Кинув ключи от дома в стеклянную табакерку, до краев наполненную пеплом от сигарет, Чангюн медленно стягивает с себя кожаную куртку в заклепках и хмыкает, рассматривая отражение в зеркале. Из стеклянной глади на него смотрит чудовище. Это не он, нет. Парень протягивает ладошку вперед, трогает свое отражение, будто бы не доверяет тому, что видит, и уже через секунду с грохотом разбивает гладкую поверхность. В костяшки пальцев тут же впиваются мелкие осколки, ранящие тонкую кожицу и пускающие кровь. Им слизывает ее языком, а после запивает ромом, бутылку которого подхватывает с пола. Он только вчера купил ее, а она уже почти пустая, лишь на самом донышке плещется прозрачная жидкость. Бесит. Будто внутри него бездонная пропасть, поглощающая все и вся, но не приносящая никакой пользы — один лишь вред. Как же раздражает. Хозяин дома скидывает с ног убитые ботинки с металлическими вставками и идет к пошарпанному дивану грязно-розового цвета, с размаху падает на него и сразу же зажимает меж острых зубов очередную сигарету. За день он, кажется, выкурил штук двадцать точно, а может и больше. Ему никак не сконцентрироваться на подсчете, да и это совсем не важно. Уже полтора дня в голове парня лишь одна и та же мысль, что вертится и крутится, впивается в сознание и не дает продыху: «Что делать?». Его волнует насколько далеко можно зайти. Можно ли выпустить на волю темную сущность и стоит ли рвать роскошное тело на мелкие кусочки, заставляя беспомощного парня под собой кричать от невыносимой боли и просить пощады? Возможно ли не испытывать мук совести от того, что будет истязать и мучить? Чангюн очень хочет этого, однако, пока что не позволяет себе подняться в спальню и встретиться с тем, кого похитил. Он же доверял ему, знакомый как никак, а не безликий прохожий. Им ведь для него стеснительный братик друга и просто хороший человек. А он не такой, ни капли не похож на того урода, каким его видит Чжухон. Все ровно да наоборот. Ему хочется не ласково целовать, а кусаться. Не игриво, а больно, до крови. Им желает издеваться, насильно делая минет, прикасаться зубами к слишком чувствительным местам и мстить за то, что настоящего его так и не разглядели. Как можно считать такого как он, вечно ходящего с сигаретой в зубах и бутылкой крепкого алкоголя в руках, милым и трепать по голове, поправлять волосы и заводить выбившиеся прядки за ебанное блять ушко? Ли сам виноват. Зачем он полез к нему первым, отчего захотел наладить контакт с таким чудищем? Подобный сорт людей следует избегать, так делают его старший брат, отец и даже слишком заботливая мать. С ним не стоит искать точки соприкосновений. Как же можно было так наивно ошибаться и мягко улыбаться, показывая ямочки на щеках и смеяться над неловкостью, пытаясь разрядить напряженную обстановку. Он повинен в этой ситуации на все сто процентов, даже на тысячу.
Его убьют, если поймают сейчас. Чангюн уверен, что ему не выжить, после того, что собирается сделать со старшим, но как-то плевать. Похуй. Все равно у него нет никакого будущего, так почему бы напоследок не получить то, к чему стремился всю свою ебанную жизнь. Лучше умирать с улыбкой на губах, чем задыхаясь от смрада собственных разбитых надежд и в плену неосуществленных желаний. Чжухон понимает, наверняка, он знает, что будет, когда дверь в комнату откроется. Ли кто угодно: плейбой, красавчик, любимчик девчонок, лучший друг и подающий надежды спортсмен, но не идиот. Он проницательный, но, сука, тупой. Как можно было не заметить куда падаешь, как блять, стоя на краю пропасти, он смел улыбаться и спрашивать «ты чего такой напряженный?» вместо того, чтобы оглядеться вокруг и бежать как полоумный куда-нибудь подальше, туда где будут люди, помощь и дневной свет. Нельзя завороженно смотреть на тлеющую сигарету и то, как падает пепел с нее. Вот же кретин. Чангюн уверен, что Чжухон поддался специально, но ведь так неправильно. Ли его совсем не любит, он вообще по девочкам. Это доводит до белого каления. Им перекусывает сигарету напополам, хватает неначатую бутылку виски и медленно бредет в сторону своей комнаты. Она располагается на втором этаже, в самом дальнем углу, окна в ней заколочены с двух сторон, а сверху расположен специальный железный щит на замке. Еще Чангюн заморочился и сделал каркасную систему звукоизоляции чисто из прихоти, для себя. Это полностью его дом, да и находится он вдалеке от города, но все-таки хотелось хоть на нескольких квадратных метрах чувствовать себя царем и богом: орать, что заблагорассудиться, кидаться различными предметами и заниматься музыкой. Тут все равно никто ничего не услышит, даже если будет очень стараться. Так ему хорошо и спокойно. Кто же знал, что в его скромной обители появится гость. Притом такой важный. Чжухон не абы кто — он все. Это нездоровая одержимость, Чангюн знает, понимает и отдает себе отчет в том, что поступает, мягко говоря, неправильно, но разве подобное может его остановить? Нет. Никак не сможет. На его лице появляется едкая усмешка, как в фильмах о неуловимых злодеях, он знает, что впереди будет много всего жуткого и громкого, но не желает останавливаться на полпути. В губах снова оказывается сигарета, мобильный телефон улетает в стену напротив, ключи появляются в ладонях — игра началась.
Как только он проходит в комнату и включает тусклый свет, сразу же подмечает в какой неестественной позе на полу сидит старший: его голова закинута назад, на сидение кресла, руки сведены за спиной, а ноги вытянуты вперед и широко расставлены в разные стороны. Неудивительно, он после этих таблеток и не такое вытворял, галлюцинации ловил и бегал по всему дому, прячась от кровожадных гоблинов, несущих смерть. По крайней мере ему так казалось в момент сильного наркотического опьянения. Чжухон наивный, глупый и очень доверчивый. Чангюн с отвращением рассматривает в зеркале молодого парня в желтой расстегнутой рубашке, накинутой поверх футболки в мелкую сеточку, в накрашенных яркой помадой губах сжата сигарета, а на руках красуются остатки черного маникюра. Монстр же, самый настоящий. Выродок, уродец, не способный жить в социуме. Страдающий от больных фантазий и сочиняющий небылицы в воспаленном извращенной привязанностью разуме. Этот человек первым начал, его есть за что ненавидеть и мучать. Взгляд парня падает на облегающие кожаные штаны, он поворачивается, чтобы разглядеть как те смотрятся на его заднице, отчего-то это кажется таким важным. Будто хочет каждой своей частичкой понравиться ему, этому мешку с картошкой, что находится в прострации. Ли пора бы очнуться и попытаться сбежать, сделать что-нибудь плохое, плюнуть в лицо или закричать. Хоть что-то. Чангюну хочется попросить его об этом, пока все не зашло дальше, не забралось бы вглубь его сердца и не уничтожило изнутри. Рыжий мудак, ему действительно пора прийти в себя, ведь доза была на самом деле ничтожной по сравнению с теми, которыми он сам себя травит, чтобы уйти из реальности. Окно тут забито именно поэтому, чтобы в один из приступов не выброситься и не закончить жизнь так вот глупо и неправильно. Он не хочет, чтобы его жалели, такая почетная смерть не для него, о, нет. Тут нужно нечто жалкое, ни капли не трагичное. Ничтожное, как и он сам.
