Какой-то неожиданный злобный ливень обрушился на жителей, будто живут они не в одном из крупнейших городов мира, а в тропиках, и сейчас начался сезон дождей. Чимин заметно нервничает, пытается отвлечь себя на картинки за окном, чтобы не переживать, а у самого в руках крепко зажат телефон с выключенным экраном. Ему хочется скорее домой, потому что там его сердце, его душа, там он сам. Потому что полчаса назад он получил сообщение от Намджуна — своего супруга, своей жизни, своего смысла. Но мужчина все смотрит за окно, старается не думать о нем, просит пробки поскорее рассосаться, людей разойтись по сторонам, а такси взлететь и доставить его домой за считанные секунды.

В груди сердце трепещет: то ли от ожидания скорейшей встречи, то ли от неприятного волнения и ненужного переживания за мужа. Чимин не знает, что с ним, он к этому состоянию привык, сколько бы психотерапевт супруга ни просила его работать над этим, сколько бы она ни просила не срываться по каждому поводу с работы домой, когда Намджун об этом просит, сколько бы ни просила думать и о себе тоже, хотя бы немного. Но Чимин не может, уже много лет он боится выйти из дома и оставить его одного. Запирает на три замка дверь ночью, перед сном, и когда прощается с любимым. Он боится, что они вернутся.

— Благодарю. Хорошего вечера! — Чимин выскакивает из машины, давая водителю больше купюр, чем нужно, забирает свой зонт и портфель, улыбается так счастливо, машет рукой и срывается к лестнице крыльца четырехэтажного дома. Он прикладывает ключ-карту в дрожащих от холода пальцах к сканеру, слышит противный дребезжащий звук, закрывает зонт и скорее забегает в подъезд, несясь по лестнице на первом этаже. — Добрый вечер, миссис Стил! — кричит он консьержке, которая лишь смеется на это и отвечает своим старческим, хриплым голосом:

— Не упади, дорогой, — машет она ему рукой, получая его фирменную сверкающую улыбку и быстрый поклон прямо во время бега, что все-таки оказывается причиной для того, чтобы ухватиться за поручень, лишь бы ноги окончательно не запутались, и он не встретился своим полуприкрытым черной челкой лбом с дорогим подъездным кафелем.

— Спасибо! — радостно кричит он женщине, которая вовремя напомнила о безопасности, ну и вообще проявила небезразличие к нему.

Чимин мокрой после дождя и продрогшей рукой пытается вставить ключ из звенящей связки в деревянную дверь, чтобы повернуть замок, второй, третий и скрыться в теплой, с приглушенным светом квартирке. Он, словно пес, встряхивается, чтобы скинуть попавшие на плечи плаща капли дождя, а закрытый зонтик аккуратно отставляет в угол, делая в голове пометку не забыть и поставить его в ванной просушиться.

— Намджун-а, — нежно, негромко тянет мужчина, чтобы не испугать супруга, влажными пальцами убирая челку со лба, оставляет портфель на комоде и идет прямо в плаще по следам оранжевого света, ведущего в гостиную. — Дорогой, — тихонько окликает он того, ради кого смотрел на часы последние минуты рабочего дня, ерзал на стуле, а как только стрелка показала ровно семь часов вечера, он подскочил со своего кресла, запихнул в портфель нужные бумаги со стола и схватил плащ с зонтом, выбегая на улицу, на ходу надевая верхнюю одежду, параллельно ловя такси рукой. — Ты написал, что я нужен тебе. Приехал как только смог, — продолжает улыбаться Чимин, взмахивая волосами, проходя в комнату, развязывая пояс на плаще. — Что-то случилось? — всматривается в напряженное лицо Намджуна, который поднял на него глаза в ту же секунду, когда мужчина зашел в комнату.

На носу Кима закреплены очки в тонкой золотой оправе, он сгорбился над своим рабочим столом, хмуро глядя в экран ноутбука, щелкая костями пальцев, зависших над клавиатурой. Волосы его как-то хаотично уложены, кое-где торчат волосинки, переливающиеся в свете тусклой настольной лампы. Чимину одного взгляда на него достаточно, чтобы почувствовать себя дома. Дом начался не в тот момент, когда он закрыл дверь и учуял родной запах, не тогда, когда прошел в гостиную. Дом он чувствует сейчас. Дом для него не что-то неодушевленное, не какое-то помещение, дом для него — это муж, рядом с которым сидит их белоснежный пес, разглядывающий своими глазами-пуговками что-то, наверное, очень интересное на экране ноутбука. Дом — это Намджун, с которым сегодня снова все в порядке. По крайней мере лучше, чем было три года назад.

— Мони разбил твою любимую кружку, — с искренним и каким-то даже детским сожалением признается Намджун, смотря на любимого.

Чимин, который думал, что произошло что-то посерьезнее, теперь выдыхает и обходит рабочий стол возлюбленного, улыбаясь их небольшому питомцу, который и звука не издал, увидев его, но зато с каким счастьем в блестящих черных глазах он смотрит на него, будто ничего не произошло, будто он ничего не натворил. Ким тянет большую ладонь к голове пса, почесывая его за ушком, а тот мордочку тянет к тарелке на столе, на которой лежит недоеденный сэндвич, в сотый раз уже нюхая его, но не решаясь укусить, потому что никто не разрешал, потому что он хороший пес.

— Как же он ее достал? — Чимин хотел было сесть на край стола рядом с Намджуном, но в последний момент вспомнил о мокром плаще, который предусмотрительно пришлось скинуть на пол. Вот только вместо стола муж предложил ему место на своих бедрах, отодвинувшись от края, что весьма удивило Пака, принимающего приглашение.

— Понимаешь, я налил в нее молока, — объясняется Намджун, смотря на любимого взглядом из-под спущенных очков. — Хотел попить, но он опередил меня.

— Твоя кружка была грязной? — Чимин заботливо поправляет взъерошенные волосы любимого пальцами, внимательно слушая.

— Нет, я хотел из твоей, — опускает голову Намджун, снимая очки, протирая уставшие от горящего весь день экрана ноутбука глаза пальцами. — Соскучился, — тихо добавляет мужчина, откладывая предмет коррекции зрения на стол, как бы невзначай приобнимая Чимина за талию.

— Намджун, — хнычет умилившийся мужчина, не удерживается и обхватывает уже не мокрыми, но холодными руками горячее лицо мужа, оставляя на пухлых губах целомудренный поцелуй, без языка, без слюны, лишь нежность и мягкость между ними проскальзывает. — Я тоже по тебе скучал, так сильно, малыш, — ложится он на крепкое плечо супруга, чувствуя, как на его голову неуверенно опускается теплая ладонь, приглаживающая волосы.

А Чимин вот-вот и замурлычет, растает на этих самых бедрах, превратится в податливую мягкую конфету, потому что тепло, исходящее от Намджуна, заползает под кожу, преодолевая преграду в виде одежды, его домашний запах, смешивающий в себе порошок, который использует Чимин для стирки их вещей, пирог, в который он слишком много ванили добавил вчера, и молоко, то самое, которое все-таки выпил супруг — все это доводит до состояния неописуемого комфорта и легкости. Эта легкость на душе у Чимина появляется.

— Ты сегодня ел? — хмурится Чимин и поднимается с плеча, смотря на откусанный сэндвич. Намджун молчит, взгляд в сторону отводит, машет отрицательно головой. — Милый, нужно есть, пожалуйста, ради меня, — он тянется к салфетке, лежащей рядом с тарелкой, подцепляет ею сэндвич, чтобы не браться еще не помытыми руками, и протягивает его любимому.

— Из твоих рук он вкуснее, — почти не нарушая приятной тишины, после того как откусил краешек хлеба, между которым зажата пластина ветчины, сыра и листа салата. Намджун прикасается к холодным ладоням Чимина, согревает их своими, а взгляда отвести от лица мужчины не может.

— Чего смотришь? — по-доброму, ласково спрашивает Пак, радуясь тому, как Намджун ест, хотя бы так поздно, хотя бы из его рук. Хоть что-то.

— Такой красивый, — шепчет Ким и тянется к переливающимся в свете настольной лампы волосам Чимина, чувствуя их гладкость, — он хорошо за ними ухаживает.

Чимин молчит, прячет смущенную улыбку, терпеливо ждет, когда Намджун доест свой то ли завтрак, то ли обед, то ли уже ужин, встает с колен мужа, забирает тарелку, комкает салфетку в руках и кидает ее на посудину, забирает все остальные со стола и возвращается к своему плащу, поднимая его с пола.

— Мони, — окликает он песика, который до этого с интересом наблюдал за своими хозяевами. — Идем, покушаем, — улыбается он питомцу, который начал бить хвостом по полу, сидя рядом с Намджуном, а следом вскочил и понесся за Чимином.

