Вкус запаха

М-21 зажимает рот ладонью и шумно сглатывает, борясь с тошнотой, из-за которой практически невозможно дышать. По лицу катятся крупные капли пота, кожа покрывается мурашками, плюс к этому морозит так, что мышцы на руках и ногах судорожно сокращаются, вызывая спазмы в теле.

В голове что-то щёлкает, мешая думать, мешая даже соображать толком, и М-21 путается в пространстве, теряет контроль над собственным телом, теряет связь с окружающим миром. Однако, в противовес этому, все его чувства обостряются почти до боли: он ощущает, как земля чуть подрагивает от беготни учеников на стадионе; слышит шорох под корой растущего неподалёку дерева — насекомые; чувствует приятный щекочущий запах чего-то… такого знакомого. От этого голова идёт кругом.

М-21 прислоняется спиной к стене и запускает пальцы в волосы, стараясь сосредоточиться на дыхании, чтобы отвлечься от накатывающего волнами недомогания.

Франкенштейн говорит, что такое будет случаться в полнолуние. Он говорит, что сердце оборотня почувствует зов природы и будет стремиться подчинить тело, поэтому нужно вести себя осмотрительно и осторожно.

М-21 зажмуривается и сглатывает. Сегодня как раз полнолуние, будь оно неладно.

Ещё Франкенштейн говорит, что М-21 будет тяжело справиться с собой, поэтому в такие дни следует ограничить любые контакты — мало ли что. Проще говоря, нужно запереться дома и не отсвечивать.

Однако М-21 лишь легкомысленно фыркает, решив, что босс зря перестраховывается. Что он, не господин сам себе, в конце концов? Какое-то жалкое обострение не может ему навредить, поэтому…

Поэтому он сейчас стоит, прижавшись спиной к шершавой стене школы, и старается проглотить рвущуюся из горла душу.

В груди бешено колотится сердце, а перед глазами плавают цветные спиральки, заставляя М-21 испытывать всё новые и новые приступы тошноты. Он качает гудящей головой, сдавленно рычит и мысленно ругается сам на себя, стараясь хоть как-то ободриться. Подобные приступы теперь будут проявляться стабильно каждый месяц.

«До тех пор, — звучит в голове голос Франкенштейна, — пока ты окончательно не уживёшься со своей сущностью. Сейчас важно — кто кого подчинит. Останешься ли ты человеком с сердцем зверя или станешь зверем в человечьем обличье — всё зависит только от тебя».

Кажется, он тогда что-то ещё говорил про своё взаимодействие с Чёрным Копьём — что-то неразборчивое, теряющееся на краю памяти, и М-21 хочет, очень хочет это вспомнить, понимая, что, скорее всего, в позабытых словах кроется ключ к спасению.

Однако у него ничего не получается.

М-21 судорожно сглатывает горькую слюну, глядя мутнеющим взглядом на свои руки.

Это будет повторяться ежемесячно. Как менструация у женщин, честное слово. До наступления климакса.

— Или беременности, — хрипло усмехается М-21 и морщится, когда намокшая рубашка прилипает к лопаткам.

Под пиджаком тесно и душно, хочется скинуть его немедленно, чтобы ощутить покрытой испариной кожей свежий ветерок. По спине медленно стекает пот, мышцы продолжают сокращаться, из-за чего кажется, будто М-21 бьёт крупная дрожь. Намокшие волосы липнут ко лбу и щекам, на губах ощущается солоноватый привкус, глаза печёт, а ноздри чешутся от целого сонма самых разных запахов.

Помимо всего этого, у М-21 болит ещё и голова до кучи. Ему хочется упасть на землю и завыть раненым зверем, хочется выключить мир хотя бы на несколько минут, чтобы отдышаться.

Но ещё больше ему сейчас хочется перемотать сегодняшний день, чтобы завтра, когда луна пойдёт на убыль, испытать заслуженное облегчение.

С трудом отлепившись от стены, М-21 делает шаг и внезапно останавливается, словно наткнувшись на невидимую преграду. Ноздри вздрагивают, а на корне языка отпечатывается чуть сладковатый привкус. И тошнота, как ни странно, тут же отступает.

Корица, пыль, ромашка и немного приторный аромат печёных яблок.

В горле застывает комок, язык начинает зверски чесаться, поэтому приходится соскабливать это ощущение зубами.

