В небольшой квартирке на окраине Детройта Маркуса встречают тишина, мягкий свет от пары ламп над барной стойкой и Саймон, с мягкой улыбкой сидящий за этой самой стойкой. Увидев Маркуса, он плавно соскальзывает со стула, подходит ближе, ладонями проводя по его плечам:
— Опаздываешь, — говорит Саймон небрежно и чуть ослабляет узел на галстуке Маркуса.
— Рейс задержали, — Маркус морщится, вспоминая, сколько пришлось торчать в аэропорту Москвы из-за сильных дождей, которые внезапно накрыли столицу.
Сотрудники, конечно, извинялись, но было видно – злорадствуют, что хоть так удалось зацепить андроида. И отчасти им всё же удалось – из-за этого он опоздал, ведь обещал быть дома не позже девяти, а стрелки настенных часов, которые так приглянулись Саймону во время их совместной командировки во Францию, давно перевалили за полночь. И вроде Саймон даже не злится, – многие думают, что Саймон в принципе не умеет злиться, но уж Маркус как никто другой знает обратную сторону этого ангела и предпочитает с ней по возможности не сталкиваться, – но всё равно кажется, что он что-то задумал. Судя по всему, что-то хорошее – плохое начинается совсем по-другому.
Маркус позволяет стащить с себя галстук, наблюдая, как ловко Саймон расстёгивает пару верхних пуговиц на его рубашке, самыми подушечками проводит по открытой коже. От каждого прикосновения ползёт скин, оголяя пластик, и по телу пробегают короткие приятные импульсы. Соскучился.
Маркус хватает его за руку, сводит вместе ладони, пальцы сплетает, чтобы крепче, сильнее, ближе, и этого короткого слияния достаточно, чтобы успокоить мысли и собрать воедино разбросанные в беспорядке данные. Маркус чувствует, как системы заработали стабильнее, тише. Он подаётся вперёд, прижимается лбом ко лбу и тянется уже к губами, как вдруг Саймон с лёгкой усмешкой отходит назад.
— Не спеши, — на губах снова тёплая, уютно-домашняя улыбка. Саймон тянет Маркуса за собой, к стойке, и только сейчас он замечает два бокала с насыщенно-голубым тириумом, — ты помнишь какой сегодня день?
Вопрос застаёт врасплох, но лишь на короткий миг. Маркус быстро перебирает в памяти события, соотносит даты и издаёт удивлённое «оу», когда находит соответствие. Саймон удовлетворённо хмыкает и протягивает ему бокал.
— И… что это? — Маркус чуть взбалтывает тириум, который сразу же заискрился, закружился яркими завитками в свете ламп.
— У людей есть традиция, нет, скорее, некий ритуал, – пить, когда случается что-то хорошее. Выигранная война, свадьба, рождение ребёнка, день рождения – так люди выражали радость, и это сплочало даже самых злейших врагов. Сейчас нам удалось добиться пары своих собственных праздников, поэтому мы можем выпить за них.
Саймон дёргает уголками губ, и Маркус отвечает тем же. «Нам». То, что День взятия Харт-Плаза сделали новым государственным праздником для андроидов и, возможно, их людей, – целиком и полностью заслуга Саймона, но он упрямо продолжал говорить «наша», подразумевая в этом участие Маркуса. Которого там не было от слова совсем. Маркус с головой ушёл в политику и меценатство, а Саймон занялся тем, что у него получалось лучше всего – диалог. Только он мог отвечать улыбкой на самые гневные и дерзкие выпады радикалов, находить компромиссы в, казалось бы, обречённых переговорах и добиваться невозможного.
Поразительный. Маркус порой думал, можно ли сильнее восхищаться кем-то, и каждый раз убеждался, что можно. Достаточно лишь посмотреть, с каким упорством Саймон продолжает считать свои заслуги общими.
— Однако, я думаю, у нас есть более подходящий повод, — Саймон подходит чуть ближе, заглядывает в глаза, — целый год прошёл, и я хочу отметить то, что мы до сих пор вместе. Живы. И что так будет дальше. Конечно, люди обычно пьют за такое вино или шампанское, но для нас, увы, что-либо помимо тириума будет губительно. Тем более, если перебрать, можно даже опьянеть.
Саймон осторожно, но достаточно звонко бокалом касается бокала Маркуса, и они почти одновременно выпивают. Тириум сразу же разгоняет системы, которые сразу же выбрасывают несколько плашек с предупреждениями, ускоряет работу насоса и кулеров, заряжая их дополнительной энергией, путая координацию движений, да так, что Маркуса немного ведёт в сторону, благо, столешница рядом. Избыток тириума не лучшим образом сказывается на работе компонентов, но такое количество вряд ли навредит. Странная традиция, думает он, если с людьми происходит тоже самое, когда они пьют обычный алкоголь. Но с другой стороны, глядя сейчас на Саймона, когда системы немного распределили голубую кровь равномерно по всему телу, Маркус отчасти понимает, зачем люди так делают. Свет от ламп падает прямо на плечи Саймону, и он отчётливо видит линию градиента на его коже. И не может оторваться. Рассеянные лучи высвечивают, высветляют их контур, и молочно-белый переходит в густой кремовый, с резкими росчерками теней на ключицах. Провести бы этой линии перехода пальцами, стирая скин и смешивая краски. Маркус протягивает руку вперёд и поддаётся маленькой слабости. Возможно, так повлиял тириум на зрительные модули, снизил чувствительность и чёткость, и всё теперь кажется таким гиперболизированным. Но в этом было своё очарование.
Как и в том, что Саймон решил отметить маленькую годовщину их отношений. Законных и свободных.
Маркус мягко притягивает Саймона к себе, снова сплетая пальцы, сбрасывая совершенно лишний сейчас скин, и, наконец, целует.
— Мне нравится эта традиция, — говорит он в губы, едва касаясь, — её ведь надо повторять каждый год, верно?
Саймон поднимает брови, немного удивляясь такому вопросу, но затем широко улыбается, обнажая идеально ровную линию зубов:
— Конечно. Тем более, мы можем её немного разнообразить.
И пока Маркус пытается понять, что Саймон имел ввиду, он втягивает его в долгий, многообещающий поцелуй.