С него сдергивают мешок в тот момент, когда Кагами начинает казаться, что он так и умрет – с черной тряпкой на голове и скованными руками. Просто швырнут в любой водоем, и это будет еще самой простой смертью из всех, что ему светит.
Но с него сдергивают мешок, развязывают рот и снимают наручники. Он в небольшой комнате в традиционном стиле, за его спиной – два человека охраны, а напротив в строгом темном кимоно Куроко Хисаши – отец Тецуи, спокойно курит трубку, глядя на Кагами так, будто впервые его видит. На самом Кагами – джинсы и толстовка, и сейчас он больше похож на студента, которым притворялся уже полгода, чем на телохранителя. Его скрутили на улице, и судя по тому, что никаких вопросов не задавали, никакими фотографиями не угрожали – доказательств им не надо. Суд будет коротким.
Кагами напрягается всем телом, садится ровно и кланяется, как положено. Он не собирается притворяться, будто ничего не произошло, но и не успевает разогнуться, когда на затылок падает тяжелое:
- Так значит, я платил тебе за то, чтобы ты охранял моего сына, а ты решил, что этого мало, и в дополнение неплохо бы с ним еще и спать?
Кагами не разгибается. Где-то там, в квартирке на три комнаты, одна из которых уже месяца четыре пустовала, потому что ночевали они с Тецуей в одной спальне, младший Куроко читает книгу или подогревает чайник, беспокойно поглядывая на часы и не понимая, почему так долго не возвращается Тайга.
- Я мало тебе платил?
- Нет, - продолжая смотреть в пол, твердо произносит Кагами.
- Тогда что? Решил устроить личную жизнь без отрыва от работы?
Кагами изучает плетение татами, вдыхая дым трубки, и молчит. Он никогда не смог бы объяснить того, что сделал.
Их представили друг другу меньше года назад. Сначала показали ему фотографии, объяснили суть работы. Куроко не был наследником, и спина у него была белоснежная, без положенной татуировки. Наследник у Хисаши имелся, к тому же сам отец не хотел втягивать младшего сына в грязный бизнес. Он снимал для него с матерью квартиру в пригороде Токио и с сыном виделся нечасто.
А потом Тецуе захотелось поступить в университет в Токио, ему нужно было присмотреть квартиру, показать город, помочь с выбором университета. И обеспечить охрану. У Хисаши всегда была паранойя относительно слабого младшего ребенка. Вслух этого не говорилось, но Кагами понимал – Хисаши боится однажды получить по почте палец сына с перечнем требований.
Тецуя был внебрачным сыном, к которому отец не проявлял чрезмерного внимания, его сложно было назвать любимчиком, да и слабым тоже, честно говоря, с большой натяжкой. Но Хисаши решил подстраховаться. Взять Тецую в главное поместье он по-прежнему не мог, но нанял ему телохранителя.
Их знакомили здесь же, в этом поместье, только в более просторной комнате с выходом в весенний сад. На Куроко в тот день были темные брюки и голубая рубашка поверх футболки в полоску, а только что вернувшийся из Америки Кагами одет был как военный – в брюки цвета хаки и черную майку с толстовкой. Из того дня Кагами в принципе никого и ничего больше не помнил, только открытые настежь двери в сад, легкий ветерок в волосах Куроко и его спокойный взгляд. Это потом он думал о том, каким облегчением стало то, что вместо бандитского сынка с повадками школьного гопника ему поручили студента, который со всеми был настолько вежлив, что был больше похож на сына профессора и пианистки. Почему-то именно эта ассоциация пришла в голову. И он совсем не был похож на отца – слишком много мягкости в чертах, спокойствия. В нем было что-то от воды в пруду сада. И немного от весеннего чуда.
Никогда прежде Кагами не встречал настолько необычного человека.
