Джино никогда не думал, даже представить себе не мог, что существует столько оттенков зелёного: Изумрудные могилы поражали своей красотой – куда не ступи, не повернись – везде зелёный, зелёный, зелёный. Он с сожалением вспоминает родной лес Планасен – густой и тёмный, пахнущий больше морем и влажным песком, чем лесом; холодный, скупой и неприветливый, он совершенно не похож на эту часть Дол – сочную и цветущую, пусть и растущую на костях – буквально.
Джино стискивает ладонь с Меткой в кулак – она такая же зелёная и болезненная, как и это место. Джино хочется погладить каждый куст и каждое дерево, сказать, как он благодарен и как опечален, но никаких слов для этого не хватит, ни в своём родном языке, ни в любом другом.
За спиной возятся, словно муравьи, солдаты Инквизиции: Хардинг инструктирует новоприбывших, и её притворно насмешливый, хриплый голос стаей воронов летает над лагерем, опадая тёмными перьями на головы солдат. Где-то среди этой нелепой суматохи Кассандра о чём-то громко спорит с Быком и, судя по ехидным вставкам Дориана, не очень успешно. Джино улыбается и вздыхает полной грудью – запах потрясающий. Творцы, как же он соскучился по лесу, по клану и по сестре.
Он запрокидывает голову вверх, щурится от яркого солнца, пробивающегося сквозь пушистые и густые меха деревьев, и просто рассматривает всю эту блестящую зелень – кажется, даже небо в этом месте – всех оттенков зелёного.
– Деревья тёмные, грустные, они устало свисают над дорогой. Ветер холодный, пахнет морем, леса почти не чувствуешь, – Коул уже почти привычно возникает перед Джино из ниоткуда, практически задевая полами своей необъятной шляпы нос Джино. Он опускает голову, склоняя её в своей привычной птичьей манере, и смотрит на Коула, щурясь и быстро моргая – глаза пощипывает от перемены света, и они начинают слезиться, – здесь красиво, ярко и тепло, но больно, и от этого тепла нет. Не грусти. Они не грустили.
Джино ничего не отвечает, просто кивает.
Сзади подходит Дориан, слишком громко шурша травой под ногами, привлекая внимание, и становится чуть позади Джино, не глядя на Коула, который, впрочем, уже исчез.
– И почему же тебе грустно? – Дориан по обыкновению насмешлив и расслаблен. Плечи расправлены, и весь он – одно сплошное изящество, превосходство и довольство. Джино тихо фыркает – Дориан явно добреет в тепле, на солнышке. – Потрясающее место. Никогда не видел столько деревьев. И, к тому же, таких громадных. В твоих лесах так же?
Джино чуть поворачивает голову в его сторону, и уголки губ сами по себе опускаются – он ничего не может поделать. Это место слишком невероятно, потрясающе печально и настолько же великолепно, что оно настойчиво будит старые и глупые воспоминания о доме – от всей этой смеси ощущений Джино мутит.
Восхищаться кладбищем – это последнее, что он ожидал от себя.
– Это могилы, – объясняет он, игнорируя вопрос, и Дориан чуть заметно дёргается и изумлённо выгибает бровь. – У долийцев так принято – когда кто-то умирает, мы сажаем дерево. Это место не просто так зовётся Изумрудными могилами.
– О, – голос Дориана теряет всю свою небрежность и невозмутимость, словно её и не было только что. – То есть, ты хочешь сказать, что сейчас мы буквально ходим по костям? – Джино чуть кивает и снова смотрит на вершины деревьев. – Восхитительно.
– Мы – долийцы, – тихо, чуть нараспев, произносит Джино, закрыв глаза и глубоко вдыхая, – Хранители утраченного знания; шагающие по одинокому пути; мы – последние из Elvhenan; и никогда больше мы не покоримся.
Дориан за спиной замирает, и, кажется, даже не дышит – он напряжён и не знает, что сказать или не уверен, что стоит ли – можно ли – что-то сказать. Он слишком мало знает о долийцах, в книгах содержится откровенная чушь, а Джино ничего не рассказывает. И все эти крохи знаний, случайно упавшие с губ Джино или Соласа, кажутся дороже любого драгоценного камня.
Джино в очередной раз вдыхает полной грудью, и сердце его болезненно сжимается.
Ему кажется, что он чувствует запах крови.
Ему кажется, что он чувствует запах гари и страха.
И он почти слышит звон мечей и крики с поля боя.
Джино встряхивает головой, и его затапливает обжигающей холодной тишиной; Джино улыбается, чтобы не заплакать.
Действительно – потрясающее место.