Намджун прослеживает за своей семьей, а когда те скрываются за углом, откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза. Вслушивается. Маленькая металлическая табличка с именем «Мони» на ошейнике звенит, мужчина слышит, как когти их питомца скребутся о пол, когда тот пытается не скользить по квартире. А еще он слышит смех. Самый родной, самый искренний из всех, что он когда-либо слышал. Этот смех успокаивает, все раны залечивает, из-под опущенных ресниц мужчины влагу крадет. Этот смех взрывает море красок внутри, заливает ими черные стены, замазывает трещины внутри. Этот голос, это тихое пение — благословение сирены. Чимин напевает какую-то песню, между строк прося пса не быть таким голодным, вести себя хорошо. Намджун даже усмехается, когда муж начинает бурчать на Мони из-за того, что тот не хочет быть послушным мальчиком.

Намджун чувствует. Как боль притихает. Как тревожность, которую он испытывает почти каждый день, когда Чимин уходит на работу в издательство, медленно притупляется, даже за таблеткой, наверное, сегодня не придется тянуться. Да и супруга не хочется расстраивать. Намджун хочет стараться быть здоровым и сильным. Не ради себя, а ради него. Ведь его счастье, которое он не может ощутить в полной мере, не может вдохнуть широкой грудью, в нем — в его Пак Чимине. Намджун чувствует, как по щеке катится слеза — большая редкость в его жизни, но самое прекрасное, что он может выдать теперь. Она напоминает ему, что он все еще может быть человеком, может чувствовать, может любить, может испытывать счастье. Плачет он теперь только из-за хорошего: из-за приятного убаюкивающего голоса в дальней комнате квартиры, из-за шорканья знакомых тапочек, из-за звука закрывающегося комода, из которого Чимин, наверное, достал домашнюю футболку, чтобы переодеться. Плачет он из-за запаха подогревающейся еды на плите. Потому что до прихода Чимина была полная тишина, мертвенный покой, который и нагонял тревожность. Уши заострялись, прислушивались к каждому постороннему звуку. Намджун вздрагивал даже из-за лая Мони, который просто увидел за окном птичку, задирающую его. Он находился в их квартире весь день, был в их доме, но настоящий дом он почувствовал только тогда, когда дверь тихонько закрылась, потому что Чимин знает, что его мужчина боится громких и резких звуков. Дом начинается с Пак Чимина.

Но если так подумать, Намджун плачет из-за хорошего, которое доставляет боль от осознания того, что это такие мелочи, такие абсолютно незначительные звуки и запахи, такие незначительные черты любимого лица, которые он три года назад даже не рассматривал, отмечая красоту Чимина как просто восхитительную. Теперь эта красота не заканчивается одним лишь словом, одним лишь чувством. Теперь одна только улыбка важна как воздух, теперь один только взгляд из-под пушистых ресниц заставляет Намджуна верить, что его любимый в порядке, хотя бы физически, только мягкие губы на щеке Кима, только шепот, который обдувает теплом его уши — все это важно, потому что всего этого могло больше не быть, потому что три года назад могло быть все иначе, если бы не…

В любом случае Намджун благодарен за то, что он не остался в этом мраке, за то, что его жизнь еще имеет смысл, даже место для счастья и любви в ней есть, он благодарен за то, что Чимин жив. Благодарен за то, что на его месте был не Чимин. Потому что тогда он бы никогда себя не простил, никогда бы не смог посмотреть в глаза своего мужчины, никакой мольбы о прощении Намджуну бы не хватило перед его жизнью и смыслом. Он просто благодарен хотя бы за то, что имеет сейчас, хотя супруг его бы за такие мысли поругал, психотерапевту еще бы нажаловался. Однако вряд ли это изменило бы хоть что-то.

— Ужинать будешь? — Чимин носится по кухне, старается проследить за спагетти в томатном соусе, разогревающимися на сковороде, одновременно бегая от шкафчиков к столу, накрывая его, а Мони бесцеремонно его отвлекает, путаясь под ногами.

— Не хочется, — спокойно отвечает Намджун, прислоняясь плечом к дверному косяку, цепляя легкую улыбку на уста.

Этот Чимин не отличается от того, который уходил с утра и вернулся двадцать минут назад. Тот был в белой строгой рубашке с длинными рукавами, в выглаженных брюках со стрелками, на кожаном поясе, в идеально подчеркивающем его фигуру плаще телесного цвета с черными пуговицами, в тон остроносому зонту и со своим милым рабочим портфельчиком, с которым никогда не расстается, идя на работу. Тот Чимин был мил, приветлив, воодушевлен новым днем, кажется, сиял утром и снова засиял, вернувшись домой. От того Чимина исходила аура успешной рабочей пчелки, которая вообще выходит за дверь только ради денег. Им они очень нужны, вообще-то. Но этот Чимин, он как будто роднее, как будто от него теплее становится, потому что такой он: в растянутой футболке, серых трениках, с убранными в маленький хвостик черными волосами, пряди которых все равно падают на глаза.

— Пожалуйста, составь мне компанию, — супруг старается не звучать слишком настойчиво, но пользуется запрещенным методом в виде просящих космических глаз. — Я не хочу оставаться один, — Намджун знает, что не совсем в этом причина, просто Чимин снова делает все, чтобы его муж хорошо поел.

Ким поджимает губы и все же кивает, создавая на чужом лице такую улыбку, которая способна была бы затмить само солнце и луну, комету, вспышку, да что угодно, потому что эта улыбка самая искренняя из всех, настолько счастливая, что Намджун и ее запоминает, зарисовывает быстрыми штрихами, чтобы, когда Чимин покинет их дом вновь, он смог достать эскиз из дальнего ящичка памяти и утихомирить свою тревожность.

Чимин тут же хватает тарелку Намджуна и накладывает в нее столько спагетти, сколько вмещается, а те, что пытаются сбежать, насильно возвращает обратно. Тем временем его муж, заглядывающий за спину, морщится и вздыхает от того, что любимый опять в него запихивает еду. Ким знает о том, что нужно хорошо питаться, вовремя, сбалансированно, но ему не хочется. А Чимин просто не ведется на это «не хочется», которое затягивается иногда на недели. У Намджуна рецидив.

— Это вкусно! — Чимин ставит тарелку перед супругом, клюет его в макушку, взлохмачивая ее, и плюхается на соседний стул. — Чем занимались сегодня? — воодушевленно интересуется, продолжая улыбаться и щедро наматывать спагетти на вилку, поглядывая то на Намджуна, то на хрустящего в углу собачьим кормом Мони.

— Он полдня за птицами гонялся в окне, — Намджун наклоняет голову в сторону собаки, ковыряясь в тарелке. — А я пытался дописать главу.

— И как успехи? — в голосе Чимина слышится радость и неподдельная гордость, на уста возвращается уже не такая широкая, но все же не менее красивая улыбка, а язык слизывает с краешков губ томатную пасту.

— Написал две, — признается Намджун хриплым голосом, едва слышно, исподлобья глядя на супруга, который поднимает брови и искренне удивляется.

— Намджун, — тянет мужчина, оставляя вилку на краешке тарелки, и тянется к рукам своего мужа. — Ты такой молодец! Отлично поработал! — Чимин расцветает на глазах, для него вмиг эта еда, которая за сегодня тоже всего-то вторая, становится абсолютно неважной, когда он слышит то, что ему необходимо как воздух.

Ему необходимо знать, что у Намджуна есть хотя бы одно маленькое утешение — его работа, его творчество, его книга. Чимин не писатель, никогда им и не был, он всего лишь работает в редакции, но ему кажется, что для мужа это большой толчок и неофициальное лекарство. Для Чимина это тоже лекарство и успокоение — знать, что Намджун не будет сегодня перед сном разрушаться, потому что хотя бы творчество его сейчас не подводит. Вот только Пак никогда, наверное, не поймет, что самое главное маленькое утешение для мужа в нем самом. Он и есть для Намджуна то самое лучшее лекарство, его присутствие, его счастье, его безграничная любовь и детская искренность, вселенская доброта, которой не должно было быть после событий трехлетней давности — вот, что важнее всего прочего. У Кима на лице улыбка проскальзывает только на секунду, но не от мысли, что он написал сегодня так много после простоя в несколько недель, а от одного взгляда этих утягивающих на глубину теплого океана глаз.

— Прочитаешь перед сном?

— Тебе интересно? — другой бы подумал, что Намджун задает глупый вопрос, вряд ли бы Чимин стал из вежливости просить, они не на свидании, не вчера познакомились, чтобы пытаться проявлять интерес. Интерес этот заложен в мужчине уже на подсознании.

Просто Намджун немного удивлен, немного позабыл, что его любят той самой, неповторимой, глубокой, многолетней. Его любят до ощущения боли. Боль эта от осознания, что его просто любят. Даже таким. Даже когда он дергает Чимина с работы, даже когда вредничает — муж знает, что это не вредность, это просто психическая болезнь. Но он продолжает любить со всей изодранной душой, с побитым сердцем, стыдится такое изуродованное давать в руки любимому, а Намджун принимает, взамен отдает такое же, держащееся в целостности только благодаря какому-то хлипкому пластырю, который каждый вечер, перед сном, Чимин собственноручно меняет, целуя и шепча какие-то детские глупости о том, что у Намджуна болеть не должно. Но что больше всего Кима разрушает, так это то, что мужчина не просит у судьбы эту боль на других переложить. Чимин эту боль себе забирает медленно, по кусочкам, чтобы любимый не замечал, чтобы не тревожить его этим. Потому что Чимин справится, Намджуну тяжелее.