— Да пошел ты, мудак, — шипит Чангюн, — так хочешь, чтобы я тебя трахнул?
Он хватает парня, сидящего на полу, за подбородок и заглядывает в открытые глаза, тот не шевелится и лишь изредка моргает. Все выглядит так, будто бы Ли не понимает, что происходит и где он находится. Ну что за гребаный неудачник. Наверное, ему будет жаль не запомнить свой первый секс с человеком того же пола, но ничего не поделаешь. Чангюн хватает его за левую ногу и, не особо заботясь, тащит к кровати. Все-таки ничто живое ему не чуждо. Даже такие пришибленные на всю голову уроды любят мягкую перину и кружевные подушечки, Им находит забавным что только этот глупый факт может приблизить его к нормальному человеку. Хотя бы на самую малость. Даже одной сотой процента будет достаточно, ведь все остальное ему чуждо. Такие вещи как дружба, посещение школы, университета, работы и прогулки с друзьями, все это в принципе невозможно в его жизни. Да он и не хочет, смирился, что такого никогда не будет. Только не с ним. Ему и не нужно было ничего из этой ванильной поебени, пока Чжухон не возник в их квартире. Он раз за разом появлялся, хвостиком ходил за старшим братом, миловался с семьей и рассказывал интересные истории обо всем на свете, гладил их серого мудилу-кота и здоровался с ним. Улыбался, показывая снова и снова блядские ямочки на щеках и сиял. Как чертова лампочка среди бесконечной темноты. Ублюдок. Он не имел права так поступать. Чангюн привык к темноте, боли и унижениям, ему не нужно было ничего такого. Все, что когда-либо было необходимо ему — это сигареты и крепкий алкоголь, не улыбки-прикосновения-искренность. Чангюн считает, что у него есть законное право ненавидеть старшего и волочить его словно овощ по полу, заваливать на матрац не нежно, а так будто бы это надувная кукла с дыркой между ног. Без всякой заботы, лишь с мрачным осознанием того, что случится впереди. Чжухон — сука. Он ведь в сознании и понимает, что еще чуть-чуть и произойдет нечто ужасное, они никогда не смогут это забыть или пережить, после такого не вернуться к прежней жизни, но все равно продолжает молчать. Позволяет делать с собой грубые вещи и не говорит ни слова, вообще не сопротивляется. Это нечестно. Почему всю ответственность за подобную ситуацию должен брать на себя кто-то один. Ну уж нет, так не пойдет. Чангюн седлает бедра старшего, скидывает с себя шелковую рубашку, комкает ее, швыряет подальше и ждет. Отчаянно, словно загнанный зверь смотрит на огненные волосы, что сжимает в руках. Чжухон все еще продолжает притворяться немым. Специально изводит.
— Говори, — рычит от злости Им, — говори со мной, черт тебя подери! Я же сделаю с тобой непростительные вещи! Так что говори со мной, закричи, обматери, ударь, разбей мне лицо в мясо, замахнись ногами и сломай пару ребер, заставь харкаться кровью, ты же можешь. Я знаю, что ты сильный, вижу, что в сознании, хватит играть на моих нервах. Ты не такой слабый, ты очень стойкий, ты ведь лучший.
Как только парень раскрывает ладонь и перестает поддерживать голову старшего, он безвольной куклой падает на перину. Смотрит вверх и не двигается. Чангюн воет, давится собственными эмоциями, кричит и впивается острыми ногтями в ладошки, так чтобы надолго остались отпечатки. Это все неважно, после не будет ничего, так что не время жалеть себя и свое тело. Глупость, да и только. Блажь.
Лежа под ним, Ли выглядит нереальным, на мгновение младшему кажется, что это его очередной приход и то, что он видит галлюцинация, не больше. Ему хочется, чтобы Чжухона здесь не было. Он ведь очень красивый, такой стильный в этой белой рубашке, выпущенной с одной стороны челкой, облегающих джинсах и в дутой серой ветровке. Его запястья украшают кожаные браслеты, а на пальцах, почти на каждом, надеты кольца. Всякие разные, металлические и дешевые пластмассовые, но чертовски подходящие под образ. Чжухон само совершенство от и до.
Блять. Блять. Блять.
Чангюн не собирается больше поддаваться, хватит, натерпелся, он с безэмоциональным лицом расстегивает пуговицы на джинсах, сползает с шикарных бедер рыжего и дергает за штанины. Спускает их вниз резкими рывками и швыряет под кровать, чтобы Ли не нашел их сразу же, если вдруг надумает убежать. Теперь, когда он лежит перед ним лишь в распахнутой белой рубашке, что оголяет его торс, черных боксерах и в нелепых желтых носках, краски лишь продолжают сгущаться. В последующие несколько минут на нем остаются лишь приспущенные трусы и только. Чангюн не спешит лишать его последней детали одежды, он достает из пачки очередную сигарету и закуривает. Ложится рядом и рассматривает лицо, но почти сразу давится едким дымом и кашляет. Когда Чжухон близко даже самые обычные вещи делать правильно не получается, все будто валится из рук, усложняется настолько, словно бы в его руках сейчас гиря, а не что-то невесомое, весящее меньше одного грамма. Не то, что удержать в ладони простые вещи не получается, даже дышать невозможно. Им привстает на локтях, вбирает в легкие побольше воздуха и отпускает ненужные мысли.
Парень выключает свет, взамен его один за другим загораются маленькие ночники, он не спеша ходит по комнате, нажимая на каждом из них кнопки. Помещение быстро меняет свой облик, оно изначально не было привлекательным, чистым или уютным, а сейчас, когда погрузилось в красно-зеленые тона, стало похоже на пристанище кровожадного монстра. Чангюн садится на край кровати, сильно затягивается и выдыхает белесый дым, сильно запрокидывая голову назад. Время пришло. Он усмехается, рассматривая тлеющую сигарету в своих руках, подносит ее к кромке боксеров Чжухона и тушит о нежную кожу, совершенно не боясь оставить ожог или причинить вред. Это закон кармы: причиняющий боль однажды все равно получит ее в троекратном размере назад, так заведено. Этот самый момент наступил, бесполезно отнекиваться и становиться на колени, Ли обязан выстрадать все от начала до конца. Довольный своим первым наказанием, он приступает к следующему, впереди у них целая ночь, наполненная самыми разными фетишами. Мерзкими и грязными, такими, какие они вдвоем заслужили за все грехи. Первым делом Чангюн снова садится в прежнюю позу, на бедра, после ложится на грудь и смотрит на него, все еще не отводящего взгляд от потолка. Ему так и хочется спросить, что же там такого, мать его, интересного, но не желает нарушать тишину.
— Такая странная ситуация, — хозяин дома ведет пальцем по выпуклым щекам похищенного, — будь ты в себе, убил бы меня. Я собираюсь воспользоваться тобой, принудить к сексу, взять силой и накачать своей спермой до самых краев. Интересно получается, да? Ты телом со мной, а сознанием, видимо, где-то далеко-далеко. Там, где меня никогда не будет. Ты такой ублюдок, мог бы ведь сопротивляться, проверяешь меня? Я не откажусь от приглашения, я не такой, каким ты меня видел. Каждое утро мою шкуру натягивает на себя безобразное чудище, рвет ее, кричит от потуги, но продолжает надевать, чтобы не отличаться от окружающих. Если проткнуть мою кожу ты увидишь зияющую пустоту, а не кровь. Там, глубоко внутри, есть мелкий, ничтожный и очень жалкий я, до меня не достать ножом или даже длинным острым мечом. Я словно песчинка. Это не крики неразумного подростка, в котором бушуют гормоны, все иначе. Мне действительно не место среди обычных людей я злой, расчетливый, ужасный. Не смей думать, что я притворяюсь. Я подтвержу, что я худший. И даже больше, я предоставлю доказательства, что жалкие неудачники, типа меня, могут заниматься сексом с баловнями судьбы.