Хисаши так же курил, стараясь выдыхать дым в сад, и объяснял, что его «партнеры по бизнесу», как он их называл, вряд ли знают о младшем сыне, но и сам он особо Тецую не прячет, так что любой, кто просто потрудится навести справки, может проследить ниточку к этому мальчику. Но защищали его опять же протекция отца и собственная отдаленность от дел семьи. Он не хотел нанимать для Тецуи кого-то из своих людей, к тому же отец Кагами когда-то хорошо поработал на него, и в качестве поощрения хотелось бы дать и сыну непыльную работенку.
Кагами умел драться, стрелять и мог в случае чего подхватить Куроко подмышку и валить в главный дом семьи, под защиту всех этих головорезов, а больше от него ничего и не требовалось. А, ну и еще не спать с тем, кого наняли защищать, но про это в тот день, конечно, никто и словом не обмолвился.
Им сняли уютную квартирку с минимумом мебели, с раздельными спальнями, в одном из самых опрятных районов. Это было похоже на общежитие – они встречались по утрам на кухне, сталкивались в дверях ванной, ходили вместе в университет, где Куроко учился, а Кагами спал на лекциях, и для всех они были чем-то вроде друзей. Вечерами Тецуя читал книги или сидел в интернете, а Кагами играл в приставку и смотрел боевики.
Первый месяц они практически не разговаривали, а потом что-то между ними начало таять: почти невесомо, самим им это казалось простой вежливостью. И вот уже Кагами просил рассказать ему книги, которые дочитывал Тецуя, а тот спрашивал второй джойстик и к двум часам ночи все еще не хотел идти спать, пока не отыгрывался у Кагами в очередном файтинге.
Любовь – не то, что вдруг падает тебе на голову одним летним утром в образе Богини в легком белом платье, понял тогда Кагами. Любовь – невесомые полупрозрачные паутинки, что опутали их, незаметные, но оказавшиеся прочнее стали. Их сложно было не заметить, когда они укрепились, и Кагами стал ловить себя на том, что, слушая в общей ванной плеск воды, представлял себе как выбирался на бортик Тецуя, и как стекали капли по светлой коже плеч, груди, бедер, ягодиц. Ему не говорили, что с Тецуей нельзя спать, но каким нужно быть идиотом, чтобы поверить в то, что, раз этого не произнесли вслух, то и не запретили?
По Куроко никогда ничего не поймешь, он был все такой же спокойный. Даже когда заносил Кагами полотенце в ванную. Даже когда касался его голым коленом во время игры. Даже когда допивал кофе из его чашки. Даже когда узнал, что Кагами прочитал его любимую книгу. Даже когда сидел вечером с ним вместе на кухне, не включая света и глядя, как за окном падал первый снег… Даже когда впервые пришел в спальню Кагами ночью, деликатно постучавшись и добившись кивка на вопрос «можно?», в своих домашних шортах и мягкой пижамной кофте забрался к нему под одеяло.
По Кагами было видно всё. Он зачем-то пытался прикрыться в ванной, вспыхивал до самых ушей от прикосновения к голой коже, наливал в использованную чашку еще кофе, хотя и чувствовал, что в него больше не влезет, читал книгу, сверяясь поминутно со словарем японского, смотрел не на снег за окном, а на лохматую макушку Тецуи. И в ту ночь, когда тот нырнул к нему под одеяло, дал волю рукам: гладил спину, шею, ерошил волосы и сжимал бедра, забравшись под ткань шорт и наконец-то целуя.
Кагами, как преступник, не оставлял следов. И долго боялся назвать Куроко своим. Они никогда не говорили о том, что между ними происходило: вместе смотрели телевизор вечерами, вместе завтракали и ужинали, продолжали вместе ходить в университет, но там все так же изображали друзей. Дело было не в слухах или косых взглядах, они оба боялись, что обо всем узнает Хисаши.
На рождественские праздники оба остались в Токио, хотя Тецую звала домой мама, а Тайгу в Америке ждал отец, но у них обоих были другие планы, и, хотя вслух их не обсуждали, оба об этом думали.
Впервые за последние три года Кагами в углу общей комнаты наряжал елку, вешал гирлянды. Да и сам Куроко говорил, что это все очень похоже на его детство.