— Конечно! — усмехается Чимин, взмахивая ладонями, снова опуская их на чужие. Намджун руки не убирает, продолжает держать их на столе, в одной руке зажимая вилку, зависшую в воздухе. На самом деле боится убрать и лишиться уникальной по своей природе мягкости этих небольших рук. — Но только если и ты этого хочешь? Считаешь нужным не показывать мне, так тому и быть, — пожимает плечами Чимин, снова подкупая. И подкупает он своей легкостью и ненавязчивостью, тем, что не давит, не требует, понимает и уважает чужие границы и чувства. Чимин все еще не писатель, но он догадывается, что между творцом и его творением всегда есть интимная связь, которую не всегда с легкостью готов показывать.

— Я бы очень хотел услышать твое мнение по поводу глав, — признается Намджун, снова опуская голову, потому что выдерживать такую утонченную, нежную, созданную высшими силами красоту просто невозможно. Он писатель, но за столько лет так и не смог хотя бы в своей голове описать то, что видит каждый день. Одного взгляда на Чимина достаточно, чтобы забыть весь словарный запас, разучиться говорить и даже мыслить.

— Они мне нравятся, — мужчина нехотя убирает руки, чтобы продолжить ужин.

— Ты ведь еще не слышал, — Намджун хмурится, поднимает глаза, замечая смущенную улыбку, которую муж так старательно прячет.

— Мони, ешь аккуратнее, я за тобой потом должен убирать? — отвлекается Чимин на пса, а у самого щеки полыхают от взгляда напротив. Его поймали, и ему стыдно. Поймали на любви. — Кстати, я сегодня говорил с главным редактором. Он согласен напечатать твою книгу, — умело переводит тему, снова опуская глаза, на Намджуна смотреть слишком сложно — кожа лица иначе от смущения сгорит.

— Это хорошо. Нам нужны деньги, — коротко отвечает Ким, в голосе которого не слышится хоть какая-то радость.

— Не думай об этом, ладно? Занимайся творчеством, пиши, как чувствуешь, отпускай душу в своих текстах, но не заботься о финансах. Это моя проблема.

— Мы семья, я не хочу сидеть у тебя на шее, тебе и так тяжело.

— С чего ты взял?! — чуть громче, чем ему хотелось, удивляется Чимин, отвлекаясь от еды, снова поднимая голову на супруга. — Нам на все хватает. И мне не тяжело.

— Ты поэтому берешь дополнительные часы работы на дом? — хмурится Намджун, откладывая вилку.

— Я беру не дополнительно. Я просто ужасный работник, который не успевает делать все вовремя, вот и все, — Чимин цепляет какую-то нервную улыбку, а глаза в сторону отводит, прикусывая нижнюю губу. Врать Намджуну тяжело, он этого точно не заслуживает.

— Ты хороший работник, — бурчит Ким, отвлекаясь на грызущего свой корм Мони.

Он знает правду, просто Чимин, как обычно, пытается показать, что у них все хорошо, что у самого Чимина тоже все хорошо, пусть это совсем отличается от реальности. Намджун чувствует его, знает, что в чужой душе творится, восхищается его силе и оптимизму и одновременно раздражается тому, что супруг берет на себя слишком много. Да, он силен, это правда, но эта сила конечна, и самое страшное, если человек внезапно сломается под напором — вот, чего действительно в последнее время боится Намджун. Его любовь берет на себя все: проблемы семьи и дома, даже умудряется лечить собой, жертвовать своим и так никудышным ментальным здоровьем, отдавать последние капли себя, нагружая свои узкие плечи непосильным весом, под которым обязательно когда-нибудь сломается. И когда это произойдет, Ким умрет, потому что жизнь без Чимина все еще не имеет смысла. Теперь не имеет.

— Я плохой работник, Намджун, ведь я не смог убедить своего начальника отказаться от циничной идеи, — мужчина встречается взглядом с хмурым мужем, понимая, что сейчас либо расстроит его, либо разозлит. Ни того, ни другого не хотелось бы делать. Потому что и то, и другое чревато большими проблемами для самого Намджуна при его таком крайнем состоянии. — Он согласен напечатать книгу, если ты выпустишь к ней продолжение.

— Какое я должен выпустить к ней продолжение? — откровенно не понимает, о чем говорит его драгоценный. — Это роман, и он закончен. Там больше не о чем говорить, — Намджун даже задумывается, прокручивая в голове весь сюжет, пытаясь сходу ухватиться хоть за какую-то торчащую нить, которую можно было бы вытянуть во вторую часть. Но ее нет — это доделанный, идеально, по мнению автора, сотканный материал, в котором отсутствуют те самые нити.

— Знаю, Намджун, я знаю, но, может, ты бы мог… — заламывает брови, чувствуя, как ком в горле мешает ему продолжить говорить непозволительные глупости.

— Мог бы что? — у мужчины густые брови к переносице все сильнее и сильнее опускаются, глаза теряют обыденный блеск, возвращая привычную тусклость.

— Я бы очень хотел, чтобы тебя напечатали. Даже не из-за денег, понимаешь? Может, это поможет тебе выйти из твоего состояния? Хотя бы на время, — дрожащим голосом оправдывается Чимин. Вот именно в этот момент он чувствует, как плечи начинают трястись, как груз становится еще тяжелее, но сдаваться нельзя, падать нельзя, плакать при муже нельзя. Ни в коем случае. Никакой боли при Намджуне, это строжайший запрет для Пака.

— Мне таблетки не помогают, ты думаешь, поможет какая-то кипа бумажек в красивой обложке на полках магазинов?

— Это не кипа бумажек! Это твой труд! Твое драгоценное время! Твоя боль и душа! — взрывается Чимин, который так ненавидит, когда Намджун делает вот это — принижает себя, смысл своего существования, свой талант. Ненавидит, когда Намджун проявляет такое отношение к самому себе.

— И что? — все, что спрашивает Ким, выглядя спокойнее, чем море при штиле. Вот только это не спокойствие. Это хуже, катастрофичнее. Ведь это безразличие: к себе, к ситуации, к своему творению. Не потому что Намджуну не нравится роман, а потому что он не видит смысла быть счастливым из-за него. Его смысл и счастье совсем не в этом.

— И что? — хмыкает Чимин, откидываясь на спинку стула, а руки сами соскальзывают со стола, обвисая по сторонам.

— Я сказал свое последнее слово. Я поставил точку в конце романа. Не оставил там многоточие, нет там и интриги. Там есть моя последняя мысль, с которой я закрыл эту работу, — Намджун ногами отодвигает свой стул от стола и поднимается, оставляя Чимина в нарушаемой Мони тишине и боли, которую тот всеми силами пытается скрыть.

Ноябрь, три года назад, штат Арканзас, Литл-Рок

— Это был прекрасный вечер, — Чимин крепко держит большую ладонь Намджуна, останавливаясь на дорожке, ведущей к выходу из парка.

На небе давно взошла луна, которая играет со своими маленькими детьми-звездочками. Ветра сегодня нет, лишь небольшой морозец, который напоминает о скором наступлении зимы. Чимин и Намджун уже даже запланировали совместную поездку на Аляску, где хотят встретить Рождество и Новый год. Ким обещал показать красоты тех мест, в которых он вырос, в которых они с отцом провели лучшие годы, места, куда они любили ездить на рыбалку, охоту, на отдых к озеру. Места, где он стал мужчиной. Не тем, который умеет колоть дрова, управляться со скотом и любить исключительно женщин. Их он любит, уважает, восхищается их умом и уникальной красотой. Но мужчиной он стал не по этим обществом навязанным критериям. Он стал сильным духом, смелым и жаждущим познать эту жизнь. Он стал личностью. Хотя колоть дрова и вести хозяйство он может, этому пришлось научиться.

А Чимин родился вообще не здесь. Южная Корея — его родина, которая не стала домом, потому что родители решили переехать. Его в народе называют «корейским американцем», как и Намджуна. Паки обжились в этом небольшом городке, устроились на работу, отдали сына в школу, затем в какой-никакой университет, где он отучился на филологическом факультете. Окончил с отличием, устроился в какую-то богом забытую частную редакцию, в которую кроме влетающего ветра, треплющего дурацкий колокольчик на двери, никто больше и не заходил.

