Аомине не опаздывает на их матч. Более того, когда он выходит на построение, его взгляд больше подходит боксеру, чем баскетболисту. Словно со свистком судьи он разобьет переносицу игроку напротив.
- Полегче, Аомине Дайки, а то выражение твоего лица подтверждает мои самые смелые догадки, - тянет Ханамия, разминая плечо и жадно ловя реакцию. Тот молчит, хотя взглядом стреляет так, будто вслух отвечает: «А тебе я разобью лицо первым».
Читать его проще, чем инструкцию к эвакуации, и, чтобы окончательно подлить масла в огонь, Ханамия придвигается ближе и шепчет:
- Слышал, Кисе все еще в больнице? Неужели что-то серьезное? Какая жалость, такой хороший игрок. Не стоило ему, наверное, выходить на площадку с травмой.
Ханамия готов к удару, а за этим и к дисквалификации Тоо с турнира, но вместо этого Аомине, словно бы взяв себя в руки, улыбается в ответ, кивнув:
- Я передам ему, что ты беспокоился. А впрочем, по завершении матча сможешь сам крикнуть из соседней палаты.
И в этом нет уже ничего хорошего. Эта улыбка, этот тон: они означают, что Аомине собрался, и теперь накопленная ненависть вырвется не спонтанным насилием, а спланированным членовредительством.
***
Матч против Кайджо был на прошлой неделе.
Все знали, чем это могло закончиться. И кого ломать в Кайджо, если не аса? Аомине надеялся только, что Ханамия окажется умнее и против них отправит снова второй состав клуба. Но Кисе оказался для него такой же красной тряпкой для быка, как когда-то Киеши. И было понятно, к чему все идет, а Аомине сидел в зале, глядя на это, и внутренне холодел, отчаянно желая, чтобы все обошлось синяками.
Кисе защищали, но это только добавляло Ханамии злости, и в какой-то момент Аомине вдруг понял: Кисе не дадут уйти, отделавшись синяками. Ханамия ненавидел таких, как он. Если бы можно было, как в боксе, бросить на ринг полотенце, чтобы прекратить бойню.
***
- Вы же понимаете, что ваши приемы не сработают на нашей команде, - в полголоса предупреждает Вакаматсу, стоя напротив Ханамии. Тот разводит руками:
- Ну так и я умею не только мелкие козни. К тому же, кажется, вашего лучшего игрока интересует сейчас совсем не наш матч.
Вакаматсу отводит глаза. Быть капитаном и так сложно, а быть капитаном в команде с Аомине – непосильный труд, и у него нет той хитрости, которая помогала Имаеши справляться с отвратительным характером аса. Вакаматсу требовал, чтобы Аомине не играл в этот раз, и тренер даже был с ним согласен, но тогда поднялся сам Аомине и презрительно-спокойно предложил: «Либо я выхожу на эту игру, либо не выйду больше ни в один матч». И решимость эта казалась жуткой, ее никак нельзя было списать на желание попробовать силы против одного из «Некоронованных генералов». Аомине что-то задумал, и не нужно быть Имаеши, чтобы это понять. А планов своих доверить никому не хочет, и теперь Вакаматсу отчего-то продолжает надеяться на то, что у аса хватит мозгов не испортить окончательно репутацию команды. Но столкновение с Кирисаки всегда несколько «попахивало», потому что если в тебя кинули дерьмом, сложно не запачкаться, даже увернувшись.
К тому же, Вакаматсу не может волноваться за всех подряд, у него начинают сдавать нервы.
Раздается свисток.