М-21 медленно, боясь возвращения спазмов в горле, поворачивает голову в поисках источника этого чудесного запаха. Глаза останавливаются на группе школьниц на стадионе, которые стоят под тенью дерева, прячась от яркого полуденного солнца. Они смеются, изредка показывая пальцами на бегающих по полю парней, и шушукаются вполголоса, чтобы никто не услышал их смешные девичьи секреты.

Они говорят: «Шинву симпатичный». Говорят: «У него такая красивая фигура». Смеются: «Вот бы у каждой из нас был свой Шинву, чтобы никто не остался в обиде».

Слух у М-21 и так неплох, но при данных обстоятельствах он обостряется практически тысячекратно, позволяя расслышать тихое взволнованное биение маленьких сердечек. Он мог бы даже снисходительно фыркнуть, став невольным свидетелем их особых тайн. Однако он даже моргнуть нормально не может, потому что его взгляд прикован к одной из участниц кружка сплетниц. Та улыбается вымученно, глядя на своих подруг, и изредка кивает, когда к ней обращаются.

Её сердце бьётся ровно, а дыхание остаётся спокойным. Она не согласна с мнением эмоциональных девчонок, потому что наверняка думает о чём-то [ком-то?] другом. И на провокационное «Юна, тебе нравится Шинву?» совсем не реагирует — просто пожимает плечами. Она говорит: «Он мой друг». Улыбается: «Мы так давно вместе, что я отношусь к нему, как к брату». Смеётся на заунывное «Мы тебе так завидуе-е-ем!» и качает головой, мол, было бы чему завидовать. Парень как парень. Рыжий, забавный, болтливый. Немного дурак, бесконечно добрый дурак, способный ради друзей перевернуть Землю вверх тормашками и вытряхнуть всех обидчиков в бездну космоса. Он пускает слюни, когда спит, и не любит мыть голову. Теряет носки и не умеет завязывать галстуки. Словом, обычный человек, обычный друг, которого нельзя оценить, как «нравится/не нравится», потому что при любом раскладе без него уже никак — это точно. Он необходим, как бывают необходимы исключительно близкие люди.

Юна встряхивает волосами и оборачивается в сторону стадиона, где Шинву пытается перекинуть через турник упирающегося всеми конечностями и верещащего что-то про самоубийство Ик-Хана. Её губы трогает улыбка.

М-21 видит [да, чёрт подери, даже с такого расстояния видит!], как теплеет её взгляд, а с лица уходит напряжённость. Он втягивает носом приятный знакомый запах и едва не задыхается. Голову вновь пронзает боль, а уши закладывает.

Нужно куда-то спрятаться, пока школьники не разойдутся по домам. И лучше ничего не говорить Тао и Такео.

***

М-21 приходит в себя в одном из пустых классов. В голове стоит шум, в ушах — звон, во рту — горечь, в мышцах — слабость. Он сидит, закинув ноги на парту, и сипло дышит, стараясь не открывать глаз. В груди что-то сжимается и переворачивается, гулкие удары сердца заставляют кривиться от боли, похожей больше на медленные ленивые приливы. В висках пульсирует, а по коже ползёт мороз. Всё тело покрывает испарина.

М-21 поворачивается к окну и с облегчением видит, что солнце клонится к горизонту — это значит, что учеников в школе уже не должно быть. Значит, можно чуточку расслабиться и даже, возможно, поспать. И пусть катятся к чёрту все правила, потому что это — особенный случай. Тут простой таблеткой аспирина не отделаешься.

М-21 расстёгивает пиджак, расстёгивает рубашку. Пуговички с едва слышным «чпок» выпрыгивают из петелек. Со стоном откинувшись на спинку стула, он запрокидывает голову и с наслаждением ощущает, как вспотевшую кожу приятно холодит лёгкий сквозняк. Шум в ушах на некоторое время прекращается, и М-21 позволяет себе ухмылку. Слабак и тряпка. Расклеился в такой неподходящий момент.

[Корица…]

М-21 расслабленно поводит плечами, облизывает пересохшие губы и старается сосредоточиться на чём-нибудь постороннем, чтобы время пошло ещё быстрее, чтобы оно не тянулось, как долбаная резинка.

[Ромашка…]

Голову окутывает едва ощутимый дурман, из-за чего губы сами собой растягиваются в улыбке, а в горле чуть першит, но, к счастью, его больше не тошнит, как час назад.