Когда стемнело, уже лень было включать в комнате свет, и они остались при работающем телевизоре и гирляндах. На экране мелькало какое-то глупое телешоу, и Кагами уже и не помнил, кто из них сдался первым. Конечно, потом Куроко говорил, что хотел предложить перейти в спальню, но у него никак не получалось прервать поцелуй, в процессе которого он оказался уложен спиной на праздничный стол. Так все и случилось впервые: под бормотание телевизора, перемигивание гирлянд и звон падающей со стола посуды.
Кагами через лавину свалившихся на него ощущений помнил только собственное удивление, что секс может так сильно раскрывать и менять обычно такого сдержанного Тецую. Сложно было поверить, что тот же Куроко, который спокойно готовился к экзаменам, так же спокойно их сдавал, а над горящей сковородкой бесстрастно констатировал: «У нас проблемы, кажется», - мог так отчаянно цепляться за него, будто боясь упасть, вздрагивать от каждого движения внутрь, в него, и шептать что-то, кажется: «Медленнее… Тише, пожалуйста».
Самым лучшим для Кагами осталось то, что они тогда пробовали друг друга, ни с кем не испытав этого прежде. Для обоих ощущения были новыми, интересными, и хотелось экспериментировать. Хотя после первого опыта пришлось на некоторое время отложить дальнейшие эксперименты – Кагами перестарался, а Тецуя в процессе ни слова не сказал о том, что было больно. Потом рассказывал, что даже удивился, когда оказалось, насколько приятнее становится, если уделить подготовке больше времени, ведь ему казалось, что боль – в порядке вещей.
Приятно было лежать в кровати на животе, глядя на сидящего поверх одеяла Тецую, рассказывавшего о прошлом, или о прочитанном в книгах. Иногда Кагами казалось, что ему было бы скучно, не будь это Куроко, потому что просто слушать его голос уже было здорово, что бы он там ни говорил.
Они никогда не говорили о будущем, будто так и проживут в этой квартирке всю жизнь, днем посещая лекции, вечерами сидя на диване в общей комнате, играя или смотря телевизор, а после засыпая в одной кровати. Иногда Куроко, измученный дневными хлопотами, отключался на диване, не досмотрев фильм, и Кагами приходилось его, словно ребенка, нести в спальню.
Сейчас память обо всем этом выскабливает его, как арбуз десертными ложками. Для этого человека и людей за его спиной, для их грязного мира доступных дешевых женщин, побочных детей от любовниц, с которыми они видятся раз в полгода, тяжелых наркотиков и омерзительных мучительных смертей, недоступно такое чувство. В их мире нет любви, и Кагами они меряют по своим меркам: оказавшись в одной квартире с Тецуей, не имея возможности вечерами в барах снимать девочек на ночь и места, куда можно было бы их водить, затащил в кровать Куроко. Что они думают о самом Куроко, представлять не хочется.
- Какие мысли у тебя были, когда мои ребята тебе мешок на голову надели и в машину впихнули? – выдохнув дым, спрашивает Хисаши. Кагами выпрямляется, наконец, положив руки на колени, смотрит прямо, хотя и без вызова:
- Никаких. Может, что меня убьют.
Он врет. Он думал о том, что Куроко могут прислать видео или фото с ним связанным, приказать прийти куда надо, и ведь тот пойдет, ничего не сказав отцу. Хоть тут все обошлось. Но по его глазам якудза видит, что Кагами врет, даже если правда может его спасти.
А потом на татами перед Тайгой падает большой нож для мяса, и на несколько секунд ему кажется, что его заставят вспороть себе живот, как когда-то делали самураи. Но Хисаши, уже не глядя на него, объясняет:
- Я столько всего для тебя придумал, что смерть была бы самым легким выбором. Но Тецуя мне не простит, нет… Именно из-за того, что не хочу казаться для сына врагом, я тебя прощаю. Оставь на этом полу свой мизинец и можешь отправляться куда хочешь, только чтобы ни я, ни мой сын тебя никогда больше не видели, иначе так просто уже не отделаешься.
