержной жизни, он зарывается носом в шарф, но не потому что хочет вспомнить, а потому что страшно. Он видит образы перед глазами – Волк сражается без устали, остервенело, как настоящий демон, умирает и восстаёт раз за разом и снова бросается в бой с головой. Заглушает боль от потери – убивает, убивает, убивает, упиваясь кровью и страданием тех, кто ни на шаг не способен приблизиться к тому же аду, что он испытывает сам.
Страшные, полные дьявольской жестокости картины, – Куро чувствует, как ужас холодным колючим хвостом проходится по спине, – словно находишься прямо там, под кровавым дождём. Он дрожит, сильнее сжимает тонкие руки на шее Волка. Его синоби снова сражался с собственной болью в одиночку. Сможет ли когда-нибудь Волк простить его? Сможет ли когда-нибудь освободиться? И может ли Куро в итоге хоть как-то помочь?
Он не замечает, как по щекам катятся горячие слёзы, но тихое «Господин Куро» и тяжесть ладони на спине – настоящей, не протеза – вынуждают зарыться носом в грязный шарф сильнее, лишь бы только разделить эту боль, не позволить снова сгорать в этом адовом котле в одиночку. Он надеется, что у него получается.
А потом Волк достаёт из-за пояса небольшой свёрток с рисом – «Я принёс для Вас кое-что, Господин» – и Куро не сдерживает улыбки.
Пичужки испуганно щебечут и снова слетаются друг к дружке, чтобы переждать метель.
***
Многим позже Куро перестаёт ругать себя за слабости. Сладкие рисовые шарики, которые он иногда готовит для своего синоби – его маленькое оправдание эгоистичному желанию держать Волка рядом. Тот и сам не сопротивляется, но с каждым разом Куро становится мало случайных разговоров между отчётами и разбором записей предыдущего наследника. Ему хочется больше – и за это уже не так стыдно. Однажды он даже уговаривает Волка остаться на ночь, и синоби не сразу, но повинуется – хотя Куро чувствует, что согласие не было прочитано в строчке Кодекса.
Ну, разве что он чуть-чуть подсмотрел.
Они сидят перед курильницей, и Куро заводит долгий разговор за парой рисовых шариков. Рассказывает о том, как всегда любил готовить сладости, как пробирался тайком на кухню в поместье Хирата и как подумывает открыть свой собственный чайный домик, когда всё закончится. Волк отвечает всё так же односложно, но искренне, порой даже позволяя себе короткий смешок. И, пожалуй, впервые за всю свою жизнь чувствует себя так спокойно. Куро видит это – как разглаживается лицо его синоби, как теплеют глаза и как расслабляются плечи – и улыбается уголком губ от приятного тепла внутри.
Живой.
По-настоящему живой.
Его дорогой бессмертный синоби – живой.
Куро кладёт ему в ладонь ещё один рисовый шарик и продолжает говорить, лишь бы не заснуть и как можно дольше насладиться этим моментом. Порой, конечно, спрашивает, не утомил ли своей болтовнёй, но Волк лишь качает головой – «Нисколько, господин». Действительно, что же ещё он может ответить?
Но время берёт своё, и Куро, сам того не желая, сдаётся беспощадному Баку. Засыпает на коленях своего синоби, как обычный ребёнок, и Волк думает о том, какую же ношу вынужден нести на своих хрупких плечах его юный господин. В это жестокое время все лишены детства, но будь у него возможность, он бы зубами вырвал из лап судьбы эти прекрасные годы для Куро. Дал бы ему возможность играть со сверстниками, шалить, подшучивать над взрослыми и каждый день открывать что-то новое. Если бы только его господин был обычным ребёнком. Если бы только у него была обычная жизнь. Если бы только не было драконьей крови. Слишком много «если» – историю уже не переписать.
Поэтому он бережно берёт господина на руки – поднимает с водной глади пруда лепесток сакуры – и относит в его покои, а сам снова уходит во тьму, чтобы расчистить путь к свету.
Куро же просыпается на своём футоне один, а рядом с ним – розоватый камень в форме цветка и едва уловимый запах крови, пороха и жизни.
***
В последнее время Волк заходит реже. Обходится коротким отчётом и сразу же исчезает. Куро теряется в догадках – что же он натворил? Неужели чем-то обидел? Но ведь всё было хорошо, а сейчас пичужки одна за другой разлетаются и вырываются из рук, когда пытаешься поймать за хвост. Куро пытается сам спросить, но Волк отмахивается, – отводит взгляд при каждом вопросе, – говорит, что почти у цели, ещё немного и Узы Бессмертия будут разорваны. А потом уходит. Неприятное чувство тревоги селится где-то на подкорке, скребётся, грызёт кривыми зубами – Куро думает о самом худшем.
Он спрашивает Эмму, но та говорит стандартное «Господин синоби выполняет свою миссию» – он чувствует, как ему врут. Что-то определённо случилось, мерзкий тревожный паразит заставляет ворочаться по ночам и перебирать самые ужасные идеи, ни одна из которых не могла бы случиться в реальности, но в теории возможна. Неведение съедает его изнутри, и, если так будет продолжаться дальше, он воспользуется своим положением и попросту прикажет сказать правду.
Однако ответ находится многим позже сам, когда Куро смотрит на маленький алтарь посреди поля. Зажжённое благовоние, катана с потёртой рукоятью, бесформенный камень и розовые лепестки – всё, что оставил после себя великий синоби. Какой прозаичный и горький финал – Куро опускается на колени рядом с Эммой, опускает голову и складывает ладони в молитве. Вот к чему шёл его верный Волк. И вот почему приходил всё реже. Думал, что спасает от грядущей боли – а на деле резал глубже. Сердце снова кровоточит, а глаза предательски щиплют – обещал быть рядом, а сейчас бросил одного. Но Куро не винит его – попросту не может. У Волка был долг, и он делал всё, чтобы его исполнить. На его алтарь он возложил свою жизнь дважды, и этим можно разве что восхититься. Но как же трудно принять – трудно хотя бы не позлиться чуть-чуть за необходимость переписывать будущий сценарий, где Волку была отведена одна из главных ролей! Кто же научит всему, кто же будет рядом в минуты нужды, у кого же искать поддержки…
Теперь всего придётся достигать своими силами. Пожалуй, это и есть главный урок, который смог преподать Волк.
Куро просит богов дать ему как можно больше лет жизни, – человеческой, полноценной жизни, – чтобы жертва его синоби не была напрасной.
А ещё – благодарит. За верную службу и сильную, отчаянную жажду жизни, которая не иссякла даже в бесконечном цикле бессмертия и которую он будет помнить до последнего.
Куро уходит, оставляя Эмму и эти земли, в новую, вырванную волчьими зубами из лап судьбы жизнь.
И отпускает на волю истосковавшихся пичужек, которые сразу же теряются за облаками.