[Яблоки…]

Когда распахивается дверь класса, М-21 реагирует далеко не сразу. Он медленно открывает глаза и целое мгновение рассматривает ровно выбеленный потолок. Он моргает раз, другой и лишь затем поворачивает голову в сторону выхода.

Корица, ромашка, яблоки.

Яблоки, корица, ромашка.

Ромашка, яблоки, корица!

Всё путается, смешивается, образуя в голове, в горле, в носу такую свистопляску, что М-21 едва не падает со стула, потому что на пороге стоит Юна и растеряно смотрит на него — полулежащего на стуле с закинутыми на парту ногами. В расстёгнутом пиджаке. В расстёгнутой рубашке.

Однако собственный расхлябанный вид сейчас меньше всего беспокоит М-21. Он думает… Хотя нет, ни черта он не думает! Он во все глаза смотрит на Юну, и шум в ушах достигает апогея, из-за чего кажется, будто голова сейчас разлетится на кусочки.

М-21 пожирает Юну взглядом и ощущает себя самым настоящим зверем, почуявшим добычу.

Юна некоторое время смотрит на него в ответ — удивлённо и слегка обеспокоенно. Она вопросительно склоняет голову набок и вдруг вздрагивает, заметив, видимо, как по лицу ненаглядного аджосси катятся крупные капли пота. Она делает шаг вперёд и что-то произносит — М-21 видит, как шевелятся её губы, но ни черта не слышит. И ни черта не соображает. В ушах по-прежнему стоит непрекращающийся звон.

Закрыв глаза, М-21 качает головой. Юна наверняка предлагает свою помощь, поэтому он торопливо отказывается. Ему нельзя. Вернее, ей нельзя.

При этом он старается сосредоточиться на дыхании, чтобы не обращать внимания на то, как пахнет эта девчонка. Не обращать внимания на то, что она останавливается рядом с ним. Не обращать внимания, что она тянет руку к его лбу.

Вдох-выдох.

Слишком быстро.

Прохладные пальцы касаются горячей кожи. Сердце останавливается на мгновение, а затем с бешеной скоростью начинает колотиться, ухая о грудную клетку с такой силой, что кажется, будто рёбра сейчас сломаются.

Дышать. Дышать! Медленнее…

Вдо-о-о-о-ох…

Юна присаживается на корточки и старается заглянуть в лицо М-21. В её глазах плещется беспокойство, губы быстро шевелятся, но он ничего не слышит. А если и слышит, то не понимает.

Он тупо смотрит на неё, с трудом проглатывает ком в горле и, едва отдавая себе отчёт, тянется к её лицу. Коснувшись пальцем лба, он убирает густую чёлку и старается беззаботно усмехнуться. Он пытается сказать: «Я в порядке». Надеется, что она развернётся и уйдёт, но Юна вдруг вскакивает и подхватывает обмякшее грузное тело под руку. Она тянет его, принуждая встать, и краснеет, когда взгляд соскальзывает на тяжело вздымающуюся широкую грудь. Однако отпускать всё равно не торопится.

М-21 смутно догадывается, что она хочет отвести его в медпункт, и снова качает головой. Медики тут всё равно бессильны, поэтому он старается как можно мягче отцепить тонкие девичьи пальцы от своих плеч… и совершает фатальную ошибку: неловко извернувшись, чтобы поймать запястье Юны, М-21 утыкается носом в небольшой кармашек её школьного пиджака. И тут же захлёбывается исходящим от него запахом — слишком резким, слишком мягким, слишком навязчивым, слишком невесомым.

Внутри всё вздрагивает, а рука сама собой хватается за подол короткой юбки и притягивает Юну ближе, чтобы можно было глубже вдохнуть яд этого манящего аромата. Яд, от которого можно свихнуться. И хоть М-21 понимает, что всё это — инстинкты и треклятое полнолуние, которое делает из него зверя на целые сутки, но почему-то сопротивляться происходящему ему больше не хочется.

М-21 по-прежнему ничего не слышит, но по исходящим от дрожащего девичьего тела вибрациям, догадывается, что Юна в замешательстве. Однако остановиться сейчас выше его сил, так что ему остаётся только поддаться толкающему его в спину желанию.