Им близко-близко нагибается к лицу Чжухона, заглядывает в стеклянные глаза, затягивается сигаретой и выдыхает облако дыма, насильно заставляющее рыжего ослепнуть на пару мгновений. Немедля больше ни секунды, он тушит очередной окурок о подбородок старшего и тянется к стоящему на тумбочке лубриканту. Каким бы парень злом себя не считал, купаться в крови он не хочет, пускать ее из тела, раниться самому — это вполне нормальное явление, но вот раз за разом погружать свой член в адское месиво Им не станет. Он пробовал такое, очень хорошо знаком с этими чувствами с обоих сторон, неважно кто кого имел, с какой стороны исходила подобная инициатива — это больно. Не так, чтобы невыносимо, но вся проблема в том, что сразу от последствий никак не избавиться, как, например, от ненужных воспоминаний о плохом, заурядном сексе с каким-нибудь пыхтящим сзади мужчиной, которому далеко за сорок. Тело не даст забыть произошедшее еще очень долго, будет болеть при каждой маломальской попытке пошевелиться, не говоря уже о ходьбе. Чангюн не хочет, чтобы эта ночь отзывалась в памяти Чжухона таким образом, да и не стоит ему видеть всего того отчаяния, что переполняет его глаза сейчас. Парень указательным пальцем поглаживает оставшийся от ожога след, давит на него, ждет каких-то либо протестов, фраз о том, что блять это больно вообще-то, но их нет. Ничто не может остановить его, старший не приходит в себя, сколько бы он времени на восстановление ему не давал. Выходит, что Чжухон самолично разрешает ему действовать так, как хочется.
Чангюн подхватывает черную ткань боксеров и тянет на себя, оголяет самые интимные места человека, которого избегал, хотел уничтожить и убить. Не перерезать глотку как маньяк, а задушить в своих объятиях, видеть, как тот будет трепыхаться и молить о пощаде, как начнут темнеть его глаза, а сильная хватка рук начнет слабеть. Он очень хочет сокрушить его, выбросить поломанной куклой на помойку и уйти домой, не оглядываясь, зная, что сделал все, что мог перед смертью. В тюрьму Им в любом случае не пойдет — убьется как-нибудь сам, удушится в ванной или же в гостиной на виду у всех. Такая смерть ему подойдет, она некрасивая и грязная. Как раз под стать. В этот самый момент, пока смертная казнь еще не нависла над ним, парень хочет воплотить еще одну свою дерзкую мечту: рассказать Чжухону о своих чувствах. Он не будет произносить это вслух, никогда бы не стал, его метод будет иным. Парень хватает бутылку виски, лежащую неподалеку от него, откручивает крышку и пьет прямо из горла, чуть ли не давится, но продолжает забивать ясное сознание высокоградусным напитком. Когда бутылка пустеет на четверть, он останавливается и берет в руки перманентный маркер, первым делом Чангюн размашисто пишет на груди Ли признание в любви. Он немного ждет, а после под ребрами слева выводит мелким шрифтом что-то о том, что он самый красивый человек на земле, чуть ниже, около пупка, рисует сердечки и признается, что его тело идеально. Младшего прорывает словно неукрепленную платину из сухих веток, все, что появляется в голове он тут же выписывает и лихорадочно улыбается. Это ненормально, но Чжухон должен узнать о том, что значит для него. Все тело рыжего, его руки, ноги и даже лицо покрываются обрывками фраз, комплиментами и грязными ругательствами, он выглядит словно искаляканный лист бумаги, а он все пишет и пишет, словно заколдованный. Переворачивает жертву на живот, пачкает спину, так сильно сжимает в пальцах черный маркер, что от напряжения на порезанной ранее руке вновь открываются раны и кровь стекает вниз по ладони. Он не обращает на этот неприятный факт никакого внимания. Пусть. В завершении всего Чангюн смотрит на себя через зеркало — неправильно, что он чистый, незапятнанный и поэтому еще одну мечту, последнюю, если это вообще можно назвать заветным желанием, он пишет на своей шее. Месте, которое с удовольствием сломает после полового акта.
Когда Чангюн выдавливает в руки лубрикант, он даже не думает как-то нежничать, они не любовью тут будут заниматься — это насилие. Пусть без крови и жести, но никак иначе эти действия не назовешь. Он уже все о себе рассказал и пришел к заключительной части. Больше не смотря на Чжухона и не ожидая от того каких-либо движений, Им подставляет пальцы к сжатым мышцам и проникает внутрь. Он и не собирается растягивать его долго и нежно, они же не любовники, с одной стороны очень хочется являться таковыми, не причинять боли, но ведь монстры не умеют иначе. Поэтому сразу же к первому пальцу добавляется второй, а вскоре третий. Ли слишком тугой, понятно почему, ведь его еще никто не трогал в подобном месте, не пытался даже. Чангюн у него первый, жаль, что этот трогательный момент тонет в полузабытьи и красно-зеленом сумраке. Парень сжимает фаланги пальцев, вертит ими и разводит в стороны, его хватает от силы на две-три минуты подобных действий, и он сразу же приступает к самой ожидаемой части процесса. Подставляет перевозбужденный, колом стоящий член и толкается вперед. С губ сразу же срывается рык, потому что это ахуеть как сносит голову. Такое чувство не сравнить с каким-либо до этого полученным удовольствием, даже приход от таблеток не такой мощный как секс с Чжухоном. Чангюн подхватывает его за ноги, дергает и сильнее насаживает на себя тело рыжего. Он псих, больной извращенец, не иначе. Адекватные люди не похищают и не ебут лучшего друга старшего брата, не боятся посмотреть вперед, чтобы вдруг не увидеть глаза, полные непонимания, и уж точно не желают рассмотреть попытки сбежать. Он хочет много раз кончить в это прекрасное тело, а не пробудить в себе давным-давно пропавшее чувство совести. Оно будет сейчас совсем не кстати, ведь в этот момент его член так приятно сжимают мягкие стенки кишки, еще немного и он точно кончит. Хватит еще одной-двух фрикций. Когда его накрывает волной удовольствия, Чангюн замирает и закидывает голову назад, выходит из тела, а потом вливает в свое горло алкоголь, непрерывно наблюдая за тем, как вытекает его сперма из растянутого ануса.
— Я же говорил тебе убегать, но теперь это невозможно. Ты убьешь меня потом, потерпи, я даже не буду сопротивляться, но до тех пор буду брать свое столько раз, сколько захочу. Пока не выдохнусь и не упаду рядом бездыханным телом. Я заслужил награду за все ебанные спектакли перед семьей и тобой конечно же. Я ужасный актер, наихудший, но сейчас это уже неважно.