Кагами перехватывает ледяную ручку ножа, снова глядя на татами у своих коленей. Он готов был бы отрезать все пальцы, вспороть живот и вывалить здесь внутренности, если бы после этого их с Тецуей оставили в покое. Но это уже сказка, хочет он того или нет, от него решено избавиться, и, как бы мерзко это ни звучало, он должен быть благодарен уже за то, что ему оставят жизнь.
«- Эй, Тайга, а что с мизинцем? Чем ты насолил якудзе?
- Переспал с сыном их босса».
Замутило.
Стиснув зубы и стараясь казаться спокойным, Кагами снимает толстовку, ножом отрезает левый рукав и, скрутив из него подобие кляпа, засовывает себе в рот, только после этого кладет на татами перед собой руку, оттопырив мизинец. Хорошо, что левая, правая ему еще пригодится. Он уедет в Америку к отцу и оттуда уже напишет Куроко. Тецуя знает, что между ними происходило, он найдет способ встретиться. Но это потом, а сейчас, чтобы просто уйти отсюда живым, нужно было отрезать палец, как ящерица отбрасывает хвост. Этим людям нужен только повод, чтобы пристрелить его. А мертвым он точно не сможет больше быть с Куроко.
Ему представляется Тецуя, который сейчас смотрит на часы, пытается до него дозвониться и, внешне все такой же невозмутимый, волнуется, не включая в комнате свет, смотрит на падающий за окном снег. Когда все решится, Хисаши сам позвонит ему и скажет, что завтра пришлет замену охраннику, и Куроко с осознанием этого придется ложиться спать одному. Кого ему пришлют взамен? Кагами понимает, что не время ревновать, но эта мысль как раз отвлекает от ожидания боли. Он вдруг понимает, что в ушах у него звенит, дыхание давно сбилось на нервное, тяжелое, кляп во рту пропитался слюной, а в доме, где до этого было тихо, происходит какой-то переполох. Нападение? Без выстрелов? Быть того не может. Звучит так, будто кто-то решительно приближается, по пути разбрасывая людей и ломая мебель. Это не мог быть Тецуя, потому что его Тецуя – тихий, спокойный, неконфликтный.
И невероятно бесстрашный.
Кагами, уже понимая, что происходит, вытаскивает изо рта кляп, чтобы не показаться идиотом перед Тецуей, отставляет в сторону нож и поворачивается к двери. Шум стихает у порога, сначала отъезжает одна створка, немного, на пару сантиметров, а затем резким движением откидывается в сторону совсем, впустив в комнату младшего Куроко. У него холодный решительный взгляд, красная щека, как после удара, и по пистолету в каждой руке. Хисаши спокойно выдыхает дым, стряхивает пепел и принимается набивать трубку заново; охрана тоже стоит, ждет приказов. «Этого не может быть, - думает Кагами. – Тецуя – самый обычный. Он воспитывался отдельно от отцовского дома и грязного бизнеса. Он даже драться не умеет, иначе зачем к нему приставили меня? Я бы никогда не смог ввалиться в дом якудза и пройти насквозь, отделавшись одной царапиной». Его сомнения рушит Хисаши, спросивший холодно-спокойно:
- Кто тебя ударил?
Кагами понимает – по стали в голосе, по тону, что пальца вполне может лишиться тот, кто посмел ударить его сына. Имя отца всегда было для Куроко лучшей защитой, да и сейчас – кто стал бы стрелять в него? Пытаться скрутить или остановить, если сын пришел к отцу поговорить?
- Старший брат, - спокойно говорит Тецуя. Руки вдоль тела, он расслаблен, он не будет направлять оружие на отца. Может, благодаря пистолетам его не задержали еще на входе.
- Аааа, - тянет Хисаши, успокоившись. Словно брату можно – подумаешь, семейные разборки. – Подожди снаружи. Мы еще не закончили. Ты же видишь, я не собираюсь убивать твоего телохранителя.