Но Чимин не жалуется, ему на жизнь хватает, не на шикарную, конечно, но разве в этом счастье? Счастье, оно вот, держит его за руку, смотрит с нескрываемым восхищением, в божественные создания одним только взглядом записывает, счастье в том, чтобы чувствовать к себе это безграничное уважение. Чимин даже не совсем понимает, за что все это ему, они всего-то несколько месяцев назад познакомились, когда в редакцию зашел все-таки один клиент — Ким Намджун, который принес маленькую детскую сказку. Такую очаровательную, что Пак не мог перестать ее перечитывать и смеяться, плакать даже и чувствовать тепло. Человек, что написал это, явно обладает безграничной душой и легкой наивностью, граничащей с мудростью. Будто то, что создано для ребенка, написано таким же ребенком, но чуточку больше. Этот ребенок жить любит, жаждет жить, боится не успеть прожить эту сложную, но до ужаса интересную жизнь.

— Мы встретимся вновь? — Намджун подносит холодные ладони парня к своим губам, оставляя на них горячие поцелуи, смущая этим Чимина.

— Конечно встретимся, — смеется двадцатипятилетний молодой мужчина. — Или ты спрашивал с надеждой, что я отвечу нет, тем самым желая избавиться от меня?

— Чимин, — Ким улыбается по-доброму, лучезарно, растапливая сердце хохочущего мальчика. Да, они одногодки, но Чимин рядом с Намджуном порхающим мальчишкой становится. — Я бы хотел провести с тобой не один вечер. Может, каждый день, м? — он улыбается снова оробевшему парню, держит его ладони одной рукой, а второй лезет в карман, перекатывая там бархатную коробочку.

Несколько месяцев назад он встретил его — свое солнце и луну, свой смысл и любовь в одном маленьком очаровании, которое заполнило всю его жизнь, все мысли и желания. Это очарование стало наваждением, стало тем, с кем Намджун хотел бы связать свою жизнь. Кому-то для такого решения годы нужны, уверенность, тысячи бессмысленных проверок. Намджуну для этого кольца понадобилась одна только улыбка и легкость Чимина, который не побоялся рискнуть и начать эти отношения, в которых они оба очевидно счастливы. Но сегодня Ким не попросит его руки, это случится не завтра, не послезавтра. Это должно случиться в ночь перед Рождеством, потому что Чимин, он и есть та самая рождественская ночь, сияющая, таящая в себе столько секретов, укутывающая своим белоснежным одеялом, переливающимся в новогодних огоньках. Потому что Чимин ангелоподобен, чист и невинен даже в свои двадцать пять, когда люди к этому возрасту становятся умнее, более черствыми, закрывающимися от мира, потому что к этому возрасту можно успеть напороться на столько боли, что она способна медленно сжирать изнутри. Но не Чимина. Она его не берет, он этот мир видит таким же, как и Намджун — с миллионом красок и возможностей.

— Не хочу с тобой прощаться, — шепчет Намджун, наклоняясь к возлюбленному. Ждет, чувствует его горячее дыхание на своем лице, не решается оставить поцелуй. Вдруг нельзя. Может, Чимин будет против.

— Ты можешь проводить меня до дома, — улыбается и, вытаскивая из его ладоней свои руки, обвивает ими чужую шею, повисает слегка на ней, цепляясь пальцами за шерстяной шарф, подается чуть выше, чтобы сказать о том, что он совсем не против, встречаясь с сухими, но не менее горячими губами. Такими мягкими, пухлыми, согревающими его душу и даже тело в этот холодный, но безветренный ноябрь.

Ночь будто создана для них: фонари парка, ни одной живой души, которая могла бы помешать, шумящая река недалеко за оградкой, шелест голых деревьев, которые давно готовы к мягкой белоснежной шубке. Между ними даже пар не проходит, ветерок не проскочит — они близки, и даже не физически. Будто их души соединились в самую первую встречу, будто судьба шепнула им, что они друг для друга те самые, поцелованные Вселенной, кому дарована вечная любовь.

И только когда фонарь начинает мигать, они морщатся, отвлекаясь на него.

— Пойдем отсюда, пока ты не замерз и нас не съели призраки, — Намджун приобнимает Чимина за талию, обижаясь на осень за то, что она заставляет носить толстые пальто и пуховики, в которых толком не почувствуешь будто нарисованные художником линии его любимого.

— Давай выйдем с другой стороны, — только они собираются пойти дальше по тропе на выход, как Чимин замечает вдалеке компанию из семи парней, дергая Намджуна за край рукава его дубленки, словно ребенок.

— Все в порядке, — поддерживающе улыбается, прижимает к себе ближе, чтобы тот не боялся, и идет спокойно в сторону выхода.

— Педики, — презрительно бросает один из парней, когда Намджун и Чимин проходят тихонько мимо компании, игнорируя замечание.

— К вам обращаются, — останавливает мужчин сквозящий холодом голос второго парня, в руке которого стеклянная бутылка пива, — и кто вообще пьет такие напитки в это время года. Сезон пива давно закончился.

Наше время, три года спустя, Нью-Йорк

— Нет, не смей, — шепчет Чимин, смотря с какой-то злобой на свое отражение в зеркале. — Не смей вспоминать, ты не для этого лечишься, — сам себя ругает, буквально шипит и ненавидит сейчас за эти воспоминания.

Чимин включает воду в раковине, смывая остатки зубной пасты на щеке, умываясь. В зеркало больше не смотрит — видеть себя сейчас не может. Он тянется к полотенцу, накладывая его на свое лицо, чувствуя, как влага впитывается в ткань. Дыхание у него прерывистое отчего-то, в груди что-то начинает давить, перекрывая кислород, вот-вот и задохнется. Любой другой бы панику развел, пытался бы судорожно вдохнуть, но не Чимин. Он привык, знает это чувство «от» и «до», держится спокойно, вдыхает столько, сколько ему позволено сейчас. Знает, что не умрет, никогда себе не позволит этого, пока там, за дверью, в соседней комнате его сердце хранится в надежных руках, дрожащих, изрезанных, но обещающих, что удержат. И Чимин верит. Ему больше некому верить, кроме Намджуна.

Он возвращает полотенце, все также игнорирует себя в зеркале, отшатывается от него, припадая плечом к ледяному кафелю ванной комнаты. Чувствует этот холод под краешком спальной футболки, как в стопы врезаются куски айсберга, заставляющие ноги подкоситься, но все еще устоять. Чимин ощущает, как все тело пробивается дрожью, волнами накрывает. Но этот холод никогда не сравнится с ноябрьским, не нью-йоркским. Стены в их маленькой ванной белоснежные, пол в синий и голубой ромбик. Щелчок. Перед глазами у мужчины только серый пар, выходящий изо рта на черное звездное небо. Еще щелчок. Он видит уличную плитку дорожек в том самом парке. Каждый ее изъян, трещинку, выросшую между плитами травинку, которая зачем-то борется за жизнь в эту морозную пору, ей все равно не выжить, скоро опустятся первые снежинки, придавят ее своим весом. Очередной щелчок. И Чимин поднимает горящие, слипающиеся от запекшейся крови и адской боли глаза на того, кто смотрит прямо на него, взгляд не отводит, даже не плачет, корчится от боли, но не перестает смотреть.

— Пожалуйста, — скулит Чимин, обхватывая свой живот, не выдерживает и все же соскальзывает на пол, ударяясь коленками, спрятанными под спальными штанами, о кафельный пол. — Пожалуйста, — продолжает уже шептать, чувствуя, как в ушах громыхает, как кровь приливает к мозгу, ее настолько много, что она сейчас взорвет его голову, будет топить бездыханное тело.

Ему кажется, будто вечность проходит. Он понимает, что щелчки — это удары, приходящиеся не по нему. Эти удары предназначены Намджуну, эти удары прилетают на душу Чимина, выворачивают ее, избивают до такой степени, что он задыхаться начинает пуще прежнего. Все еще не паникует, молит больше не видеть тех глаз любимого, которые он запомнил в ноябрьскую ночь. Продолжает хвататься за живот, сгорбившись над голубыми и синими ромбиками, дышит через раз, только ртом, а открыв глаза, понимает, что удары закончились, кровь перестала бурлить, успокоилась и равномерно растеклась по всему телу, открыв дыхательные клапаны после себя, пустив Чимину больше воздуха. Теперь перед глазами только ромбики, не так уж и холодно, как было той ночью, не так уж и больно, оказывается, лицо все еще чистое, одежда пахнет порошком, а не землей, морозом и свинцом. Но самое главное, Чимин слышит тихий, спокойный и самый родной голос за стеной. Он слышит, как Намджун что-то говорит Мони, как заигрывает с ним. Чимин даже чувствует, как по щеке катится одинокая слеза, разбивающаяся о кафельный пол, когда его муж хрипло смеется. Он смеется, мужчина уверен, что ему не показалось. Его жизнь и смысл только что посмеялся.

Этот смех — источник жизни Чимина, он движущая сила, в этом звуке ее больше, чем может показаться. Только благодаря этому смеху Пак прогоняет страх за секунду. Он больше не хочет вспоминать ту ночь. На сегодня этих воспоминаний достаточно. Он больше не позволяет боли и страху душить его и скручивать на холодном полу. Сейчас он выпьет таблетку, зайдет в их спальню и увидит пусть и обиженное, но здоровое и до безумия красивое лицо его сильного мужчины, который все еще остается таким после случившегося.