Парень сжимает бутылку, всматриваясь в ее содержимое, смело переворачивает ту кверху дном и поливает торс Чжухона. Ему нравится смотреть как алкоголь обмывает тело рыжего, кажется, что тот уносит всю грязь от его прикосновений. Обеззараживает и дает еще один шанс на спасение. Чангюн наклоняется к паху, рассматривает абсолютно мягкий половой орган Ли, то, что он ни капли не возбужден его не удивляет, так и должно быть. Он прислоняется губами к дорожке волос, без всякого смущения ведет языком вверх, к пупку, куда наливает виски и лакает словно животное. Ему нравится вылизывать тело старшего, оно в прямом смысле опьяняет его, да и перед ним не стоит никаких тупых задач, никого не нужно ублажать, делать приятно или думать о чувствительных точках — просто брать как хочется. Можно изучать пальцами, вдалбливаться членом, ища заветный бугорок простаты, разрешается абсолютно все, даже игры с фаллоимитаторами, что валяются в первом ящике прикроватной тумбы. Чангюна возбуждает ощущение вседозволенности, он теряет самоконтроль и вновь врывается в тело Ли, сразу же на всю длину, не думая ни о чем другом, кроме как о животной похоти, что ест его заживо. Он двигается словно бешенный зверь, рычит, матерится, бьет того по груди, оставляет синяки и царапает ногтями. Он размазывает надписи, нанесенные черным маркером и улыбается. Да пошло оно все. Долгие месяцы страданий того стоили, Чжухон и правда лучший. Его тело идеальное, подходит по всем параметрам, словно слеплено под заказ, но почему-то доставлено не тому адресату, совершенно не ему, но в эту секунду справедливость восторжествовала. Похер на брата и девиц, он только его и точка. В знак подтверждения Им сразу же кончает и лениво располагается рядом, тянется к сигарете и закуривает.
Лежит какое-то время на скомканной, провонявшей алкоголем, кровати и думает о том, как быть дальше. Можно трахать его часами, даже днями, опять же похуй, найдут их скоро или нет, умирать так с Чжухоном в обнимку. Так ему совершенно не будет грустно, наоборот радостно, ведь сейчас его жизнь не настолько и ужасна: он находится рядом с объектом вожделения, ощущает приятную слабость в теле и курит, мечтательным взглядом смотря в потолок. Если так можно было бы себя чувствовать всегда, то он не захотел бы уходить из этого мира.
— Знаешь, что мне нравится особенно сильно? — поворачиваясь спрашивает Чангюн, прислоняя окурок к шее Ли, — то, что ты не можешь сопротивляться. Я же предупреждал тебя, разрешал бежать, бить меня, унижать, а ты остался рядом. Ты настолько милый, что у меня опять стоит. Ах, это становится утомительным, но я же обещал трахать тебя до потери пульса, так что не обессудь.
Чангюн ленно привстает, но сразу же резко отстраняется, замечая то, чего не хотел. Слишком рано.
— Поиграл и будет, — морщится Ли, — теперь моя очередь.
Парень резво хватается за бутылку с алкоголем, мощным движением разбивая ее о голову замешкавшегося Чангюна. Тот сразу же падает, теряет ориентиры и вопит, прижимая руки к месту удара. Кровь струится по его пальцам, окрашивает постель, заливает лицо. Ее становится все больше, настолько, что едкий металлический запах перебивает собой алкогольный и удушает. Чжухон, не теряя ни минуты, быстро расправляется с младшим: завязывает ему руки ремнем, что достает из-под кровати, а ноги прижимает своим телом. Садится на них сверху, смотрит как в карих глазах Чангюна мечется паника, он шокирован, дезориентирован и пьян, не понимает, что произошло, истекает кровью, видит, как много ее вытекает и кричит от ужаса. Плачет, как маленький ребенок.
— Ты вроде сдохнуть хотел, так чего орешь? Подыхай, — зло цедит Чжухон.
Получив в ответ нечленораздельные звуки, рыжий хватается за темную челку и тащит на себя, с остервенением запихивает импровизированный кляп в виде носка в рот, насильно заставляя заткнуться и слезает с ног. Отходит от кровати, ища чем прикрыться и хмурится, ощущая, как все еще теплая сперма стекает по внутренней стороне бедра. Видя перед собой только лишь шелковую желтую рубашку Чангюна, он без особого энтузиазма подвязывает ее на бедра и возвращается к кровати, к обезумевшему младшему. Тот елозит, прижимает голову к подушке, да посильнее, видимо пытаясь остановить кровотечение, а Чжухону интересно как он еще в таком состоянии хоть что-то может сообразить. Ли аккуратно присаживается рядом, матерится на простреливающую боль в заднице, но двигаться не перестает, сжимает тонкую шею похитителя-неудачника в руках и приподнимает того вверх, заставляя привстать и умоляюще смотреть в глаза.
— Маленький врунишка, ты ведь сдохнуть хотел, вот он шанс, давай! Что же ты зажимаешь рану, это неправильно, так кровь перестанет течь. Что молчишь? Скажи что-нибудь, попытайся убежать, пока я не избил тебя, не содрал с твоего лица кожу и вывернул бы кишки наизнанку. Хотел жестокости? Ты ее получишь.
Рыжий дает хлесткую пощечину младшему, да такую, что на его щеке разом образуется след от пальцев, тот падая на пол, ударяется плечом о край тумбы и громко мычит. Чжухон встает, подходит к зеркалу, смотрит на себя, в этих красно-зеленых оттенках и правда все выглядит совсем иначе. Не таким как при обычном свете. Мерцание красных ламп привносит в происходящее еще больше жажды, мести, насилия и крови. Зеленый же не смягчает, наоборот прибавляет контраста самым худшим чувства внутри, заставляет еще больше желать грязи и жестокости. Оттеняет и заставляет стараться, чтобы стать другим. Выплеснуть из себя самые темные чувства, на которые только способен. Зря Чангюн спровоцировал все это, затеял игру в похищение, при обычном раскладе все не стало бы настолько запущенным, но теперь многих вещей не избежать. Он слишком неопытен, чтобы понять в какое изощренное развлечение его втянули с самого начала. Как будто такой как Ли так просто может попасться в руки какому-то несмышленому влюбленному мальцу. Смех, да и только. Он кто угодно, но не жертва похищения. Чангюн, кто угодно, но не ведущий. Жалкий, запуганный ребенок, который романтизирует смерть, считает себя монстром, чудищем. Уморительно, ведь стоило крови хлынуть не из пальца, начать сочиться, пачкать все вокруг и не останавливаться, как Им заплакал, забыв о своей якобы темной-претемной натуре. Чжухон мысленно ставит сотку, что тот в своих милых мыслях зовет маму и просит у всех прощения за то, каким мудаком был все это время. Парень расхаживает по комнате взад-вперед, рассматривает каждую деталь, наблюдает за жалкими попытками младшего опять-таки зажать рану связанными руками, усмехается, но не мешает. А спустя пару минут привязывает ноги того к ножке кровати, чтобы и не думал вставать и пытаться сбежать. В его случае дорога назад заказана. Чжухон садится на краешек кровати с садистским удовольствием наслаждаясь буйной истерикой хозяина дома, а после грубо разворачивает того на спину, ни капли не беспокоясь о том, что причиняет боль, когда бьет пяткой под грудную клетку. Он хотел крови, побоев, синяков и унижений, так пусть получает. Все как просил. Рыжий любуется слезами, которые перемешиваются с кровью, текут, не останавливаясь, уже с минут с десять, это нехило его заводит, член начинает реагировать на представление, но Ли лишь поглаживает его рукой. Сначала он разделается с этим ребенком, а уж потом подрочит. Чжухон стягивает с бедер распластанного на полу парня штаны и дергает за трусы, оголяя половой орган, смотрит на то, как Чангюн, забывая об ранении, начинает вертеть головой, стараться выплюнуть кляп, но старший не дает. Он старательно запихивает его поглубже, а сверху заклеивает серебристым скотчем. Улыбается, наслаждаясь проделанной работой, а после с размаху наступает на вялый член Чангюна. Мнет его, придавливает, делает это не игриво, а скорее поучительно, чтобы тот осознал, что такое детские романтизированные мечты о насилии, смерти и загробной жизни, а что суровая реальность. Тому наконец-то нужно выйти из бредовых мыслей, снять черную мантию, розовые очки, широко распахнуть глаза и понять, что есть что. Настоящую боль не так просто притупить, это не когда ему немного порвали зад, не рассчитав силы — это когда унижают по-настоящему и бьют, когда предают те, кому верил и за кого держался. Чжухон скалится.