Скинув ноги со стола, М-21 разворачивается к Юне и обеими руками вцепляется в белый пиджак, от которого невесомо пахнет яблочной туалетной водой. Чуть левее пахнет корицей [кажется, сегодня в столовой продавали коричные булочки?], а правее — ромашками. М-21 втягивает эти ароматы полной грудью — так, что лёгкие едва не разрываются. По телу расползается истома, а в руках появляется невиданная сила, так что когда первая эйфория проходит, он наконец-то поднимает голову и ощупывает взглядом красное от смущения лицо Юны. Та, прижав ладони к губам, круглыми от удивления глазами смотрит на него в ответ. Не боится, нет, просто шокирована подобным поведением.

«Всё в порядке».

М-21 надеется, что говорит это вслух. А может, и не говорит, потому что своего голоса он тоже ни черта не слышит.

«Я не обижу тебя».

Он сам очень хочет верить в это, но близкое к коме состояние не располагает к подобным подвигам. Оно не располагает к тому, чтобы верить самому себе.

М-21 поднимается на ноги, отпустив, наконец, и пиджак, и юбку. Он одёргивает рубашку и свысока смотрит на Юну, которая теперь старательно отводит взгляд. Вздохнув и сделав шаг вперёд, он хочет как можно скорее уйти, чтобы не натворить глупостей, но ноги всё ещё плохо слушаются. Споткнувшись, он накреняется вперёд и натыкается на услужливо подставленные руки. Юна почему-то думает, что сможет поймать взрослого мужчину и удержаться при этом на ногах.

Сделав по инерции пару шагов, М-21 с размаху впечатывает ладони в гладкую столешницу парты и резко утыкается носом в плечо Юны.

Открывать глаза теперь не хочется совсем.

Взволнованное сердце судорожно бьётся в девичьей груди, бёдра плотно прижаты к столу, сминающие пиджак на спине М-21 руки сжаты в кулаки. И дыхание колотится прямо в душу — сбитое, рваное.

М-21 молчит, стараясь не концентрироваться на том, что его тело вжимает в школьную парту девочку — совсем юную девочку, которую нужно [очень нужно!] воспринимать исключительно как ученицу школы Ё-Ран. Также он старательно игнорирует мысли о том, что у неё, оказывается, достаточно пышная мягкая грудь.

М-21 судорожно пытается привести разбушевавшиеся эмоции в норму.

Разряд!

Вместо крови по венам струится ток, он бьёт в сердце, в каждую мышцу, бьёт в голову и выключает в разуме свет. Это от перенапряжения. Цепь переживаний не выдерживает — что-то так или иначе должно отключиться.

Вцепившиеся в столешницу руки резко расслабляются, и тело, влекомое притяжением, наклоняется вперёд, придавливая Юну к парте. Её ноги отрываются от пола, а пальцы — крепче стискивают тяжёлый мужской пиджак. М-21 прижимается грудью к груди Юны, прижимается носом к её шее — прямо к торопливо бьющейся жилке и вдыхает как можно глубже, будто стремясь сохранить нежнейший запах в лёгких.

Юна что-то говорит — гортань вибрирует. И вибрирует ещё сильнее, когда она сглатывает. Голубая жилка на шее бьётся быстрее — становится понятно, что Юна волнуется. Может быть, она даже боится, только М-21 почему-то всё равно, словно это его совсем не касается.

Он поднимается по шее вверх — к скулам, скользит губами по покрывающейся мурашками коже и, высунув язык, пробует этот запах на вкус.

Так сладко…

Фыркнув, М-21 останавливается на губах Юны и некоторое время смотрит на них. Дрожащие, они открываются и закрываются. Сужаются и растягиваются.

Прищурившись, М-21 различает невнятное «аджосси». Не слышит, нет. Со слухом по-прежнему какие-то неполадки. Юна выдыхает это слово: буква «а» бьёт М-21 по щеке, «о» растекается по коже вязким сиропом, «и» щекочет, вызывая желание почесаться.

Юна не кричит, не вырывается. Она пытается достучаться до ставшего родным человека, которого школьники видят каждый день возле ворот. Она хочет, чтобы он опомнился и отпустил её. И совершенно не желает устраивать истерику.

Ладони Юны скользят к груди М-21 и упираются в неё. Она пытается оттолкнуть его — мягко, ненавязчиво, почти умоляюще.

Но у М-21 на всё происходящее совершенно иные планы.