— Чимин, ты в порядке? — неуверенно стучится Намджун, не смеющий заходить в ванную. Они никогда не закрывают двери на замок, но входят только с разрешения.

Мужчина, сидящий на полу, испуганно оборачивается на дверь, тянется к раковине, чтобы, придерживаясь за нее, встать. Смотрит все же в зеркало, поджимая губы: глаза немного покраснели, такие испуганные, из стороны в сторону бегающие. Намджун, наверное, поймет, но заставлять его ждать и переживать еще больше Чимин не хочет. Потому, открыв дверь, он внезапно вешается на шею супруга, встречаясь с его губами своими. Ким вздрагивает и тут же обвивает тонкую талию, крепко прижимая к себе.

Чимин чувствует, как гуляют по его спине большие ладони, как сминают футболку, как собственные ноги подкашиваются, с трудом удерживаясь на кончиках пальцев. Намджун его поймает, не даст упасть, мужчина это знает. А еще он ощущает, как в груди сердце перестает стучать обезумевшим ритмом, как дыхание приходит в норму, поступая теперь только через ноздри — губы заняты, они сминают чужие, робкие, еле двигающиеся.

— Прости, — шепчет Чимин, отстраняясь от мужа. Тот смотрит на него хмуро, не отпускает, не дает опуститься полностью на стопы, а только настойчивее к себе прижимает, кладет голову на узкое плечо, а руки практически соединяются друг с другом, обвивая, словно змеи, туловище любимого.

Они стоят так, посреди коридора, в квартирной тишине невесть сколько. Для них в эти минуты время остановилось. Его вовсе теперь не существует. Намджун почувствовал чужую боль сквозь стены, пришел на помощь, спас в очередной раз. Чимин не смог не выразить благодарность, не смог не поцеловать любимые губы, не смог не взять то, что дают — поддержку и тепло. Ему это было необходимее воздуха. Ему Намджун необходимее всего на свете.

И только звук когтей, скребущих ламинат, только эта любопытная мордашка Мони, севшего посреди коридора, смотрящего на своих хозяев, заставляет их всего на сантиметр отлипнуть друг от друга. Они трутся щеками, смотрят в звездные глаза пса, влюбленно вздыхают, прогоняя всю боль, которую Чимин случайно впустил сегодня в квартиру, и смеются, когда Мони начинает радостно лаять и бить хвостом по полу, получив столько внимания от мужчин.

— Он хочет играть, — сонно хнычет Чимин, утыкаясь носом в широкую грудь мужа, все еще вися на его шее.

— Мы не хотим, — безэмоционально заявляет Намджун, подхватывает мужчину под ягодицами, неся в спальню.

— Ты не гулял с ним сегодня? — Чимина мягко опускают на приятно прохладную постель с чистым, пропаренным постельным бельем, а сам он встречается с виноватыми глазами любимого. — Ничего, — улыбается мужчине. — Я пораньше проснусь и схожу с ним, хорошо? — он гладит Кима по его напряженной щеке, на что тот поджимает губы, одобрительно кивает, берет чужую ладонь и подносит к своим губам, оставляя на ней практически невесомый поцелуй. — Мы можем пойти вместе, — вкрадчиво предлагает Чимин, следя за тем, как Намджун хмурится, взбивает свою подушку и располагается на ней спиной, откидываясь на изголовье. Ответа не дает. Чимин больше не предлагает.

Намджун практически не выходит из дома. Только по самой крайней необходимости, всегда с Чимином, крепко держа его за руку. Он правда старается быть здоровым и нормальным, правда хочет быть хорошим мужем для своего бесценного, хочет с ним как раньше выходить куда-нибудь гулять, в рестораны, в кофейни, на пробежку — Чимин давно об этом мечтает. Но Ким пока что не готов. Три года прошло, но он все еще не может перебороть себя, работает над этим с психотерапевтом, таблетки принимает, делает все, чтобы быть как раньше, все, чтобы Чимин им гордился, но это тяжело. Это сидит глубоко в нем, потребуется больше сил и времени.

— Ничего, я схожу один, — Чимин продолжает улыбаться, кладя свою ладонь на одеяло, под которым прячется бедро супруга.

— Спасибо, — хрипит Намджун и тянется к прикроватной тумбочке, на которой лежит книга с закладкой.

— Почитаешь мне, что написал? — Пак закусывает губу, боясь возвращаться к той теме, из-за которой они поругались. Но Намджун, протянув руку за книгой, меняет координаты и берет телефон, открывая пересланный файл с ноутбука с последними сохранениями. — Прости, что давлю на тебя с этой печатью, — Ким тупо смотрит в экран и молчит. Он не обижен, за ужином все, что мог, уже сказал, чего тему открывать дальше. — Я попробую поговорить с главным редактором.

— Зачем? — в мелодичный голос врывается какой-то неожиданно строгий, чуть громче обычного.

— Ну, я бы хотел… — прокашливается Чимин, не ожидавший, что Намджун резанет по его ушам таким вопросом. — Я бы хотел, чтобы тебя напечатали. Ты потратил силы и время.

— Я могу обратиться в другую редакцию, в чем проблема? — Ким переводит на мужа стеклянные глаза, переливающиеся в свете ламп, висящих над их кроватью. — Не унижайся из-за этого.

— Мне вовсе не сложно хотя бы попробовать поговорить. Зачем тебе другая редакция, если наша — одна из лучших в городе? В ней печататься — отличный вариант, — Чимин поджимает губы, стараясь больше не злиться на мужа, следя за языком. Он тянется к тюбику с ночным кремом для рук, лишь бы больше не смотреть на любимого, не раздражаться еще больше. Опять Намджун это делает — не борется за свой труд, относится к нему, как к чему-то неважному. Но Чимину важно, он ценит все, что связано с его супругом.

— Делай, что считаешь нужным, я не имею права тебе запрещать. Но тему с продолжением открывать больше не намерен, — Намджун решает закончить этот для него бессмысленный разговор, который его совсем не задевает, а вот Чимина явно расстраивает. Лучше им обоим успокоиться сейчас. Нет нужды говорить об этом на ночь глядя.

Намджун начинает зачитывать начало предпоследней главы, которую Чимин еще не слышал. Нравится ли супругу этот текст? Нравится безусловно, он его даже не слышит, задумывается, смотрит на профиль любимого, как его губы шевелятся, как брови подпрыгивают или соединяются друг с другом в зависимости от ритма текста. Думает о том, что его муж в мелочах и в бросающихся масштабных деталях — во всем идеален. Думает о том, что Намджун самый прекрасный человек, который мог попасться Чимину на пути. Он даже на секунду думает о том, что их жизнь в целом прекрасна. Была бы.

По крайней мере, они живы, физически здоровы, все еще рядом. Между ними Вселенная, между ними звезды ноябрьского ночного неба, между ними одна судьба, которая навечно их связала. Она решила устроить им проверку на выносливость — самую жестокую, за гранью нормальности, за такое они ее никогда не простят. Решила проверить их любовь: не временем, не расстоянием, не людьми. Те существа людьми не считаются. Она решила проверить их болью, узнать, одна ли она на двоих. Но эксперимент пошел не в ту сторону, потому что эта боль не просто одна, она ощущается с обеих сторон, каждый ее чувствует вне зависимости от того, где его любовь находится. Они неожиданно соединились в ту ночь. Захотят прервать эту связь — не смогут. Потому что теперь они навечно, но не наедине друг с другом. В их семье все еще есть третий лишний, и это совсем не Мони, спящий между ними.

Намджуну остается дочитать пару абзацев, когда он чувствует на своем животе тонкую руку. Он отвлекается от телефона, его хмурая, сосредоточенная гримаса в секунду меняется на добрую, совершенно влюбленную, напоминающую мордочку Мони, который на своих хозяев всегда вот так и смотрит — с преданностью и бесконечной любовью. А собаки отлично знают, что такое любовь. Мони очень повезло попасть в дом, где она всегда в воздухе витает. Намджун откладывает телефон в сторону, и мысли не проскакивает о том, чтобы обидеться или засомневаться в собственном тексте, в себе. Он не думает о том, что Чимин уснул, потому что ему неинтересно. Он думает о том, что Чимин уснул, потому что он горбатится с утра пораньше в редакции, встает ни свет, ни заря, чтобы приготовить завтрак или хотя бы заказать что-нибудь им, покормить пса, выгулять его, в такси пытается успеть выполнить работу на ноутбуке, проглатывая кофе из аппарата. Намджун думает о том, что его муж самый бесценный на планете Земля, потому что он живет и старается для их семьи. На кого тут и стоит обижаться, по мнению Кима, так это на него самого. Он не может сделать для Чимина того же. Пока что не может, но обещает Вселенной и самому себе, что обязательно осчастливит любимого, исполнит его мечту и выйдет с ним снова на прогулку. Он сделает это.