— Больно, малыш? Очень больно? — ласково тянет гласные рыжий, — будет еще больнее и унизительнее. Все как ты просил. Ну что ты, прекращай уже отползать и прижимать ладошки к ране. Так ты только продлишь свои мучения. Смерть от тебя пока что в противоположном углу, сладкий. Не туда целишься.
Он пинает младшего в пах, туго перевязывает член в основании черной лентой, валявшейся на тумбочке, и пальчиком начинает ковырять края раны. Парень сразу же брыкается, откатывается на некоторое расстояние, не давая прикасаться к голове, ему действительно страшно. Он никогда не думал, что будет ощущать нечто подобное, а вот сейчас, смотря на серьезное лицо Чжухона, облизывающего кровь с пальцев, на него накатывает самая настоящая истерика. Та огромной волной, словно цунами, накрывает его, закручивает и тянет на самое дно. Бросает из стороны в сторону, продавливает грудь, выбивает весь воздух из легких и душит. Голова разрывается от предчувствия скорой смерти, а ничего поделать нельзя — Ли очень сильный, а он связан. Не скрыться и не позвать на помощь. Это, мать его, конец.
Рыжему нравится наблюдать за младшим, как очаровательно он пытается отстраниться, уползти не как человек, скорее, как гусеница, и не дать себя потрогать. Чжухон тянет к нему руку — Чангюн замирает и смотрит в карие глаза так жалобно, почти по-детски невинно, что крайне странно в подобной ситуации. Когда ладошка касается кончиков темных волос, Им жмурится и часто-часто дышит, делая это настолько тяжело, что вся комната наполняется звуками пыхтения. Умилительный экземпляр. Будь он немного порассудительнее, то давно бы уже понял, что не умрет от такого, ведь уже кровь перестала течь. Его застал врасплох неожиданный выпад и удар, который привел их к смене ролей, а не потоки крови. Раны на голове всегда довольно-таки сильно кровоточат. У страха глаза велики, что Чангюн неправильно понимает, то додумывает и конечно же делает это в очень мрачных тонах. Он слишком боится умереть, его пугают даже небольшие травмы, не позерские, которые он сам себе наносит, а вполне себе серьезные. Хотя Ли не сказал бы, что пытался на самом деле причинить непоправимый вред — испугать да. Подобные выпады всегда действуют удивительно, мгновенно мутят рассудок, а если еще и говорить грубо и властно, то можно считать себя господином, по крайней мере на ближайший час, пока пелена страха не спадет с жертвы. Все было предрешено заранее. Пока Им собирался с силами, обдумывал план как лучше заняться сексом и прочую лабуду, Чжухон действовал, разум, конечно, помутнили те таблетки, но младший прав, они не смогли надолго вывести его из себя. После он изучил все и вся в этой комнате, притворился невменяемым и ждал, когда тот наиграется в насильника, чтобы застать врасплох и как следует проучить. Такой урок Им вряд ли когда-либо забудет, а если посмеет, то Чжухон придет снова и напомнит, будет мучить до того момента, пока из его куриных мозгов не выйдет вся та чушь, которую напридумывал за все эти годы. Сразу было видно, что и где с ним не так: отрицание себя, своей сущности, боязнь выходить на свет, казаться нормальным, плюсом ко всему идет будто бы пубертатный период, который затянулся и перешел во взрослую жизнь. В этом очаровательном малыше было намешано слишком много дерьма, кто-то из семьи вряд ли мог бы самолично вытащить это. Неудивительно, что им потребовалась помощь и сомнительные связи, которые вывели их на нужного человека, на специалиста по дрессировке заблудших душ. Чжухон долго и тщательно примерялся к этому дельцу, много раз появлялся в гостях и располагал к себе это закомплексованное чудовище, вложил в него столько сил и умений, что простыми слезами и жалобным мычанием тот не отделается от наказания. Единственное, что Ли сделает, чтобы хоть чуть-чуть успокоить бьющееся в конвульсиях тело — это перебинтует голову, наложив тугую повязку. Все. Чжухон идеальный работник, джин из сказки, который в точности выполняет все, что бы его не попросили. Тем более за такие-то деньги от сострадательных родственников.
— Итак, — он возвращается на прежнее место, ступнями продолжая мучить член лежащего перед ним парня, — давай пройдемся по списку твоих сокровенных желаний: покричать, обматерить, ударить, разбить лицо, замахнуться ногами и сломать пару ребер. Пока что я выполнил парочку самых простых, что предпочитаешь получить следующим пунктом: разбитое до кровавого месива лицо или жгучую боль от сломанных ребер? Только говори четко, не мямли, а то не пойму. Вдруг перестараюсь. Хотя это ведь не страшно, не так ли, учитывая, что ты мечтаешь умереть и разрешаешь мне бесчинствовать.
Рыжий глумится, рукой нежно поглаживает член, который активно реагирует на внезапную ласку. Ли приседает на ноги, щиплет за внутреннюю сторону бедер и скалится, ощущая себя хозяином положения. Хотя на деле до полного контроля еще далеко, малыша нужно дрессировать более тщательно. Для начала дать ему все, чего он так желал, пусть выпустит пар, потешит либидо, а уж потом, когда Им не сможет спокойно вздохнуть в одиночестве, взять и раздавить. Сделать ручным зверьком. Ли совершенно не сложно подкладываться вниз, под него, ведь все это служит благой цели, но не только ей. В ближайшем будущем ярким неоном светится небывалый по своей щедрости главный приз. Чжухон наклоняется к паху, проводит языком по яичкам, а как только касается полового органа, младший истошно мычит, выгибается и дергается, пытается толкаться в рот. Наивный. Ли хватается за головку члена цепкими пальцами, сжимает ее и нахально смотрит в глаза беспомощного парня. Причиняет боль и ликует, когда вновь видит слезы, скатывающиеся по щекам. Как трогательно. Рыжий думал, что младший заплачет намного раньше, от чувства вины, когда трахал его в задницу, но нет, тогда сдержался. Что очень удивительно, казалось, еще немного и он бы не то, что передумал заниматься насилием, а улетел из страны и навсегда потерялся бы в дебрях памяти. Видя такую очаровательную нерешительность Ли решил его вознаградить, не стал мешать развлекаться и думать, что он первый и единственный в своем роде. Это так умильно. Слов нет.
Ли еще несколько раз гладит младшего по члену, неотрывно наблюдая за мучениями, тот до сих пор очень испуган. Чжухон только и делает, что помогает это волнение усугубить, внимательно смотрит на его голову и округляет глаза, приговаривая, что впервые видит столько крови. Чангюн боится, всем телом дрожит, пытается принять позу эмбриона, защититься, но не может — босые ноги старшего фиксируют его, сильно давя на грудную клетку. Хозяин дома начинает издавать странные звуки, которые рыжий предпочитает пропускать мимо ушей, потому что симуляцией тошноты его не проведешь. Бедный парень и не предполагал на кого положил глаз, вряд ли он хотел получить нечто такое. Это потеря для него, однако же, приобретение для самого Чжухона. Он любит таких людей, очень любит. Ему так нравится мучить, доводить до слез и ходить по лезвию ножа — после этого оргазмы несравнимо яркие, а отношения болезненно-привязанные. Обжигающие.
