Третий курс в сочетании с дождливыми осенними деньками нагоняет на меня тоску. Не ем уже пятый, или около того, день. Иногда выпиваю кофе, а вечерами затыкаю нос, закутавшись в одеяле, потому что мой сосед по комнате любит повонять жирной и сочной едой. Позавчера Арсений готовил курицу, даже мне предлагал, но я, само собой, отказался.
Не знаю, как в очередной раз к этому пришел. Еще несколько недель назад я спокойно ел чизбургер, даже не поинтересовавшись тем, сколько в нем калорий. Сегодня чувствую отвращение к любой еде вновь. Я вдыхаю аромат выпечки, когда прохожу мимо пекарни у остановки — что-то мерзко отзывается в рёбрах. У меня включился режим экономии энергии в организме — я уже не спешу поддерживать с одногруппниками громкие веселые беседы, а на их шутки реагирую натянутой улыбкой. Мои эмоции притупляются, подобно тому, как камни обтачиваются волнами.
Мне стоит признаться, за этим Арсением я иногда наблюдаю. Мы начали делить комнату на двоих лишь в этом учебном году, парень, который был до него отчислился. Оно и к лучшему — он был слишком болтлив. Арсений же, как я заметил, главным активистом выступает лишь в здании университета и за пару месяцев совместной жизни мы обменялись всего парой-тройкой предложений. Я не начинаю говорить первым, он не спешит тоже. У нас идиллия.
Сегодняшним вечером перед сном я отвернулся к стенке. Ощутил тянущую боль в пояснице и практически завыл. Минут через пять перевернулся обратно на спину — ей это не понравилось. Я пью много воды, она, кажется, вымыла из моего организма все полезные вещества. Мышцы пронзает судорога, они хаотично сокращаются, иногда появляется ощущение, словно мои конечности немеют.
Я поворачиваю голову вбок — Арсений за столом готовится к завтрашним занятиям, склонившись над своими тетрадями и пособиями. Тянусь к тетради, на прикроватной тумбочке и открываю разворот, в котором заложена старая ручка с синими чернилами, не знаю, как она еще пишет, ведь ощущение, словно лет ей больше, чем мне. Хотелось бы и мне обладать подобной выносливостью.
Арсений записывает в свою тетрадь конспект, параллельно слушая музыку в наушниках. Время уже давно за полночь, может, мы оба страдаем бессонницей? Я записываю в тетрадь ночь и свойственное моей натуре беспокойство. Оставляю на полях тревожность, выведенную корявым почерком. А потом вновь откладываю её на тумбочку и отворачиваюсь к стене — на сегодня с меня хватит.
Следующим днём я пропускаю последние две пары, ощущение, словно под моими рёбрами скопилась вселенская усталость и не даёт мне нормально вдохнуть. Арсений остаётся в университете. Наверняка досиживает свои пары, а потом идёт со своими друзьями из актива придумывать новые интерактивы. Должен признаться, я мало осведомлен о том, чем они там на самом деле занимаются, меня утомляют даже мысли о том, как много они между собой разговаривают. Вероятно, я довольно тяжело провожу разницу между нашими натурами и характерами, так и быть.
Объясню проще: будь мы картами таро, он был бы мечами, а я кубками.
Возвращается в комнату Арсений в пятом часу вечера. Заваливается на свою кровать и молча, как обычно и бывает, отворачивается к стене. Не садится за домашнее задание, не готовится к лекциям, не переписывается с друзьями. Он, как и я, прячет лицо от всего мира, повернувшись им к стене.
Значение этому я придаю лишь ближе к ночи, когда Арсений так ни разу и не пошевельнулся. Я услышал лишь тихий всхлип, и кое-что до меня всё же дошло — он устал не меньше.
Моё мнение о нём этим вечером переменилось. Вся его добродетель в моих глазах дала трещину. А представления о его дружелюбности и жизнерадостности покрылась пеленой, что теперь делала его образ совершенно туманным для меня. Возможно, таким ему и стоит оставаться.
Будь я одним из его друзей, что бы я ему сказал в такой ситуации? «Всё будет хорошо»? Это ведь обычно говорят, да? Возможно, этого и было достаточно, будь я его другом. Но я не он и я не верю во «всё будет хорошо». Всё будет хорошо лишь в песне, но никак не в жизни — эта уверенность живёт в моей голове и не платит за аренду. Всё обстоит на самом деле куда проще и заключается в следующем:
Он тонет, а я даже не знаю, как его спасти, потому что сам давно нахожусь на дне.
Арсений решает со мной заговорить вновь лишь к концу недели. Диалог выходит, конечно, сухим, но наша комната, кажется, уже совсем истощена от отсутствия каких-либо звуков.
— Ты не ешь.
— Я не ем.
— Почему?
Ответа ни я ни он не слышат. Его толком и нет. Я не ем, я истощен, но вместе с тем не ощущаю потребности. Мне ненавистна еда, её запах и то, какой контроль она имеет надо мной даже когда её нет в радиусе метра и в моём желудке. Мне неспокойно и мне боязно, но как же тот камень, обточенный о волны? Я тот камень. Мои эмоции притуплены, но как тогда я чувствую столько всего одновременно?
Он смотрит на меня и зачем-то осторожно тянет руку, будто хочет дружески похлопать по плечу, и я думаю:
Тронь меня — ты тронешь сухие осенние ветки, засушенный лист гербария, рассыпающийся от любого прикосновения.
Тронь меня — и ты тронешь всё то, от чего бежишь.
И он всё же касается. Не хлопает по плечу, не гладит. Просто кладёт ладонь и сквозь ткань футболки я чувствую тепло его кожи, разливающееся по моим внутренностям также, как когда я пью горячий чай. Я всё еще не говорю ни слова, а он убирает ладонь. Поднимаю взгляд — он истощен тоже.
— Ты устал?
— Я устал.
— Почему?
Я слышу тишину, отскакивающую от общажных стен вместо ответа и мне кажется, что в его голове мысли сейчас рождаются одна за другой, но ни я ни он неспособны озвучить их вслух. Всё дело вот в чём, мы — два камня, обточенных волнами, скучающие за своим прежним обличием, но уже неспособные его вернуть.