Ноябрь, три года назад, штат Арканзас, Литл-Рок

— Педики, — презрительно бросает один из парней, когда Намджун и Чимин проходят тихонько мимо компании, игнорируя замечание.

— К вам обращаются, — останавливает мужчин сквозящий холодом голос второго парня, в руке которого стеклянная бутылка пива, — и кто вообще пьет такие напитки в это время года. Сезон пива давно закончился.

— Молодые люди, сегодня такой дивный вечер, не тратьте его драгоценные минуты на других, — все же отзывается Намджун, разворачиваясь к парням боком, вставая так, чтобы Чимин был за ним.

— Вы эти минуты собираетесь на еблю потратить? — вякает кто-то позади парней, разнося гогот по опустевшему парку. Намджун пытается держать дружелюбную улыбку, смотря куда-то в сторону, придумывая хоть что-то, что поможет им сейчас отвязаться от этих незнакомцев.

— Не думаю, что вас касается то, чем мы собираемся заниматься. Всего хорошего, — Ким резко разворачивается и хватает Чимин за локоть, стараясь утащить его к выходу как можно скорее. Он не сразу успевает обернуться на шорох ботинок, которые явно приближаются к ним, не сразу успевает понять, чем его бьют по затылку. А вот Пак поздно, но замечает, вскрикивает от неожиданности и пытается удержать Намджуна в равновесии, аккуратно прислоняя его к фонарному столбу.

— Я вызываю полицию, — сдержанно заявляет Чимин, плечом держа потирающего затылок Намджуна, другой рукой пытаясь залезть в карман пальто, чтобы набрать номер экстренной службы.

— Они вам не помогут. В полиции таких отбросов, как вы, не любят, — парень, что подбежал к ним до этого, ударивший Намджуна пустой стеклянной бутылкой по голове, которая чудом не разбилась, подлетает теперь к Чимину, ударяя его по руке с такой силой, что смартфон отлетает на дорожку и разбивается.

— Мы не хотим проблем, — хрипит Ким, убирающий свой локоть с плеча возлюбленного. — Позвольте нам просто уйти. Мы ведь вам ничего плохого не сделали.

— Мы видели, как вы тут лобызались, пидор, — плюется ядом незнакомец, за спиной которого уже появляется его компания.

Чимин прижимается к Намджуну, злобно из-под опущенных бровей смотря на докопавшегося до них придурка. Он не знает, как было в детстве и подростковом периоде у Кима, но сам часто получал подобные слова в свой адрес, пытался с ними мириться, привыкать, но так и не смог. В школе его постоянно называли «педиком», «гомиком», «пидорасом» и множеством тех мерзких, не имеющих права на существование слов, которые отпечатались в молоденьком сердце. Чимин знает, с чего все начинается. Сначала просто слова — их вынести в четырнадцатилетнем возрасте с трудом, но можно, потом порча его вещей, тетради и канцелярия оказываются в женском туалете, которые приходилось просить девочек вернуть, потому что, в отличие от одноклассников-буллеров, он не позволял себе входить туда. Затем он сам оказывался насильно заволоченным туда, а его голову держали над мраморным кольцом унитаза. Он не плакал, не умолял этого не делать, просто смирился со своей участью и мечтал поскорее закончить школу. В университете подобного не было, там он встретил хорошего парня, с которым у него случилась первая, не крепкая, но все же влюбленность. Правда, воспоминания детства плотно закрепились в его голове. Его избивали, иногда только до синяков, иногда до крови, как повезет. А везло ему совсем не часто. Наверное, Намджуну было проще — он такой сильный, большой и крепкий, скорее всего, таким и в детстве был, таким же умным и спокойным. Правда, последние два критерия в Чимине только злили школьных буллеров. За знания его не уважали, считали выскочкой и «фриком».

— Намджун, пойдем отсюда, — тянет Чимин любимого за руку в сторону, лишь бы поскорей уйти.

Со школы прошло много лет, он теперь взрослый человек, но все еще знает, что такое иметь гомосексуальную ориентацию и считаться, по мнению многих гетеросексуальных мужчин, «извращенцем, от которого нужно избавить общество». Чимин вообще никогда не понимал, почему многие гетеросексуальные личности считали, что люди другой ориентации извращенцы, что им нужен только секс, и вообще они «становятся» геями только потому, что зависимы от секса. Чимин не знает, как вообще ориентация зависит от естественного желания, он это желание в приоритет не ставил. Ему просто хотелось такой же любви, как у гетеросексуальных. Он, так же как и другие люди, просто мечтал найти своего человека, создать с ним семью, может быть, когда-нибудь детей завести. Он уверен, что стал бы таким же хорошим родителем, как и другие люди.

— Тебе как-то мешает то, что мы с моим партнером целуемся? — вскипает Намджун, вырывая свою руку из ладоней Чимина, отталкиваясь от столба, идет к незнакомцу.

— Вы, два пидораса, и такие же, как вы, развращаете нормальных мужиков, — шипит парень, вызывая у Кима тихую насмешку — просто он слышал подобное чуть ли не тысячу раз. Поправка: тысяча первый раз прозвучал только что. — Мой десятилетний брат гуляет в этом парке. Что если бы он увидел вас тут? Он бы стал таким же больным извращенцем?

— Сейчас начало первого ночи. Не думаю, что твоему брату стоит гулять одному в такое время, — снова усмехается Намджун, поглядывая на наручные часы, спрятанные под рукавом дубленки. — И если твой брат все же окажется геем, как мы, то тебе стоит просто это принять, — Ким поднимает довольное лицо, отвлекаясь от циферблата, встречаясь с кипящей в чужих глазах ненавистью. Он ее не боится, тысячу раз видел, лицом к лицу сталкивался, его челюсть не раз болела от смачных ударов, на которые, в отличие от Чимина, он мог ответить.

Наверное, он просто доверяет людям, может быть, верит в их благоразумие и воспитанность, поэтому не успевает среагировать, когда костлявый кулак бьет его в скулу, отчего он отшатывается, пытаясь устоять на ногах. Такого он совсем не ожидал, верил, что пусть этот человек унижает и презирает их, но он хотя бы не способен на рукоприкладство. Намджун не станет отрицать, что просто наивен в свои двадцать пять. Правда, миллиард раз пожалеет о том, что не послушал Чимина, о том, что вот такой глупый, доверчивый, совершенно невнимательный. Нужно было уйти, нужно было не обращать внимания, нужно было промолчать и пройти мимо, а лучше в другую сторону. Но теперь придется защищаться. И защищать самую главную драгоценность его жизни. Чимин взрослый мужчина в хорошей физической форме, но он даже базовые элементы не знает, чтобы вступать в драку. Намджун за свою ошибку готов платить. Вот только плата слишком высока.

Никто не заслуживает быть на их месте. Ни одна живая душа: будь то человек отличающейся ориентации, будь то человек из другой страны, другой расы, другого пола. Никто не должен страдать от руки другого человека. Это не только в законах любой страны прописано. Человеческая жизнь — самое ценное, что есть. С нее все начинается. И нарушать ее, разрушать, даже прикасаться — противоправно. Права эти не прописаны, но они существуют. Они есть в несуществующей книге, которая заветом для развитого общества является. Которая каждый раз напоминает о том, что если люди хотят смотреть в сторону будущего, идти к нему, то о книге стоит помнить. Эта книга должна жить в каждом человеке. Это и не книга вовсе. Человечностью ее называют. Именно она двигатель прогресса, двигатель того, что на планете все еще будет жизнь, светлая и прекрасная. Вот только человечность медленно, но верно умирает. Ее правая рука — благоразумие — не справляется. Люди будто жаждут деградации, будто жаждут антиутопии во всей красе на земле человеческой.

Иначе Чимин не понимает, за что с ними так поступают. За их выбор? За то, что они хотят и заслуживают любви? Он не понимает, какое право имеет другой человек, что беспощадно осыпает ударами его любимого. Не уверен, человек ли тот, кто оскаливается, избивает окровавленное лицо Намджуна, которого удерживают на коленях несколько других монстров. Чимин не понимает, почему никто не пришел еще к ним на помощь. Не понимает, почему его вопли и мольбы еще не дошли до самой Южной Кореи, почему район все так же тихо спит, предпочитая не замечать то, что происходит этой ночью в парке Литл-Рока.

Здесь торжествуют потерянные души, по локоть в крови, в грязи, бесчеловечные. Они медленно, со зверским наслаждением уничтожают другие две души, две бесценных человеческих жизни. Никакие сопротивления Намджуна не помогли. Он бы справился, если бы их было двое, трое, ну максимум четверо. Не семеро. Он бы, может быть, справился, если бы не Чимин, если бы он не видел, как избивают его ангела, как прижимают конечностями к той самой плитке, блокируя все движения, заставляя смотреть на изуродованное лицо любимого. Они заставляют его мир расколоться от непонимания. Непонимания, как в этих людях может быть столько жестокости, как они все еще живут на свободе, почему их не изолировали от общества. Чимин не может сдержать слез, стекающих на уличную плитку, которой выложена тропинка, ведущая прочь из парка. Из которого они сегодня не смогли уйти. Кто знает, может, вовсе не смогут, точно не на своих двоих.

