Ему снилось безбрежное море, бескрайнее небо, бездонный океан, огромная пустыня.
А он стер пальцы в кровь о железную дверь темницы.
— Не понимаю, что странного? — пытался рассуждать Фукуи. — То, что Химуро кого-то ударил? Или то, что кто-то сорвался и ударил Мурасакибару? То, что Химуро ударил Мурасакибару? Мне кажется, все в порядке вещей. Разве это в первый раз?
Мурасакибара сидел на кровати по-турецки, прикладывая к глазу пакет со льдом. Тренер, перестав хлопотать над ним, сообщила, что если синяк выскочит и не сойдет до возвращения в Акиту, она лично поставит ему второй для симметрии, раз все равно перед родителями оправдываться.
— Допустим, в тот раз была причина, — напомнил Окамура.
— А сейчас что, нет? Ты бы сейчас пошел к Химуро в номер? «Мурочин, — потянул он, подражая Мурасакибаре, — ты не обращай внимания, я просто чипсами на твою кровать покрошу. Леденец хочешь? Я его уже открыл, но он невкусный. Будешь?»
— Я так не говорил, — проворчал Мурасакибара.
— А как? – заинтересовался Фукуи.
— Сказал, что хочу прогуляться до кондитерской, пока в Токио.
Лиу закрыл лицо рукой, Фукуи приподнял брови, Окамура недоуменно заморгал, и втроем переглянулись.
— Да ладно, ну не может быть, чтоб настолько, — будто заканчивая вслух их разговор, добавил Фукуи.
— Это же Мурасакибара. Всякий раз, когда ты думаешь, что он столько не съест, он ест больше. Когда ты думаешь, что он больше не выйдет на площадку, он выкладывается на сто процентов. Когда ты думаешь, что он не настолько глуп… — перечислил Окамура.
— Я не дурак! – оборвал Мурасакибара, нахмурившись.
— Тогда почему ты ничего не понял? – наконец подал голос Луи.
— Что?
— Да он же плакал там. На площадке. Он тебе прямо все сказал!
— Мурочин не стал бы, — не поверил Мурасакибара. Он отложил лед и ощупал глаз.
— Боюсь, ты слишком толстокожий, чтобы тебе что-то объяснить, — развел руками Окамура. Луи толкнул его в плечо, предложив:
— Давайте я попробую! Представь: твои любимые сладости, выпустили новый вкус. Интересный и классный вкус. Но, пока ты бежал в магазин, они кончились. И все, больше их не будет. Никогда. Но, — добавил он, стараясь заглушить возражения, — вот капитан пробовал эти сладости, и они ему понравились. И тренер пробовала, и ей тоже очень нравится. И Химуро оценил. Пусть не всем, но твоим друзьям это понравилось, и они съели все, до крошки, а значит, что ты больше никогда и ни за что этого не попробуешь. А вкус очень даже. Ты, может, всегда о таком вкусе мечтал.
— Ладно, Луи, он заплачет сейчас, если не прекратишь, — с улыбкой оборвал Фукуи.
— Да не буду я плакать! Не напоминай. Раздавлю.
— После вчерашнего это выглядит уже не так грозно, — пожал плечами Луи.
— Химуро надо не трогать пока. Понимаешь, есть вещи, которые надо пережить, переварить в себе, а потом станет лучше, — предложил Окамура мягко.
— Да он раньше и не упоминал, что у него какой-то там «брат», он и думать про него давно забыл! С чего вдруг его так скрутило-то?!
— Не, он ничего не понял, — присвистнул Фукуи. – Ты ему про способности, а он вспомнил о десятом номере Сейрин.
— Все я понял, не дурак, — Мурасакибара поднялся, и выглядело это все равно грозно. Он запустил в стену пакетом льда, и вышел, хлопнув дверью.
— Ну ладно. Пусть сами разбираются. Если Химуро его не убьет, то, возможно, оба они придут в норму до возвращения домой. А то боюсь, что в клубе мы не увидим ни того, ни другого, — с умным видом дополнил Окамура.
Химуро не было в номере. Покрывало, небрежно наброшенное на кровать, было измято. Все остальное в обставленной скучной мебелью комнате было нетронуто. Мурасакибара вошел, включил свет, на всякий случай заглянул в ванную, под кровать, под покрывало, под прикроватный коврик. Он не звал Химуро, разыскивая его в полной тишине. Что-то было не так с этой комнатой. При всем порядке и спокойствии, казалось, будто здесь совершилось убийство, и поселился призрак жертвы.
Что ж, раз Химуро ушел прогуляться, то и ему тоже не мешает пройтись до магазина, пополнить запасы.
Даже если отмотать жизнь назад, ничего уже не изменишь. Будто в кровь тебе перед рождением впрыснули «немного баскетбола», и его уже не променяешь на другой вид спорта. А если и получится променять, и вместо баскетбола будет, допустим, бейсбол, то кто сказал, что там не будет гениев?
