оранжевый

дарк чоко тяжело выдыхает один раз.

затем – второй.

потом, откинувшись на спинку кресла, в усталости прикрывает лицо ладонями, проведя ими по переносице.

рядом спит карамель эрроу, прислонившись щекой к его плечу, и дарк чоко готов поклясться, что последние три дня она посвятила сну максимум часов пять, потому что должность советницы директора не милует никого: когда отец в отъезде, на плечи карамель эрроу ложиться контроль за всеми сферами деятельности, начиная от подбора людей для реставрации недавно пострадавшего офисного здания дарк какао и заканчивая составлением презентаций к последующему приему бизнес партнерок.

поэтому неудивительно, что аффогато рад своему уходу на более щадящий пост – теперь он посвящает весь день сну и лениво следит за бухгалтерским отделом, грозно сверкая серебристыми месяцами радужки на подчиненных.

и даже сейчас – когда время близится к глубокой ночи – он все так же бодро листает ленту твиттера, гневно строча кому-то в реплаи о том, что лучше бы ты этими пальчиками посуду помыл и порадовал свою хозяйку, а то в следующий раз писать будет нечем.

дарк чоко даже немного завидует такому энтузиазму – ему хотелось бы сейчас оказаться в тихом темном месте и просто отдохнуть. но вместо этого – в наушниках отвратительно громко джерард уэй утверждает, что все попадут в ад, и дарк чоко хотел бы, чтобы это случилось как можно скорее – он до безумия устал.

вокруг – ужасно-кричащая обстановка, толпа людей, рвущаяся ближе к сцене, и слепящий свет ярких прожекторов. словом, то, что не привлекает дарк чоко. но его никто и не спрашивал. рядом громко подпевает какой-то молодой человек, и дарк чоко сильнее прижал ладони к ушам, стараясь сделать так, чтобы он слышал только джерарда уэя, а не всяких безумных фанатов.

да, он уважает творчество лакрицы.

да, он влюблен в лакрицу.

да, он полностью поддерживает выбор лакрицы и рад за его успехи – но только в маленькой студии для них одних, а не когда ему не приходиться посещать чуть ли не каждый концерт, наполненный тысячами человек.

но дарк чоко просто не может сказать нет, когда лакрица радостно смотрит, обнимая его за шею – пальцы мягко пропускают черничные пряди волос, – и бросает звонкий смешок в самые губы: на его щеках – пастель алеющего налива, в уголках век собираются сеточки-морщинки в смеющемся пурпуре теней, а глаза горят лимонной терпкостью счастья. поэтому дарк чоко просто не может не выдохнуть простое да, чувствуя щекой чужое дыхание.

просто потому что если лакрица хочет разделить с ним момент радости, то дарк чоко будет рядом с ним в легком касании переплетенных пальцев, даже если ему придется выдержать несколько часов в душном помещении среди шумных фанатов.

все-таки это – небольшая цена для счастья, и дарк чоко готов ее заплатить.

он видит, как горит взгляд лакрицы, когда он поет – как его плечи расправляются в предвкушении, потому что лакрица знает, что он может петь, и может просто великолепно; он замечает, как лакрица решителен и уверен в себе, когда он на сцене, рядом с вельветом, шварцвальдером, обнимая их за плечи в желании разделить распирающий его восторг, и как искренне он смеется, обнажая верхний ряд светлых зубов, когда усаживает машрума на плечи – тот непонимающе склоняет голову на макушку лакрицы, вцепившись в ворот красной рубашки.

и это того стоит.

резкий толчок в плечо вырывает дарк чоко из ступора, и он покидает такую прекрасную тьму наедине с май кемикал романс, неохотно приоткрывая глаз: аффогато недовольно цокает – черные ногти раздраженно постукивают по экрану смартфона, – и кивает в сторону сцены. и только сейчас, сняв наушники, дарк чоко понимает, что в зале слишком – подозрительно – тихо.

лакрица стоит перед стойкой с микрофоном, в нетерпении перебирая пальцами выбившуюся из хвоста сливовую прядь, и бездумно кивает похлопывающему его по плечу вельвету.

дарк чоко напряженно ждет, сжимая зубами кожу большого пальца у ногтя в глупой привычке дискомфорта.

— я, — лакрица мягко запинается, замирая. он все также тревожно обнимает себя за плечи, но – услышав редкие поддерживающие крики из зала – его губы огибает тень улыбки, и он расслабленно смеется, — я бы хотел признаться в любви кое-кому.

время словно застывает – тишина окутывает концертный зал, и дарк чоко, кажется, слышит собственное излишне частое сердцебиение – где-то сбоку хихикает аффогато, шепча что-то о восхитительно милом парне дарк чоко, и ему хотелось бы, конечно, пнуть этого противного кота, но он просто не может оторвать взгляда от лакрицы.

лакрица смотрит на него – мягкое пересечение лимонного с рубиновым – и его бледная кожа насыщается маковым румянцем несдержанных чувств. он смущенно смеется, когда мгновение безмолвного ошеломления разрывается гулом повисшего вопроса о том, кто же это:

— дарк чоко, я бы хотел признаться тебе, потому что прежде я этого не делал. поэтому я говорю, что люблю тебя.

дарк чоко тупо кивает.

его нутро разрывает немое желание сказать то же самое в ответ, но он не может – слишком людно. слишком не для них двоих. слишком много тех, кому не посвящены слова, которые должен услышать только лакрица.

дарк чоко прикрывает лицо ладонью.

господи премилый, что за пиздец.

только не это.

аффогато опять пихает его в плечо, гневно шипя ему в лицо – и заправленные за ухо шоколадные пряди спадают ему на глаза, скрывая серебро недовольных месяцев в тени: это твой парень, имей совесть ответить ему, дорогуша.

и он, вообще-то, прав.

поэтому дарк чоко проводит ладонью по переносице – в тревожном волнении он возвращает взгляд на замершего лакрицу, и кругом – бесконечный шепот толпы, отдающийся гулом от стен; и кругом – излишне-яркий свет прожекторов; и кругом – душащий жаркий воздух, оседающий потом на висках, но для дарк чоко есть только нежный взгляд глаз лакрицы, выжидательно обводящего пальцами кромку бархатной шляпы.

и дарк чоко смотрит – лимонный с рубиновым рождает оранжевый цвет счастья – и неслышным шепотом произносит ответное я тебя люблю.

но судя по тому, как уголки губ лакрицы, слегка подрагивая, поднимаются вверх – легкие ямочки пересекают светлую кожу щек, – он все услышал.

и услышит еще не один раз – дарк чоко позаботится о том, чтобы сказать это еще сотни раз, но уже там, где это будет только для лакрицы