С Тоо не проходит обычная «законная» тактика Кирисаки – все пасы предназначаются Аомине, он получает мяч независимо от того, попытается ему помешать Ханамия или нет, а уж когда мяч у него – остается только ломать ему ноги. Но то, что жертвы из него не получится, Аомине доказывает, совместив с первым броском в корзину Кирисаки резкое движение локтем, сопровождающееся хрустом переносицы стоящего сзади шатена с невыразительным взглядом дохлой рыбы. Аомине не запомнил их имен, он и Ханамию помнит только: «Ханамия как-то там дальше, кажется на «о». Но хорошо запомнил, какие именно отметины на теле Кисе кто из них оставил. И сейчас, извиняясь деланно, неискренне, дожидается взгляда, чтобы с улыбкой показать себе на бок.
Именно там, с левой стороны, под ребрами, на светлой коже Кисе расцвел синяк размером с ладонь Аомине. Он смотрел запись игры раз за разом. Он запомнил, кто именно ударил Кисе – под кольцом, у трехочковой линии, когда тот не ожидал и не увернулся, или ловкой подножкой, вышвырнул Кисе с поля на железные стулья. Он смотрел запись, кажется, раз пятьдесят: перематывая на некоторых моментах и стискивая зубы так, что, казалось, вот-вот треснут и раскрошатся, и запоминал.
Но это было позже. А прежде, когда из палаты Кисе, наконец, свалила его команда, потому что было поздно и на улице начало темнеть, Аомине смог, наконец, зайти – без стука, как полноправный хозяин. Кисе, в больничной пижаме, улыбнулся ему смущенно, спросил:
- Ты все это время там ждал?.. Я видел тебя в начале, но думал, что ты давно устал и ушел.
- Если бы я пришел с ними, то и уходить пришлось бы вместе со всеми. Я хотел поговорить наедине.
- Да, конечно, - кивнул Кисе и погладил перебинтованную щиколотку, прежде чем продолжить. - Врач сказал, рано пока что-то говорить. И расстраиваться заранее не стоит, все может быть не так серьезно, как кажется. Наверное, стоило сразу пойти к доктору и пройти лечение, может…
Кисе, кажется, привыкший за те два месяца, что они встречались, к поведению Аомине, и не удивился, когда тот опрокинул его на хрустящее больничное белье, забираясь на кровать следом. И не удивился тому, что Аомине не целовал его, не гладил – расстегнул пуговицы рубашки, осмотрел светлую кожу, задерживаясь на оставленных отметинах, потом снял рубашку с Кисе окончательно, потребовал повернуться спиной.
- Будешь мстить? – спросил Кисе спокойно, рассматривая примятую подушку у изголовья.
- Посмотрим, - неопределенно отозвался Аомине, коснувшись ссадины кончиками пальцев, вызвав возмущенное шипение.
- У вас игра на следующей неделе.
- Я не типаж Ханамии. Ему таких ломать скучно.
- Почему?
- Потому что после игры тогда его будет ждать корзина фруктов от ребят из Тоо. Он не любит делать хороших поступков.
Кисе засмеялся, попытался снова надеть рубашку, но вместо этого лишился и штанов. На ногах синяков было меньше, но все-таки были.
- А если кто-то войдет? – поинтересовался Кисе.
- Скажу, что мы трахаться собирались.
- Я тебя сейчас выгоню, между прочим, - беззлобно пригрозил Кисе, застегивая, наконец, рубашку.
Все его синяки теперь – яркими пятнами в сознании, как отголосок только что погасшего света на сетчатке глаза. Разбитая переносица – первый фол Аомине, второй он получает уже по плану Ханамии, подарив Кирисаки штрафной, и из-за этого начинает играть аккуратнее, иначе на всех фолов не хватит. В перерывах хмурится тренер, бушует Вакаматсу, требуя посадить Аомине на скамейку до конца, но в счете они лидируют, а значит, что к нему претензий нет. Да и всего одна разбитая переносица…
На третьем фоле парень с челкой, за которой не видно глаз, кашляет, пытаясь вдохнуть воздух. Кажется, он к тому же подавился своей жвачкой, и вся выдержка Аомине уходит на то, чтобы сдержать улыбку. Вакаматсу снова о чем-то спорит с тренером, но получает отказ. Момои смотрит на Аомине внимательно, будто оценивая, достаточно ли он глуп, чтобы довести команду до дисквалификации своими выкрутасами, но замечает, как старательно тот разыгрывает раскаяние, и вроде бы успокаивается.