Он поднимает одну руку, перенося весь вес на другую, и касается пиджака. В голове волшебно пусто, нет ни единой связной мысли, не говоря уже о здравых, поэтому он без сомнения поддевает пальцами пуговицы. Те послушно выскальзывают из петелек, постепенно открывая тонкую ткань голубой рубашки. Она идеально выглажена, пахнет приятной свежестью, но ему не нравится этот запах.

На щеке тем временем отпечатывается новое слово. Юна снова что-то произносит. Её дыхание пахнет кофе с молоком и коричными булочками со сладкой начинкой. Её слова очень тёплые и мягкие, они не доставляют никаких неудобств, поэтому М-21 продолжает, не отвлекаясь на то, что она наверняка говорит: «Остановитесь!». Просит: «Пожалуйста…». Она наверняка хочет спрятаться.

Юна сильнее надавливает на грудь М-21. Она всё ещё пытается оттолкнуть его и продолжает что-то говорить. Пытается вразумить. М-21 чувствует, как она мелко дрожит и покрывается мурашками.

Внезапно чуть более резкий звук разбивается о кожу, и М-21, остановившись, косится на распахнутые в страхе глаза. Затем переводит взгляд на почти обнажённый подрагивающий живот и видит тонкую красную полоску пореза, из которой показываются тёмные капельки крови. Оказывается, увлёкшись, он совсем не замечает, как ранит Юну острыми когтями. Однако это почему-то вызывает не испуг, а почти животный восторг.

Видя, как приоткрывается рот Юны, М-21 понимает, что она сейчас закричит. Он подаётся вперёд и быстро накрывает её рот ладонью. Запах крови смешивается с пресловутыми ромашками-корицами-яблоками, и М-21 не может удержаться от желания попробовать на вкус и этот запах. Он наклоняется к кровоточащей царапине и проводит языком по всей её длине. Внутри всё переворачивается от чувства непередаваемого наслаждения, хочется довольно заурчать. Однако этого всё равно мало. Нужно больше, чтобы почувствовать настоящее удовлетворение.

Живот Юны замирает, когда к коже прикасается острый длинный коготь. М-21 больше не чувствует, что она говорит, — тихие слова разбиваются о ладонь, давятся, сминаются и пропадают бесследно.

Чертя на молочно-белой коже новый след, М-21 не замечает, что задевает когтем простенький лифчик. Тот лопается от торопливого касания и открывает взгляду красивую грудь с бледно-розовыми сосками. Замерев от ударившего по ушам хлопка, М-21 с вожделением смотрит на яркий контраст красной крови и жемчужной кожи. Обоняние обостряется сильнее, из-за чего кажется, что в ноздри засыпают жгучий перец. Однако перестать вдыхать полной грудью волнующий аромат невозможно — он как наркотик.

М-21 прижимается щекой к животу Юны и поднимается выше, размазывая густую кровь. Затем он распрямляется, дотрагивается пальцами до своей щеки и почти изумлённо смотрит на багровые разводы. Запах манит его, почти манипулирует им, поэтому он не выдерживает и облизывает подушечки. На языке появляется солоноватый привкус, и М-21 покрывается мурашками от удовольствия. Он целое мгновение смакует, затем снова наклоняется и уже языком размазывает кровь. Снизу вверх — к груди.

Замерев на ложбинке, М-21 медленно перемещается к соску. Осторожно, будто боясь поранить, он обводит его языком, оставив бледно-алый развод, и, наконец, накрывает его губами.

Тело Юны дрожит. М-21 чувствует, как под ладонью с трудом размыкаются губы и совершенно теряет ощущение реальности. Под языком постепенно твердеет мягкая податливая плоть, а во рту отпечатывается вязкий привкус вожделения, которое скользит вниз по телу к паху и замирает там тяжёлым горячим комом.

М-21 перемещается к другой груди, повторив путь от царапины на животе, и тянется свободной рукой к дрожащим ногам. Он касается мягкой кожи, скользит ладонью к бёдрам, задирая юбку, и чуть сжимает, царапая кожу когтями, но уже не до крови. Прикусив сосок, М-21 перемещает ладонь к тонкой полоске нижнего белья. Вернее, он пытается переместить, но юбка мешает, поэтому спустя мгновение на пол падают кусочки материи, нарезанные так аккуратно, словно кто-то трудился со скальпелем. Поглаживая сквозь практически невесомую ткань мягкую влажную плоть, М-21 осторожно избавляется от бесполезного куска ткани.