Ли, хмыкая и натягивая на лицо злую гримасу, замахивается ногой вверх, резко опуская ее над хрупкими ребрами. Он не ударяет, даже не прикасается к бьющемуся словно в припадке телу, замирает в нескольких сантиметрах над ним, наслаждаясь прекрасной картиной. Чангюн зажмурил глаза, замычал слишком громко, чуть ли не оглушающе, и подтянул ноги на себя, стараясь укрыться от удара, но самое занимательное далеко не это — он кончил. Маленькое чудище заводит чувство страха и жестокость. Эти функции нужно будет немного подкорректировать на будущее, если Им не хочет заканчивать каждый половой акт купанием в крови. А он явно не хочет. В нем до сих играет позерство, Чангюн жесток и дерзок только на словах, на деле довольно-таки мягок. Если уж берешься называть себя кровожадным насильником и монстром, то нужно идти до конца: рвать кишки, избивать и входить насухую в тело, использовать вместо смазки кровь, а не заботливо растягивать перед соитием. И уж тем более не ждать столько времени, постоянно предлагая убежать. Все это очень трогательно, но совершенно мимо кассы. Чжухон перехватывает основание члена младшего рукой, давит и пальцем ведет вверх, к головке. Ему плевать, что тот только что кончил и от слишком сильных ощущений он буквально может сойти с ума, пусть мучается. Ему это только пойдет на пользу. Если Чангюну проще постигать элементарные вещи через унижение, жестокие игры и тотальный контроль — это неплохо и очень даже интересно.
— Давай так, — Ли все-таки касается ладошкой головки Чангюна, чем заставляет его согнуться, — я перестану тебя мучить, если ты хорошенько меня об этом попросишь, но не думай, что меня устроят слова, кляп твой верный друг на сегодня. Заставь меня передумать, используя все возможности твоего тела. Помни, твой дружок довольно-таки сильно перетянут, долго эту штуку носить нельзя, поэтому поторопись. Мало ли что может случиться, а мы ведь не хотим плохого исхода? Не хотим же?
Чжухон освобождает руки младшего, снимает путы с ног и вальяжно присаживается на кровать, с интересом наблюдая за поникшим человеком перед ним. Первым же делом Им подносит ладонь к ране, чтобы убедиться в отсутствии обильного кровотечения, а потом трогает края скотча, который плотно перекрывает собой его рот.
— Нельзя, — приторно улыбается рыжий.
Чангюн смотрит на него, совсем потерянный в ощущениях, в его разуме царит настолько большой кавардак, что он попросту не воспринимает длинных предложений и хитро выстроенных фраз, но вот «нельзя», брошенное словно собаке, в его воспаленном сознании сразу же находит отклик. Он задыхается от возмущения и возбуждения, но послушно убирает руки. Озираясь по сторонам, Им взглядом цепляется за напольное зеркало, в котором видит свое отражение и немеет. Это слишком. Над ним издеваются, связывают, бьют, истязают, запихивают в рот какие-то сомнительные вещи, а его тело на это реагирует так, словно зацеловывают и неистово ласкают. Член болезненно ноет, наливается кровью все сильнее, начинает сочиться предэякулят, а биение сердца отдается в ушах, заглушая собой любые другие звуки. Омерзительно прекрасная картина, в которой он имеет честь быть главным героем.
«Ли идет эта роль» — сквозь туман, плотно застилающий сознание, отмечает про себя Чангюн. Ему подходит вот так раздавать команды, думая, что перед ним находится совсем не человек, а неразумное животное. Он, не смотря на боль и прочие неудобства, знает, что делать и когда. А его кофта, повязанная на бедрах рыжего, вовсе лишает остатков здравомыслия. Чангюну очень хочется, чтобы тот хотя бы на самую малость пропитался его запахом.
— Мне слишком скучно ждать пока ты решишься, поэтому давай вместе зарезюмируем все факты: ты можешь лишь бросаться словами, говорить о смерти, играть в насильника, глотать таблетки и жаловаться на непонимание со стороны. Жалкий такой, никчемный, иди сюда, я нахер сниму с тебя головную повязку и расковыряю рану, хочешь сдохнуть — я помогу. Ты сам себя-то не понимаешь, куда тебе до других? Ты так сильно испуган сейчас, дрожишь и делаешь все, что я бы тебе не приказал, а знаешь почему? Потому что ты слабак, цепляющийся за жизнь, даже такую жалкую. Вот твоя правда. Ты не герой-любовник, не злодей и не монстр, лишь обычный закомплексованный человек, который боится окружающего мира. О, да, именно так. Ты даже признание произнести не смог, хотя тебе явно было, что сказать. Да я выгляжу как черновик психопата, которому не куда было вылить свои бушующие чувства. Почему бы тебе не поднапрячься и не сказать самую простую фразу, хотя бы одну из всех тех, что оставил мне на память? Я хочу говорить с тобой на эту тему долго и нудно, смущать, смотреть как ты сходишь с ума от неконтролируемого возбуждения и не можешь мне сопротивляться из-за угроз. Уяснил теперь кто из нас главный? С этого момента, милый, ты моя сучка. Не подумай, я хороший хозяин, добрый и ласковый, я научу тебя всему, что нужно, помогу и направлю, награжу всем, чем хочешь. Но это будет после того, как ты станешь послушным, а пока подчиняйся и бойся. Плачь и громко вой. Я хочу это слышать. Желаю увидеть, как ты встанешь на четвереньки и склонишь голову в знак подчинения, да, это унизительно, но необходимо. Давай же. Я жду.
Чангюн смотрит на рыжего, что бьет себя по коленке, подзывает поближе, но не идет на контакт. Снова прижимает ладошку к ранению и чуть отползает в сторону выхода. Он не знает и не понимает, как защититься, если Ли снова начнет действовать, боится приближаться, хотя и нарочно злить его считает неправильным. Так и застывает посреди комнаты, в метрах двух от сидящего на кровати парня, и вновь упирается взглядом в зеркальную гладь. В ней через мгновение появляется еще одна фигура, которая сжимает в кулаке острый осколок от бутылки. Чжухон присаживается рядом, тянет за угольные волосы назад, заставляя запрокинуть шею и открыть на нее сногсшибательный вид. Не подчиняться грубым действиям сложно, особенно когда старший рычит, приказывая опустить руки на пол и смиренно ожидать расправы. Он, будто бы издеваясь, нарочито медленно водит острием по тонкой коже, ухмыляется и облизывается, иногда вытирая слезы младшего, капающие на пол.
— Я тут о чем подумал, — деловито говорит парень со стеклом в руке, — ты же все говорил о монстре, сидящем глубоко внутри. А, что главное, упоминал очень интригующую деталь — настоящего тебя не достать ранениями, да и крови не будет. Давай проверим? Я очень хочу найти твою истинную натуру, подружиться с чудищем и узнать его получше. Но ты не бойся, от перерезанной глотки умирают лишь люди, а ты не человек.