Это казалось издевательством. Будто его подвесили где-то посередине. И все было бы прекрасно, если бы не гении из Поколения Чудес, если не то, что человек, которому сам же и указал дорогу в баскетбол, играл теперь лучше него. Весь этот мир стоило переписать начисто.
На улице Химуро рассматривал людей вокруг, пытаясь понять, о чем они думают. Ради чего живут они и в чем нашли себя? В любви? Ведь в любви не может быть гениев и тех, кто любит круче тебя. Будто хребет перебили, и сказали: «А дальше сам».
Мир был омерзителен, он сам был омерзителен. Как Химуро мог гордиться тем, что играет лучше кого-то, что может обыграть тех, кто слабее? Как мог нагрубить Алекс?
Теперь перебитый хребет, и железная дверь тупика, в котором никогда не оказался бы, не играй он в баскетбол. Но ведь он имел право, он всего добился сам, тренировками. Никто там, наверху, не впрыснул ему с любовью к баскетболу еще и абсолютный талант к нему.
Химуро чувствовал, как вязнет в серой массе. Как готов в ней утонуть, захлебнуться, стереть Химуро-баскетболиста, чтобы оставить просто Химуро-себя. Потому что, если ты не можешь быть в чем-то лучшим, то зачем тогда вообще быть? Будто часть его ампутировали, а надо жить дальше, и вроде руки-ноги на месте, но чего-то жизненно-важного не хватает.
После матча ему казалось, что он больше не будет играть, что его мутит при упоминании баскетбола, что он никогда в руки не возьмет мяч. Что все яркие и счастливые воспоминания, победы, будто в пасьянсе перевернутые рубашками вверх карты, превратятся в его болевую, отравят его. Если бы его травмировали, тогда это могло стать оправданием его слабости.
Сейчас, на пороге наглухо закрытых дверей , куда могли входить лишь избранные, Химуро не мог поверить своим же мыслям о том, что в этом мире есть вещи страшнее и больнее. Но казалось, что теперь, при проявившейся ненависти к любимому спорту, нет ничего страшного ни в инвалидности, ни в смерти. Так паршиво ему еще никогда не было. Словно он был замурован среди живого , дышащего песка серого цвета. И сам он серел, стирался, превращался в еще одну песчинку. И все бы ничего, да только даже став таким же, он не забудет о том, что есть дверь, и есть те, кто могут ее открывать.
В отель Химуро вернулся после полуночи, надеясь, что все остальные уже спят. Он знал, что команда собирается посетить и остальные игры зимнего кубка, но не мог заставить себя пойти с ними. Хватит с него.
В его номере было темно, пусто и, кажется, холодно, будто он оставил окно открытым. Уже вешая куртку, он услышал, как распахнулась дверь, и на голову ему посыпался разноцветный дождь из карамели в прозрачной упаковке. Мурасакибара, стоявший напротив, улыбался: непривычно, странно, будто украл эту улыбку у кого-то с улицы.
— Что это? – спросил опешивший Химуро.
— Не хочу, чтобы ты грустил, — пожал плечами Мурасакибара.
— Ацуши, ты… — начал Химуро.
Тренер огрела пару раз бокеном по пояснице, швырнула ему в руки пакет со льдом и, ворча что-то себе под нос, ушла спать.
— Я думаю, ты самоубийца, — констатировал Фукуи, сидя напротив Мурасакибары. Он выглядел бодрым для первого часа ночи, в отличие от зевающего Окумуры и отказавшегося просыпаться Луи. Мурасакибара морщил нос, кусал губы, но не плакал. Отчего-то казалось, что он вот-вот скажет что-то вроде: «Мура-чин злой, что я ему сделал-то?». Ситуация с Химуро казалась тем запущенней, что он не оценил готовности Мурасакибары поделиться сладостями. Что по сути мог тот, кроме сладостей? Отсыпать ему своего таланта? Рассказать ему о том, как прекрасен этот мир с баскетболом или нет? Все, что от Мурасакибары требовалось – выиграть матч, и эту возможность он уже упустил. Теперь, как никто другой, должен был держаться от Химуро подальше, уж тем более не светиться перед ним своей гениальной персоной бывшего игрока Поколения Чудес. Но Мурасакибара этого не понимал, или не хотел понять. А может быть, не мог смириться, и продолжал сражаться, теперь уже здесь, в отеле, с депрессией Химуро . Но если хотел что-то доказать – нужно было делать это там, на площадке, а теперь все кончено, и действительно нужно было предоставить Химуро самому себе.
— Не понимаю, — глухо промямлил Мурасакибара, сжимая пакет со льдом сильнее, чем нужно. – Не понимаю…
А что именно он не понимал, не мог даже сформулировать.
Тайга прошел в финал. День последней игры Зимнего Кубка Химуро больше всего хотел проспать. Он не мог не представлять Йосен играющими против Кайджо, против Ракузана с Акаши. И в то же время, не получалось вообразить Йосен победителями.
Он и проспал бы весь день, но ранним утром позвонил Тайга.