При попытке подставить его на четвертый фол Аомине получает два синяка на лопатках, за которые тут же отвечает незаметной подножкой, и бежит дальше, будто и не сразу заметив.
Нет уж, третьим фолом он разбивает губу рыжему и даже извиняется, но настолько искусственно, что Вакаматсу чуть сам не нарывается на дисквалификацию в попытке съездить асу по лицу.
Пока у него нет мяча, Аомине успевает послать Ханамии знак «ты следующий», получив в ответ самоуверенную улыбку. И понятно, почему – в следующие пару минут счет Тоо увеличивается на шесть очков, а на теле Аомине становится на четыре синяка больше. Он все равно ведет и не торопится догонять Ханамию, даже зная, что его в любой момент могут подвести под пятый фол, а за ним – и исключение. Нет, он нагоняет Ханамию у кольца, в начале третьей четверти, когда Тоо уже лидирует с перевесом в двадцать пять очков. Он даже дарит тому два очка и совершает свой пятый фол под хруст его сломанной кости. Круг замыкается.
Кто говорил, что месть не приносит облегчения? Аомине непривычно спокоен и отрешен, потому что в этот раз все силы уходят на то, чтобы не смеяться в голос над валяющимся на полу Ханамией, к которому уже подскакивает кто-то из медицинского персонала. И все бы идеально, да только Ханамия не орет – зубы сжимает, смотрит исподлобья на него, не отрываясь, будто взглядом этим что-то тоже передать хочет, да только Аомине не понимает, ему все равно. Для него растворяется, наконец, воспоминание о вскрике Кисе, который неделю назад упал как подкошенный на дощатый пол площадки.
Перевеса в двадцать очков команде должно хватить для победы, а если и не хватит, то какая разница. Его удаляют на лавку для запасных. Тренер молчит, Сакурай бледнеет и трясется, Вакаматсу держит остальная команда, чтобы не дать ему ударить Аомине. Тому все равно, он запрокидывает голову, кладет на глаза полотенце и представляет себе Кисе, который прошлым летом впервые смог обойти его один на один и радовался этому так, будто эта победа была сотой по счету. Его птица со сломанным крылом.
***
- Так, значит, в итоге обошлось? Трещина в кости, а через несколько месяцев снова сможет играть? – уточняет на ходу Касаматсу. За его спиной – нынешний основной состав Кайджо с пакетом апельсинов (невероятная роскошь) и миссией навестить в больнице своего аса после хороших результатов обследования. – Неплохо. Так вы и на зимний кубок успеете.
Широким жестом Касаматсу открывает дверь в палату, чтобы обнаружить за ней Аомине в больничной кровати и ещё одетого Кисе, оседлавшего его бедра и прикусывающего мочку уха.
Касаматсу закрывает дверь еще более резко, чем открыл. В течение пары минут за ней слышится возня, топот, возмущенный шепот, шорохи, и, когда все, наконец, стихает, Касаматсу снова открывает дверь, чтобы увидеть сидящего в кровати Кисе и Аомине на табурете рядом.
- Касаматсу-семпай! Так непривычно, что вы пришли. Надеюсь, я не оторвал вас от занятий! – кажется, еще более жизнерадостно, чем обычно, тянет Кисе и машет при этом рукой так, словно и ее вот-вот сломает.
- Надеюсь, я тебя тоже ни от чего не оторвал, - мрачно проговаривает Касаматсу, пытаясь вспомнить, кому доверил апельсины и одновременно найти хороший предлог, чтобы смыться отсюда как можно быстрее.
Аомине выглядит невероятно спокойным и оттого, кажется, сам на себя не похож.