Им замирает на несколько секунд перед тем как начать биться в самой настоящей истерике. Это его предел. Слишком страшно. Он отчаянно пытается что-то сказать, не останавливается, даже когда ему грубо сжимают челюсти и приказывают заткнуться, угрожая расправой. Бьют, и сжимают член до помутнения рассудка. Больно. Чангюн трепыхается, не зная куда себя деть и как бы спастись, но не может совершать совсем необдуманных и резких движений, чтобы стекло не впилось и с размаху не перерезало бы пару необходимых для нормальной циркуляции крови артерий. Рыжий снова хватает младшего за волосы и грубо тащит к зеркалу, стоящему неподалеку. Заставляет подняться на ноги и прижимается к шее, жадно облизывает ее и чуть прикусывает, чем вызывает нечто похожее на жалобный скулеж.
— Внимательно рассмотри себя. Кого ты видишь? Все еще не осознаешь? А я тебе скажу: твой взгляд падает на жалкого извращенца, никак не на чудище. Нравится быть таким? Заниматься пиздостраданием на постоянной основе? Я спрашиваю, это, мать твою, так заводит? Отвечай. Но перед этим еще раз посмотри себе в глаза, запомни животный страх и похоть, что плещутся в них. Заметь, что твой член до сих пор просит разрядки, и возбуждение, не смотря на весь, испытываемый тобой ужас, не утихает ни на секунду. Ты ведь не ждал ласки и нежности от меня, да? Так тебя не удовлетворить, я знаю.
Чжухон резко вдавливает лицо младшего прямо в зеркальную поверхность, чуть ли не разбивая ему нос. Замирает на мгновение, ждет пока до того дойдет, что произошло, затем возвращает его на прежнее место и снова повторяет манипуляции.
— Нравится? Хочешь кончить еще раз? Давай, смотри на такого ничтожного и паршивого себя и кончай, это будет очень убого. Хотя даже это самым дном еще не назовешь, поэтому мы продолжим.
Ли, усмехаясь, вдавливает лицо сильнее к стеклу, прижимая к глазному яблоку острие, любуется, как младший трепыхается и замирает, жмурится и снова хнычет. Громко и безудержно. Лишь после этого рыжий бросает осколок подальше от них, переворачивает парня лицом к себе, меняясь местами, и резким движением сдирает с губ скотч. Подцепляет импровизированный кляп, разглядывает его, с восторгом наблюдая как за этим предметом тянутся длинные ниточки слюны. Впрочем, эта вещица ненадолго занимает его внимание, лишь на пару мгновений. Далее он уверенными движениями опускает ладонь на член и поглаживает тот.
— Увиденное в зеркале тебе понравилось?
— Нет, — хрипло отвечает Им, стараясь не поперхнуться и не закашляться.
— А мне да. Ты сексуальный, знаешь ли.
Старший нагибается, проходит горячими губами вдоль шеи, проводит языком по ключицам, останавливаясь около сосков. Дразнит их пальцами, щиплет и раздражает, заставляя от неприятных ощущений кожу покрыться мурашками. Чангюн послушно терпит, не вырывается, но точную причину, почему он это делает так и не может определить: страх ли это либо чистое удовольствие. Он, наверное, мазохист, нормальные отношения не для него, а то, что дает ему Ли, куда направляет и чем радует — все. Пусть жутко настолько, что хочется плакать, но это томительное ожидание скорой смерти без всякой пощады будто заставляет все органы внутри него шевелиться, меняться местами, кажется его сердце находится где-то внизу у ног Чжухона и отчего-то Чангюн уверен, что именно там оно навсегда и останется. Старший грубый, ничуть не милый, он садист и манипулятор, но именно этот человек заставил его понять необходимую истину — смерть не подруга. Он не хочет с ней встречаться или приглашать на чай, она не должна подходить близко. Когда острые зубы смыкаются на его соске, пускают кровь и заставляют забывать себя от боли, Чангюн просит остановиться. Чжухон подчиняется и даже слизывает с места укуса капельки крови, распрямляется и лукаво смотрит в глаза младшему. После он освобождает его половой орган от сковывающей ленты и прижимает к себе. Дрочит, удобно перехватив их оба члена и закатывает глаза от удовольствия, жмет так сильно, что у младшего звезды идут перед глазами, а ноги подкашиваются. Движения его рук быстры и словно отточены, будто для него то, чем они сейчас занимаются нечто из скучных серых будней — это не из ряда вон выходящее событие, каким то является для Чангюна. По крайней мере Им так думает, из последних сил пытаясь разглядеть в лице Чжухона капельку какого-либо неземного удовольствия. Когда темп начинает нарастать, а рыжий то и дело касается самых эрогенных мест младшего, комнату заполняют звуки стонов и хлюпанья, сознание Има уплывает и тает, он шумно кончает, стоит Чжухону подобраться к его головке. Старший же изливается следом и пачкает подтянутый живот младшего выстрелившей спермой. Ему даже не требуется переводить дух, в отличии от Чангюна, он ровно стоит и даже с некоторой заботой удерживает того на ногах, не давая упасть на пол и набить новые синяки.
Чангюн видит Чжухона сейчас совсем иначе, не таким как прежде, он больше не светится в темноте, в красно-зеленом тумане он полностью исчезает, но вот строчки, написанные на его теле, начинают сиять, да так ярко и ослепительно, что младший щурится и пытается отстраниться. Те бликуют и переливаются, кажется в них намешаны конфетти, Им не понимает, что происходит с ним, его восприятием и как все получилось именно так. Это очень странно, ведь Чжухон априори не может слиться с обстановкой словно блядский хамелеон, быть с ним опасно, больно и жутко, но потерять страшнее всего. Им жмется к нему всем телом, робко обнимает за шею и заглядывает в зеркало, стараясь рассмотреть так ли горят огнем надписи на его широкой спине или нет. Также, кажется еще в разы сильнее, потому что на лопатках содержатся его самые неправильные и сокровенные мысли. Только там, чтобы он не смог прочитать, по крайней мере сразу. Когда глаза привыкают к яркому свечению, то Чангюн боязливо рассматривает свое лицо в отражении: кровоподтеки, свежие синяки и опухшие губы. Больше всего внимание привлекает к себе тугая повязка на голове, помимо всего прочего он отмечает как та наложена: правильно и профессионально. Это даже не тряпка, валяющаяся на полу, а чуть ли не стерильный бинт. Вдогонку к этому пониманию в сознание попадают еще другие: он не получил переломов, только синяки да небольшие ссадины, его не пытали, лишь раззадоривали грубыми словами. Разбитая о голову бутылка совсем не мелочь, нет, но из всей той откровенной жести, что мог бы сделать в порыве злости Ли — это малая кровь. В шоковом состоянии все казалось иначе, Чжухон представлял собой грубого убийцу, желающего отомстить насильнику за причиненный ущерб и как можно сильнее унизить перед смертью. Однако, дела обстоят иначе. Он подскакивает на месте, прерывая внутренний монолог, когда чувствует, как Ли пальцем поглаживает надпись на его шее, ту самую, оставленную в начале безумного карнавала насилия. Чангюн смотрит словно завороженный, ощущает через это действие нежность и ласку, а когда тяжелая рука ложится на его поясницу, все естество и вовсе разрывает на щепки. Мелкую стружку, которая разлетится при малейшем порыве ветра.
— Я не буду это исполнять. Ты идиот, чтобы начать оплакивать сначала нужно убить, — шепчет рыжий.
— Почему? — дрожащим от волнения голосом спрашивает младший.