Мурасакибаре казалось, что зря он купил леденцы, стоило принести Химуро шоколад или пирожные. Не было такой проблемы, какую не могла бы решить вкусная еда.
В пустом номере снова было темно, и кровать на этот раз аккуратно заправлена.
По дороге Химуро пытался дать определение своей ненависти. Что он ненавидел, кого он ненавидел? Баскетбол или Тайгу? Собственную слабость или существование железной двери для избранных?
Тайга ждал его встревоженный, будто на первом свидании: не зная, что ожидать, и что говорить. В метро Химуро хотел нагрубить, сделать источником своей ненависти, перекинуть эмоции на Тайгу, только не на игру, потому что без друга он прожить сможет, а без баскетбола будет серым песком у железных дверей.
Но что-то было не так. Тайга не был высокомерным победителем и позвал не для того, чтобы насмехаться или посмотреть на растоптанного «брата». Тот волновался, и тем сильнее было его волнение, что именно он был виноват в депрессии Химуро, и ничего не смог с этим поделать. Вспомнился Лос-Анжелес, и как сам орал на Тайгу за то, что он поддался.
Будто кто-то внутри него выдернул пробку и нечто вязкое, мерзкое, уходило, оставляя его совершенно пустым. И то, что мямлил там Тайга, было уже не важным. Химуро снова хотелось играть, и ему хотелось увидеть, как Тайга пойдет дальше. Какая к чертям дверь? Какой серый песок? Какая ерунда лезла в голову все это время. Важным стало только одно:
— Позволь мне увидеть, как ты станешь игроком номером один.
И в тот момент Химуро был почти искренен, во всяком случае сам он в это верил.
Мурасакибара сидел в его номере, на аккуратно заправленной кровати. Вокруг валялись обертки из фольги и разноцветные фантики. Он молча и простодушно протянул начатую шоколадку Химуро. Тот улыбнулся, принял подарок и, смахнув несколько оберток на пол, сел рядом.
— Напугал я тебя своей хандрой, да?
— Мура-чин, тебе лучше? – удивленно протянул Мурасакибара, пытаясь заглянуть ему в лицо. Наверное, стоило хотя бы надкусить шоколад, который он так просто отдал, но Химуро совсем не хотелось есть.
— Думаю, что да. Сходишь со мной на финальный матч сегодня?
— Почему тебе стало лучше?
— Я виделся с Тайгой.
Стало тихо, будто кто-то поставил во всей этой истории точку, потому что ну кому какое дело, как они собрались на матч, как смотрели на игру, и не могли перестать мысленно обыгрывать: «А вот я на их месте…». Но за точку это принял только Химуро, и полной неожиданностью стало, когда Мурасакибара перехватил ворот его свитера, подтащив к себе, чтобы, наконец, заглянуть в глаза.
— Кто такой этот Кагами? Является, и одним своим видом возвращает тебя в норму… Ты ненавидел его? Мне казалось, это вообще детская игра в «братьев», которая тебе давно надоела, а он по привычке продолжает доигрывать. Разве меня ты не знаешь дольше? Что такого смог сделать он, чего не мог я?!
Химуро молчал, даже не пытаясь убрать руку от воротника. Ему казалось, что даже если бы Мурасакибара ударил сейчас – это было бы заслуженным. Он тоже думал, что Мурасакибара не поймет, что бывают ситуации, из которых вытащить может только один человек, ничего особенного для этого и не делая. И даже не потому, что он дороже или его дольше знаешь. Просто он был болью и вдруг перестал ею быть.
— Прости, Ацуши, ты волновался, я знаю.
Он тронул пальцы Мурасакибары, все еще сжимающие его воротник, провел вскользь по открытой шее, огладил щеку.
— Конечно, волновался. — Мурасакибара ослабил хватку, перестал хмуриться. – Потому что… — Он снова не мог подобрать слов. Потому что не смог вытащить команду сам? Потому что был гением, и мог легко открыть дверь, которая для Мурочина никогда даже не приоткроется? И сказал совсем не то, что собирался:
— Мурочин сильный. Умный. Мурочина любят девушки. Если у Мурочина отнять баскетбол, то он и без него будет классным. А я…
— Веришь-нет, но я бы все это променял на баскетбол, — Химуро понял, принял, ткнувшись в толстовку Мурасакибары, как только тот отпустил воротник. – Ну, что скажешь? Сходишь на матч со мной? Ты нужен мне там, один я не смогу.
— Конечно, — Мурасакибара не мог ответить по-другому после слова «нужен». И теперь, когда Химуро наконец-то принимал его заботу, закрыл его уши ладонями, будто этим мог спасти.
Кровать шуршала раскиданными обертками, из коридора слышались перешептывания:
— Отойди от двери. Если его снова вышвырнет, то компресс придется прикладывать вам обоим.
— Да ладно, они там помирились. Тихо как-то стало… Целуются может?..
— Простите, но это было бы похоже на педофилию.
— Ну да, он почти в два раза выше Химуро.
— Это да, но я имел ввиду как раз со стороны Химуро…