Оторвавшись от манипуляций с одеждой и телом Юны, М-21 медленно облизывает пальцы и понимает, что что-то ему здесь не нравится. Он смотрит на переставшие кровоточить царапины и ухмыляется. Дотронувшись когтем до зоны чуть ниже пупка, он надавливает на кожу до тех пор, пока не показывается кровь, и ведёт ногтем ниже. Останавливается он только у полоски тёмных волос. Наклонившись, М-21 слизывает солоноватые капли и опускается ниже, пачкая подбородок и ворот белой рубашки. Затем он приникает губами к увлажнившимся складкам между ног Юны и, наконец, убирает руку от её лица. Он больше не боится, что она позовёт на помощь или закричит. Он знает, что теперь она этого не сделает. И исходящий от неё запах подтверждает это — он становится сладострастным, терпким и бесконечно приятным.

М-21 проводит языком, на котором ещё сохраняется привкус крови, по складкам, слизывая с них влагу, а ладонями он обхватывает ноги Юны, сильнее разводя их. Он придвигает её ближе к себе, чтобы ласкать увереннее и без риска царапнуть там, где не следует, и задевает кончиком языка клитор. Юна, вздрогнув, напрягается.

Убрав когти, М-21 дотрагивается до горячей плоти пальцами и чуть раздвигает её, облегчая себе доступ. Он касается складок языком — быстро и невесомо, а затем проникает внутрь неистово и жёстко, помогая себе пальцами, — так, что Юна вздрагивает всем телом и выгибается навстречу его движениям. Изредка поднимая глаза, М-21 видит, как тяжело вздымается грудь с твёрдыми от возбуждения сосками, как перекатываются костяшки под белой от напряжения кожей из-за того, и это доставляет ему неимоверное удовольствие. И хоть он по-прежнему не слышит ничего, он понимает, что аудитория наверняка сейчас наполняется томным дыханием и тихими стонами. Юна ведь никогда не кричит от наслаждения — он почему-то в этом уверен даже не на сто, а на двести процентов.

Приподнявшись, М-21 смотрит на распластанную на столе Юну и облизывает пальцы — медленно обхватывает каждый губами, втягивает в рот и так же медленно выпускает. Юна пристально следит за каждым его движением и дышит — тяжело и часто. Однако она всё ещё не кричит, не делает попыток уйти. Вместо этого она облизывает губы и ждёт продолжения. Розовый маленький язык скользит по нижней губе, затем перемещается на верхнюю. Кожа блестит от пота, а гортань подрагивает — видно, насколько тяжело Юне глотать. В горле наверняка сухо.

М-21 смотрит, как она наблюдает за ним, и осторожно придвигается. Он скользит носом от пупка выше и останавливается у губ Юны. Некоторое время он разглядывает их, а затем наклоняется и осторожно раздвигает их языком. Зубы Юны сжаты, но это не является преградой. М-21 лишь улыбается и прижимается плотнее. Он проводит ладонями по напряжённым рукам вниз, аккуратно обхватывает запястья и отцепляет одеревеневшие пальцы от края парты. Он тянет её руки вверх, пока не заводит их за голову, и наваливается на Юну всем телом. Напряжённым, возбуждённым телом, тяжёлым и твёрдым, как камень. Юне из-за этого приходится расцепить зубы, и М-21 тут же этим пользуется, протолкнув язык в её рот.

Она тёплая, а на вкус — как булочка с корицей. М-21 хочется взвыть от нетерпения.

Ноги Юны обхватывают бёдра М-21. Кожа прижимается к коже. Плоть — к плоти. Это взаимное возбуждение.

М-21 тянется к своим брюкам и почти срывает ремень. Отбросив его в сторону, он расстёгивает пуговицу и, едва не разорвав ткань, дёргает молнию.

Погружаясь в такую желанную плоть, М-21 рычит. Он ловит губами стон Юны, проглатывает его, смешивая со своим горячим дыханием, и стискивает тонкие запястья так сильно, что на них наверняка останутся багрово-синие отпечатки пальцев. И ещё он двигается — резко, рывками, не заботясь о том, что ей будет больно.

Он не думает — разучился получасом ранее, когда Юна только вошла в класс.