Чимин впервые понимает, что такое животный инстинкт, когда смотрит на этих существ. И инстинкт у него сейчас только один — страх. Он заполняет его, сдавливая внутренности. Не стоило ему смотреть в глаза тому незнакомцу, не стоило видеть там наслаждение вперемешку с ненавистью. Чимин никогда подобного не видел в людях, не знал даже, что такое существует. Его избивали, но не так жестоко, не ломали конечности, не душили на холодной земле посреди ночного ноября. Его сердце никогда не вырывали острыми когтями. Потому что до этого момента Чимин никогда так не любил, оказывается. Сейчас он испытывает тот самый страх. Не за себя. На себя ему плевать в эту секунду. Он боится за Намджуна. За того, кто олицетворением силы и мужества был, кто был его надежным плечом, верным помощником. Ужас заполняет Пака, когда он видит, как легко такого стойкого человека сломать. Как легко придавить его к земле, заставлять харкать кровью, болезненно стонать на всю улицу. Ужас заполняет от осознания, что никто и не собирается им помогать. Внезапно на этой планете они остались вдвоём, не могут выстоять против семерых отбросов.

— Кто из вас пассив, а? — тяжело дышит тот, у которого, по его словам, маленький брат есть. Тот, кого к детям подпускать вообще нельзя. Тот, кто сейчас скалится, вытирая пот с лица окровавленными, избитыми до мяса пальцами, нависая над Намджуном, теряющим сознание. — Ты, наверное? — усмехается он, показывая дрожащей от перенапряжения рукой на рыдающего Чимина, которого продолжают держать двое. Он лежит придавленный к плитке разбитой щекой, которая щипать от попадающей грязи начинает. Чувствует, как слюна, смешанная с кровью, стекает на землю, как соленые слезы стягивают все лицо, превращаясь в алые водопады.

Чимин смотрит только на Намджуна, никого не слушает, умоляет себя не отключаться, вытерпеть, чтобы, когда их отпустят, вызвать им скорую, потому что Ким этого сделать теперь точно не сможет. Но их ведь отпустят? Намджун не уверен в этом, Чимин все еще хочет верить в человечность этих созданий. Верить даже тогда, когда этот человек подходит к нему, хватая за окровавленные скулы, костлявыми пальцами надавливая на разбитые места. Молодому мужчине остается лишь молиться, чтобы это существо не свернуло ему шею, разворачивая голову больше, чем на девяносто градусов.

— Я… — Чимин слышит хрип на задворках сознания, балансируя между тем, чтобы отключиться и желанием спасти любимого. — Я пассив… — снова пытается выговорить слова Намджун, придавленный к земле ботинками незнакомцев. Пак пытается заглянуть за спину того, кто схватил его, жалея о том, что его глаза все еще видят. И видят они самое отвратительное зрелище, как ему кажется. Его глаза видят, как Намджун старается не подавиться собственной кровью, стекающей с разбитого носа и губ прямо в горло, впитываясь в чувствительные стенки, раздражая их.

— Как интересно, — усмехается, по всей видимости, главный в этой компании, возвращая свое внимание некогда прекрасному лицу Чимина. — Да не ной ты, как баба, — шипит незнакомец, выпуская мужчину, поднимаясь на ноги, отвешивает ему глухой пинок, приходящийся в область ребер. Но Чимину не больно, ему все еще очень страшно за Намджуна. Даже не за себя.

Чимин не знает, как такие люди могут существовать. Стоит ли вообще их называть людьми? Здоровый и адекватный человек никогда бы такого не сотворил с другим, никогда бы не позволил себе такие издевательства. Потому что каждый человек равен перед другим. Все существующие «критерии» только в головах людей, на самом деле люди ничем не отличаются. Разделение по материальному статусу? По расе? По национальности? По гендеру? По возрасту? Чушь. Все люди одинаковы «от» и «до». Все эти разделения придумали те, кто посчитал себя лучше того, кто моложе, или того, кто имеет другой цвет кожи, или того, кто имеет отличные от собственных сексуальные предпочтения. Все эти разделения придумали бесчеловечные индивиды, принижающие по какому-либо признаку людей.

Чимин не знает, зачем Намджун соврал, зачем взял удар на себя. В этой ситуации он не может понять, что его любят настолько, что готовы так бесстрашно рисковать не только физическим здоровьем, но еще и приносить в жертву ментальное. Он не может всего этого понять, не может простить себя, что не сказал раньше, что сейчас не может ничего внятного вымолвить, кроме диких криков, на которые все еще никто не отреагировал. Ощущение, будто те, кто живут напротив парка, просто игнорируют то, что кого-то вот уже около двадцати минут избивают. Ощущение, что проезжающие машины, фары которых можно увидеть за нависшими деревьями, просто груда металла, никого не перевозящая. Будто люди все вымерли.

Чимин чувствует только одно — разрывающую на части боль, скручивающую все органы, перекрывающую дыхание. Он чувствует себя запертым и беспомощным, самым бесполезным существом во всей Вселенной. Он чувствует себя никем, безруким идиотом, который не может даже пошевелиться. Пак считает себя сейчас убийцей, который должен помочь, должен хоть что-то сделать, хотя бы на сантиметр подползти к Намджуну, чтобы вытащить его из лап чудовища. Но все, что он сейчас может, так это смотреть, как его едва дышащего мужчину раздевают, как та самая бутылка, в которой было пиво, ударившая Кима по голове, снова в руках у незнакомца, посчитавшего, что он чем-то лучше этих двоих.

— Надеюсь, ты примешь ее без смазки. Не взял сегодня с собой, — театрально вздыхает то самое чудовище, у которого все еще есть десятилетний брат. Наверняка, тот мальчик гордится им, восхищается, в пример ставит, не зная, что это существо только и умеет, что показывать физическую силу. Только она в нем и есть. Закаленный дух он только в Намджуне из всех сегодня собравшихся в этом парке. Потому что только Намджун не вырывается, кашляет, хрипит, через раз дышит, но терпит, на Чимина смотрит, в очередной раз убеждается, что поступил правильно. Рад, что на этом месте не оказался его любимый.

Намджун чувствует только сковывающий ноябрьский холод, адскую боль внизу, чужие руки на своем полуобнаженном теле. Но все это ему сейчас не важно, внутри чувства сильнее, боль в глубине невыносимее, чем та, что физической называется. Он дикую вину ощущает, она его разрывает на куски. Мечтал бы сейчас, чтобы Чимин закрыл глаза и провалился в сон, чтобы не видел всего этого, не испытывал разрывающих изнутри чувств, не плакал, не смотрел бы своими блестящими, красными глазами на него. Намджуну стыдно перед ним за то, что с ним делают. Лучше его любимому этого не видеть. Не знать, что такие люди существуют. Потому что у Чимина внутренний мир такой светлый, он местами совсем наивный, маленький, нежный ребенок. Киму хотелось бы, чтобы мужчина просто закрыл глаза, уснул, не думал и не волновался ни о чем, а когда проснется, то все будет хорошо, Намджун будет рядом, снова соврет, что это был кошмар, сохранит душу Чимина все такой же белоснежной.

Но в реальности так не работает. Реальность, она жестока, безжалостна, ненормальна. Реальность до ужаса доводит. Осознание того, что реальность — это то, где они живут, приводит к такому дикому страху. Ничто не поможет им избежать этой ночи, время не перемотают, не сделают так, как просил Чимин, не уйдут чуть раньше. Реальность теперь такова: если и выживут, их жизнь не будет сказкой больше никогда. Даже если они проживут вечность друг с другом, даже если любовь — все, что им останется после этой адской ночи. Даже если миллионы разбитых сердец и одиночек будут завидовать им. Ничто не сравнится с тем, что после этой ночи останется. Любовь лишь маленькая награда за то, что они смогут выстоять. Но стоит ли эта награда того? Время покажет.

А пока Намджуна перестают терзать, вопли Чимина затихают, превращаясь в щенячий скулеж, а градусы на термометре опускаются еще ниже, вовлекая их в глубокую ночь и тишину. Пак уже не слышит, что говорят те существа, запоминает их лица, отвратительный смех, удушающий запах дешевого парфюма вперемешку с второсортными сигаретами и алкоголем, который они распивали. Он запоминает все, чтобы потом, когда они выберутся отсюда, отомстить так, как мстят нормальные люди — через полицию. Может быть, эти парни думают, что они сдохнут. Все может быть, но Чимин будет бороться. Пару минут выждет, пока они не исчезнут, и начнет ползти по ледяной уличной плитке, сдирая кожу с окровавленных ладошек, не обращая внимания на то, как, кажется, сломанные ребра мешают дышать. Плевать ему, будет ли он жить дальше, станет инвалидом или сможет полноценно функционировать. Ему важно сейчас спасти Намджуна, потому что тот начинает закрывать глаза, потому что его дыхание замедляется, а руки падают с торса, раскидываясь по сторонам от едва живого тела.