- Вижу. Но в том-то и дело, что он – м о й телохранитель.
- Но плачу ему я. А он меня подвел.
- И это тоже моя вина. Я угрожал ему. Пригрозил, что скажу тебе, будто он пытался меня изнасиловать. Тогда бы он точно живым не ушел, а мне бы ты поверил.
Хисаши смотрит в упор, раскуривая новую трубку. Они оба понимают, что Тецуя врет, но этому нет доказательств.
- Я могу приказать тебя вывести отсюда, - напоминает Хисаши. Тецуя, и не моргнув, кивает:
- Можешь, - и поднимает пистолеты, направив в головы все еще стоящих между ним и Кагами охранников. – Но давай не будем проверять, что могу в ответ сделать я.
Отец снова молчит несколько секунд, затягиваясь и выдыхая дым, потом добавляет уже мягче:
- Это я виноват, наверное. Надеялся, что будет девочка. Вот подсознательно и воспитывал тебя, будто дочку.
- Не думаю, - Куроко отрицательно качает головой. – Но я лично по-прежнему проблем не вижу. Единственное, что ты можешь – прекратить платить Тайге, потому что он и так будет защищать меня. Ну или лишить меня карманных на полгода в наказание.
- Снова врешь, - вздыхает отец. – Ты ведь планируешь бежать с ним? В Америку, к его отцу, наверняка.
- Нет, - отрицательно качает головой Тецуя. – Не в Америку.
Отец снова окидывает его оценивающим взглядом: взъерошенного, холодно-спокойного, невозмутимого, решительного. И вдруг начинает смеяться: по-доброму, насколько это применимо к нему. Откладывает трубку и сквозь смех говорит:
- Твоя мать меня убьет… Давай считать это состоявшимся знакомством с родителями. Но пока только с одним. Чтоб на выходных съездил к матери, представил своего телохранителя ей уже в другом качестве. Она так и думала, что у тебя кто-то появился.
Кагами едва держится, чтобы глупо не спросить: «Что, и все, можно идти?», - но Куроко опускает оружие, вроде даже расслабляется и кивает:
- Хорошо. А ты больше не пытаешься испортить мне личную жизнь.
Они выходят вдвоем, и от них разбегается прислуга, отступает охрана. Возможно, потому что у Куроко до сих пор оружие в руках. Весь он напряжен, будто в ожидании удара в спину. И нет ни машины с личным водителем, ни такси у входа, только старик, который здесь вроде дворецкого, отдает Куроко его пальто и пуховик Кагами, который тот оставлял дома. Пистолеты Куроко отдает, наконец, этому дворецкому и выдыхает с облегчением уже на улице. Они идут к автобусной остановке, не решаясь ловить машину или просить кого-то из людей отца довезти их до дома.
Уже в автобусе, сидя почти в самом хвосте, Куроко снимает перчатку и берет Кагами за руку, чего никогда не делал при посторонних, если их могли увидеть.
- Что, и правда никуда не побежим? – спрашивает Кагами, глядя на их переплетенные пальцы. Только теперь он чувствует, что Тецую трясет.
- Ты ведь слышал его: «Знакомство с родителями». Если мы и полетим в Америку, то знакомиться с твоим отцом.
Представив себе это, Кагами фыркает, то ли нервно, то ли подавив смешок.
- Твой отец мне теперь яйца оторвет, если я что-то не так сделаю.
- Он об этом не узнает. Твои ошибки останутся между нами, да и я не настолько плох, чтобы шантажировать тебя отцом… Хватит уже и того, что случилось. Прости, что я…
- Ничего. Если бы не это – мы бы и не познакомились, - отвечает Кагами, сопроводив слова быстрым поцелуем в макушку. Сейчас ему кажется, что было бы великой ошибкой мироздания, если бы они не встретились. И даже если на секунду, на людной улице, они вдруг прошли бы мимо друг друга – оба обернулись бы, остановились и замерли, потому что что-то не пускало бы их отдаляться друг от друга.