Не слышит — так даже лучше.

М-21 весь обращается в обоняние и осязание. Во вкус. Ему даже зрение не нужно, поэтому он зажмуривается и упивается оставшимися ощущениями. До такой степени, что, сам того не замечая, трансформируется. Кожу печёт, швы на одежде трескаются. Тело чешется. Однако М-21 не останавливается, продолжая утолять накопившийся голод.

Юне тоже всё равно. Закусив губу до крови, она едва слышно всхлипывает, стискивая дрожащими от напряжения ногами его бёдра, и старается уловить неистовый звериный ритм.

Упиваясь желанным ароматом, М-21 на мгновение открывает глаза и моментально впивается в кровоточащие губы. Его руки перемещаются на скользкие от пота мягкие бёдра, а когти оставляют новые царапины поверх старых.

В аудитории висит осязаемое напряжение, разбавляемое движениями и хриплыми вдохами.

Парта натужно скрипит, ножки шатаются. Кажется, что ещё чуть-чуть — и они подломятся от такой тяжести. Однако прежде чем это случается, М-21 резко откидывается назад, увлекая за собой дрожащее тело Юны. Он поднимает её и, удерживая на весу, шарит рукой в поисках стула. Наткнувшись ладонью на спинку, он разворачивает его, садится и подаётся вперёд. Юна, застонав, запрокидывает голову. Прижавшись губами к тяжело вздымающейся груди, М-21 чувствует, как она хрипло стонет, стараясь подстроиться под новое положение. Лифчик болтается где-то в подмышках, рубашка свисает невнятной окровавленной тряпочкой, пиджак и вовсе валяется на полу. Грудь подпрыгивает в такт неловким движениям, и М-21 пытается поймать соски губами.

Юна дрожит, сгорает в его руках. Всхлипывает, стонет, покрывается испариной, но не кричит. Никогда не кричала — он точно знает это и радуется, потому что слишком шумные девушки напрягают.

Кончает Юна так же тихо. Она просто внезапно замирает, даже, кажется, дышать перестаёт на некоторое время, а потом зажмуривается и приоткрывает рот. М-21 чувствует её резкий выдох и после нескольких финальных рывков достигает оргазма сам. Откинувшись на спинку стула, он тяжело дышит и слизывает с верхней губы испарину. Затем он поворачивает голову и видит, что солнце уже почти не видно за горизонтом.

Ухмыльнувшись, М-21 всё ещё плохо осознаёт, что именно натворил. Он прижимает к себе Юну и поглаживает её по голове, путаясь пальцами в растрёпанных волосах. Трансформация давно прекращается, вернув М-21 человеческий облик, поэтому он больше не опасается поранить её. Он успокаивающе целует Юну в макушку и думает [наконец-то!] о том, что надо бы сказать что-нибудь соответствующее случаю, но слова по-прежнему не идут. Они не рождаются в голове, не соскальзывают на язык, не облегчают ему жизнь, как обычно. И он впервые чуточку рад, что не приходится напрягаться. Всё идёт как идёт — этого достаточно.

М-21 поворачивается к Юне. Он слышит [о, чудо!] её спокойное сопение и почему-то самодовольно думает, что совсем измотал её. Ещё он думает, что надо бы повторить.

Запрокинув голову и сглотнув, М-21 почему-то ощущает всё произошедшее знакомым, словно это — новый виток в знакомой спирали. Ему настолько это знакомо, что кожа покрывается мурашками. Однако думать об этом не хочется совершенно. И М-21 не думает.

***

— Это так… странно. — Франкенштейн снимает очки и косится на Мастера, который степенно пьёт чай, едва заметно принюхиваясь к густому благородному аромату. — Я не могу понять, в чём причина такой цикличности, но четвёртое полнолуние на нашем счету — и четвёртый раз он снова топчется по тем же граблям. Как бы я ни пытался его перенаправить, отменить программу, он всё равно с упорством снова и снова тянется к этой девочке. В прошлый раз я даже пытался подменить Юну другой женщиной, которой не страшны никакие извращения, но он… просто проигнорировал её присутствие. Из чего можно сделать вывод, что похоть тут не при чём. Хотя определённое возбуждение всё-таки имеет место быть.