— Потому что я этого не хочу и не допущу. Пока ты в моих руках я удовлетворю любые прихоти, даже самые нетривиальные, но сделаю это так, чтобы причинить минимальный вред. Я никогда не буду предпринимать что-то просто так, — старший прижимается к его уху и шепчет, — твои самые грязные фетиши и желания я не оставлю без внимания. Выполню все, заставлю таять в моих руках и дрожать. Неважно от страха или возбуждения, оргазмы, которые испытаешь со мной, ты никогда не забудешь, а значит не сможешь уйти от меня. Ты привязан ко мне стальной веревкой, подвешен на крюк и чуть ли не задушен собственными чувствами. Ты не монстр — из нас двоих чудище я. Ведь я игрался с тобой, манил, строил ловушки и радостно смеялся, когда ты в них попадал, страдал и кусал локти от безысходности. Именно ты с самого начала был жертвой, а не я. За тобой велась самая настоящая охота, Чангюн. И ты проиграл. Теперь ты мой.
Дыхание Чангюна учащается, взгляд блуждает и скачет с одного место на другое, сердце все бьется так громко и сильно, что его хочется проткнуть и уничтожить, чтобы заставить утихнуть хоть на мгновение. Чжухон не может говорить такие вещи, особенно ему, похитителю, насильнику и монстру. Плевать на все, что он произносил ранее, Ли — тьма, он поглощает его, прямо сейчас затягивает в вязкий омут, путает конечности и лишает воздуха. Бежать. От него нужно скорее уносить ноги, вырываться, оставляя позади. Им отталкивает его от себя из последних сил, мчится к входной двери и тянется к ручке. Пульс завышается настолько, что еще немного и голова взорвется, прекрасно дополнив интерьер комнаты другими оттенками красного. Нет, Чжухон должен отпустить его на волю. Но тот ловко перехватывает его поперек талии и тащит к кровати. Грубо кидает на нее, совершенно не заботясь о том, что там остались осколки стекла от разбитой бутылки, нависает над ним, раскидывает руки младшего в разные стороны и прижимает своими. Смотрит в глаза со жгучим желанием поцеловать, вгрызается в губы, мучит и возбуждается. Чангюн всем телом чувствует, как через соприкосновения их губ идут электрические разряды, он воет в приоткрытый рот, уворачивается и снова мычит. Его нижнюю губу перехватывают зубами, в глазах его истязателя появляется чернота, та самая, которой он переполнен изнутри — это вода из топи, в которой его захотят заключить навечно. Младшему снова становится страшно, он поджимает ноги и пытается ударить — не проходит, Чжухон седлает его бедра. Пошло, развязано трется о пах и наслаждается. Сладким, даже приторным голосом просит поддаться искушению и проиграть вновь. Смотрит на нелепые попытки сопротивления, снова целует, но на этот раз очень нежно, так, что внутри все опять переворачивается, из-за чего Чангюн делает неутешительный вывод — он уже в болоте. Через это нехитрое взаимодействие рыжий накачивает его изнутри темной водой, жижей с вязкой тиной, миллионами бактерий и слизью. Страшно.
— Раз я начал говорить правду, скажу еще кое-что: единственный, кто считает тебя монстром — это ты сам, а не окружающие. Самое интересное, что я даже знаю почему, именно поэтому сбежать от меня не получится, да ты и сам это понимаешь. Я уверен. Ты же хочешь боли не из-за того, что ты якобы такой весь из себя плохой — это символическое наказание. Глупость, призванная сделать тебя лучше. Счастье должно быть выстраданным, вот твоя правда. Без боли, унижений и лишений не будет ничего, да? А, что если я разобью твои бредовые рассуждения на мелкие осколки, подберу эти стеклянные частички и продавлю под нежную кожу? Как тебе такое? Ты будешь истекать кровью, страдая из-за ерунды, но не пикнешь против. А знаешь почему? Потому что я тот, кто необходим тебе.
— Нет.
— Сопротивляйся, отталкивай, что угодно говори, но чем глубже я подбираюсь к твоей сути, тем крепче стоит твой член. Он выдает тебя с головой, вот же незадача, да? Но не только он, кстати, ведет себя как предатель, но еще и очаровательные слезы, что катятся по твоим щекам. Я уничтожу твои комплексы, пересоберу тебя и научу жить без страха, но это все будет в будущем, а пока заставлю меня хорошенько оттрахать. Хватит на сегодня разговоров.
***
В комнате слишком светло, Чангюн уворачивается, пытаясь уменьшить яркость, но, чтобы он ни делал это не получается. Он жмурится, пытается укрыться чем-то сверху, но не выходит, под рукой ничего нет, но рядом есть кто-то теплый. Равномерно дышащий. Парень разлепляет глаза и чуть ли не падает с кровати, стоит заметить лукавый взгляд и взмах рукой, который он идентифицирует как «доброе утро, малыш». В его голове не сразу складывается пазл, он жмурится, никак не приходит в себя, тщетно пытаясь понять, что собственно происходит и как до этого дошло. Все, что он помнит — это жестокость и насилие, которое никак не могло привести к романтичному утру словно из женских книжек. Чжухон поселился в его сердце, душе, он полноправный хозяин всего, что есть в нем, каждой частички, но это странно. Ему непонятно как после надругательства, похищения и прочего тот может пребывать в таком солнечном настроении и снова показывать ямочки на щеках. Да и сам Ли мучил его, унижал и, не то что позволял, заставлял трахать себя вновь и вновь. Странный. Либо это все очередной приход и жестокие галлюцинации, либо произошло кое-что намного страшнее: Чжухон понял. Младший неуверенно заглядывает ему в глаза, там разве что не искры сверкают, тот откидывает одеяло, демонстрируя надписи черным маркером, за которые сейчас невероятно стыдно, а после посылает воздушный поцелуй. Издевается, знает, что загнал в угол, подчинил и запер в клетке. Вчера он все-таки нашел то, чем можно воспользоваться, разглядел настоящую сущность: слабую, безвольную и любящую. Не так, как все остальные, а извращенно, болезненно, но не менее искренне. Старший осознает все слишком хорошо, поэтому Чангюну через пару минут становятся безразличны прежние переживания. Раз рыжий многое понимает, а главное принимает, Им готов стать для него всем и вся. Если Ли хочет видеть перед собой дрессированное животное, живущее короткими встречами с хозяином и ожидающее унижений за проделки — пусть. Это намного лучше сумасшествия, наркомании и желания умереть. Похер, на него теперь можно и именной ошейник надеть с просьбой вернуть владельцу, если потеряется. Чангюну хочется разрешить ему ровно столько, сколько этот невозможный человек требует от него, особенно сейчас, когда он сжимает его ладошку и прислоняет к пламенным признаниям в любви. Проводит их переплетенными пальцами по каждой фразе, а после прикусывает фаланги. Больно, почти до крови. Им завороженно смотрит на старшего и новый виток игр, а Чжухон, видя неподдельную заинтересованность, специально останавливается. Встает с кровати и начинает одеваться, поверх своей черной футболки накидывая его желтую рубашку. Оборачивается, когда собирается покинуть комнату, пропитанную воспоминаниями о бурной ночи, просит не закрывать больше окно и подмигивает.
— Я буду жить, — твердо произносит Чангюн, смотря в глаза старшему.
— Не сомневаюсь в этом, — отвечает рыжий, — ты ведь безумно жаждешь получить еще больше приказов.
— Начни прямо сейчас.
— Ждать, — командует словно собаке Ли, дерзко усмехаясь и мгновенно скрываясь за дверью, зная, что его не ослушаются.