Рейзел поднимает голову и смотрит на него долгим взглядом. В алых глазах плещутся понимание и лёгкое чувство снисходительной жалости. Франкенштейну вряд ли это знакомо, ему вряд ли когда-нибудь предоставлялась возможность хотя бы изучить явление, заставляющее М-21 раз за разом возвращаться к одной единственной девушке, которую он избрал своей жертвой задолго до того, как стал одним из их команды. Никто до сих пор не знает, чем он руководствовался в тот момент, ведь друзей у Шинву всегда было двое. Почему, например, он не похитил Ик-Хана, который являлся не менее беспомощной целью? Девушка, конечно, всегда является идеальной жертвой, но мотивы М-21 тогда лежали куда глубже. И этот факт выяснился только в первое полнолуние, когда Франкенштейн впервые застал его, трепетно прижимающего к себе Юну. В ту ночь он стёр память обоим, решив, что накажет строптивого подчинённого иным способом. Но на следующее полнолуние всё повторилось, и тогда Франкенштейн, задумавшись всерьёз, решил провести небольшой эксперимент.

Теперь же он сидит и устало потирает виски, косясь в сторону лежащего на кушетке М-21. Вся его теория об инстинктах и похоти, порождённой ими, рушится на глазах. И почему — это ещё предстоит узнать.

— Он гасит свою ярость определённым способом. Вернее, гасит эту ярость именно Юна. — Франкенштейн задумчиво грызёт дужку очков и поворачивается к Мастеру. — Она привлекает его, как цветок пчелу. Думается мне, тут замешаны либо запахи, либо тактильные ощущения. Хотя запахи — более вероятно. Их легче почувствовать, легче поддаться влечению. — Он надевает очки обратно. — Надо выяснить, чем именно пахнет эта девочка, раз у нашего мохнатого друга срывает крышу. Признаться, я сперва думал, что убью его за то, что он сотворил. — Он чувствует, что Рейзел заинтересованно слушает, оставив наслаждение чаепитием на потом. — Только теперь мне кажется, что если бы не Юна, пришлось бы куда больше следов за ним убирать, ведь даже когда Тао и Такео следят за нашим ненаглядным другом, он каким-то образом умудряется сбежать и вновь предаться греху с юной особой.

— Франкенштейн, — подаёт голос Рейзел, заставив его замолчать, — девочка пострадала?

— Н-нет… — Кашлянув, Франкенштейн сбивчивым движением поправляет очки. — Если не считать нескольких неглубоких порезов… Я бы сказал, что она получила удовольствие. При всём при том, что каждый раз для неё — это первый за счёт коррекции памяти. И это ещё один непонятный феномен. По теории она должна сопротивляться, но… почему-то она ни разу так и не позвала на помощь. Смею предположить, что она сама не против… подобного обращения. Я в полном смятении. Не знаю, что мне дальше делать.

— Может, тебе следует позволить им запомнить приобретённый опыт? — едва заметно улыбнувшись, говорит Рейзел.

Франкенштейн чопорно поджимает губы.

— Вообще-то на подобные отношения есть своя статья в человеческом уголовном кодексе, — отвечает он и тут же сокрушённо вздыхает. — Я проведу ещё один эксперимент, но, чувствую, придётся всё-таки корректировать им память вплоть до выпуска Юны из школы, а там я умываю руки.

Он скрещивает руки на груди и воинственно пыхтит, поглядывая на своего пациента, преспокойно спящего на кушетке. Знал бы он, каких делов сегодня натворил — в первую очередь сам бы застрелился. Проблема заключается не столько в девочке, сколько в самом М-21. Он же никогда в жизни себе не простит, если причинит вред кому-нибудь из детей.

Хотя… что ещё считать вредом…

— Франкенштейн, — зовёт Рейзел и, дождавшись, когда тот повернётся, произносит: — Я бы выпил ещё чаю.

— А? — Франкенштейн пару мгновений недоумённо смотрит на него, пытаясь вынырнуть из круговорота мыслей, а затем резво поднимается. — Да, сию же минуту.

— И себе налей, — добавляет Рейзел, аккуратно поставив фарфоровую чашечку на блюдце. — Он успокаивает.

Франкенштейн вздыхает и более расслабленно улыбается. Церемонно поклонившись, он разворачивается и идёт на кухню, чтобы приготовить обожаемому Мастеру чай. И себе настой валерианы заодно, а то нервишки и впрямь пошаливают.