— Намджун, — охрипшим голосом шепчет Чимин, изо рта которого выходит белоснежный пар, согревающий кровавое лицо лежащего мужчины. — Дорогой, прошу, не отключайся.

Пак пытается подавить в себе очередные рыдания, на которые чудом хватает еще сил, включает последние извилины мозга и тянется в потайной карман дубленки Кима, в который монстры не додумались посмотреть. Он дрожащими пальцами набирает службу спасения, называет только адрес, не в состоянии дальше хоть что-то объяснять. На все вопросы оператора об их с Намджуном состоянии отмалчивается, потому что описать то, что он видит и чувствует — практически невозможно. У него шок, который просто не позволяет даже пары предложений сформулировать.

— Я люблю тебя, — последнее, что слышит Намджун, едва ощущая человеческое тепло. Чимин, сняв с себя пальто, прикрыл им тело мужчины. Он положил его на собственную грудь, обнял обеими руками за плечи и просто лег. Последнее, что они видели в этот вечер — звездное, ноябрьское, затягивающее своей чернотой небо, белоснежный пар, а где-то вдалеке звук сирены. Намджун отключился первым, Чимин, поняв, что их спасут, позволил и себе закрыть глаза, провалившись в долгий сон.

Наше время, три года спустя, Нью-Йорк

Намджун вздрагивает, распахивая глаза, чувствуя тепло мягкой кровати. Он смотрит в черную пустоту их спальни, на зашторенные окна, через которые просачивается свет уличных фонарей, а рукой аккуратно рыскает по постели, нащупывая закрытую толстым одеялом ногу Чимина. И только убедившись, что его муж в целости и сохранности, тихо посапывает под боком, он позволяет себе повернуть голову и окончательно убедиться. Смотреть сразу было слишком страшно, вдруг Чимин не лежит рядом.

Ким принимает сидячее положение, сгорбившись, растирает ладонями давно зажившее лицо, смотря на скулящего в темноте Мони, который до этого так же мирно спал между ними. Теперь пес смотрит на хозяина, подняв голову с лап, поблескивает своими чернющими глазенками, чувствуя, но не понимая до конца, что с человеком, потому не удерживается от тихого лая.

— Мони! — шипит Намджун, кидая злобный взгляд на пса, на что тот лишь скулит и снова кладет мордочку на лапки. Следом мужчина смотрит через плечо, проверяя, не проснулся ли Чимин. Тот спит тихо и мирно, Ким даже рад, что у мужа, видимо, нет кошмаров сегодня. А сам тянется к прикроватной тумбе, чтобы сделать пару глотков из стакана с водой.

— Тоже кошмары снятся? — тихонько спрашивает Чимин, вперившись взглядом в широкую спину Намджуна. Тот замирает и проклинает пса за то, что он разбудил любимого. Ким только отставляет стакан обратно на тумбочку и кивает, поджимая мокрые губы, снова смотря на мужа из-за плеча. — И мне, — вздыхает мужчина, поднимаясь с постели, кладя свои ладони на широкие плечи супруга. — Что снилось? — интересуется, положив свою щеку на спину Намджуна, поглаживая ее через футболку, оставляя горячие поцелуи.

— Та ночь, — хрипит Ким, прокашливаясь, замерев словно статуя. Он в одном шаге от того, чтобы начать мурчать, словно кот, от ласки, которую так сильно любит, от этого домашнего запаха, от сладкого голоса любимого.

— Давай спать, — вздыхает Чимин.

Ему нечего особо на это сказать. «Все будет хорошо» — это бред, который они уже пару лет точно не говорят. Понимают друг друга, прекрасно все чувствуют, сделать вот только ничего с этим не могут, у них для этого отличные специалисты есть, проводящие с ними сеансы.

Чимин тянет Намджуна назад, укладывая его на собственную грудь, позволяя обнять себя большими руками. Сам он глаза не сразу закрывает, все смотрит в потолок, мягкие волосы мужа перебирает и чувствует свистящую внутри пустоту, сопровождающую его третий год.

******

— Мони! — разносится по квартире звонкий голос из прихожей. Чимин тянется к верхней полке открытого шкафа, вставая на носочки, пальцами цепляет шарф, стягивая его. — Иди ко мне, мальчик, — снова громко, но отстраненно зовет он пса, замирает и слышит, как питомец, наконец, начинает звенеть своим ошейником и скрестись о ламинат когтями. — Самый лучший, — сюсюкается мужчина с подбежавшим любимцем, теребя его за левым ухом, замечая, как тот по-собачьи «улыбается», довольно вытащив язык.

Чимин снимает с плечиков свой тонкий весенний пуховик, проверяет время на настенных часах, тянется за ключами на крючке, пихая их в карман куртки, не обращая внимания на любопытного пса, который сидит в томительном ожидании скорейшей прогулки. Мони только следит за движениями своего хозяина, бьет хвостом о пол и облизывает мордочку по сторонам, пряча свой длинный язык. Пак закусывает губу, когда понимает, что забыл свой телефон в гостиной, в которой он слышит уже тихие разговоры Намджуна и его психотерапевта. Возвращаться туда было бы крайне грубо, когда у людей начался сеанс, но без телефона уйти он не может, ему обязательно нужно держать связь с мужем.

— Извините, — шепчет Чимин, виновато кланяясь, встречаясь взглядами с нежно улыбающейся женщиной в кресле.

Он скорее идет к полочкам у стены, чтобы забрать телефон и скрыться из квартиры. Пак всегда уходит, когда у Намджуна сеансы, тот в свою очередь делал бы то же самое в моменты общения Чимина со своим психотерапевтом, но страх выйти на улицу, тем более без любимого, сильнее его. Он просто закрывается в дальней комнате, чтобы ничего не слышать из глубокого уважения к супругу и к его личному врачу.

— Я ухожу на пару часов, — Чимин трепетно опускает свою ладонь на плечо мужа, целуя его в макушку, чувствуя на коже руки шершавые пальцы Намджуна.

— Если Вас не затруднит, вернитесь, пожалуйста, чуть раньше, — просит женщина. Чимин поднимает на нее взгляд, задумывается и неуверенно кивает. Она оставляет его немой вопрос без ответа, опуская глаза в свои врачебные записи.

— Идем, Мони, — быстро возвращаясь в прихожую, закрывая за собой задвигающуюся дверь в гостиную, Чимин цепляет карабин за ошейник пса, убирая проклятый телефон в карман.

Весенние улицы Нью-Йорка встречают его сильной влажностью после только что прошедшей дождливой ночи. Сегодня выходной, на часах не позднее девяти утра, почти никого, прекрасная возможность для прогулки и единения с самим собой, со своими мыслями и страхами. Да, Чимин любит и с ними разговаривать, он пытается понять, за что они его мучают, когда уйдут, сможет ли он их когда-нибудь побороть. Смогут ли они с Намджуном когда-нибудь вернуться на три года назад и продолжить быть счастливыми и здоровыми людьми.

Они лечатся уже пару лет, им пришлось нанять психотерапевтов, потому что терпеть первые полгода после выписки из больницы постоянные панические атаки и истерический невроз, вперемешку с постоянными ссорами друг с другом и желанием сбежать куда-то, где никто не будет трогать их, превозмогало, мешая спокойно жить. Появилась необходимость переехать, потому что оставаться там они бы не смогли, более того, они сразу же после выписки и рождественских праздников, на которые семья Намджуна их лично забрала, перебрались в Нью-Йорк, где семьи их постоянно поддерживали финансово. Работать в таком состоянии было просто невозможно, нужно было что-то делать, решать эту ситуацию. Тогда они и нашли двух психотерапевтов-супругов: Чимин работает с мужчиной, Намджун — с женщиной, по-другому второй не соглашался. Только в Нью-Йорке они смогли найти надежных, им подходящих специалистов, которые согласны проводить сеансы на дому.

Обстоятельства скрасило лишь одно событие, которое подтвердило, что Намджун без Чимина не может и не хочет, несмотря на все, что между ними произошло, несмотря на страх и стыдливость смотреть в глаза любимого, знать, что он не защитил его, позволил все это увидеть. Ким сделал предложение руки и сердца своему маленькому мужчине, в груди которого живет необузданная сила, — она же до сих пор обоих тянет на себе. После выписки, при всех родственниках, когда они были в безопасности, еле живыми ментально, Намджун решился подарить то самое кольцо, которое у него не отобрали в холодный ноябрьский вечер, и которое теперь Чимин носит, не снимая, вместе с обручальным.

Теперь же Чимину остается после часовой прогулки по парку с Мони сидеть в уличной кофейне, потягивать приятно обжигающий горький кофе, смотря на проходящих людей, уходя в свои чертоги разума, в то время как его покой охраняется верным, небольшим, но до удивления надежным псом. Сейчас мужчина думает о том, что хочет сказать психотерапевт Намджуна ему. Из них двоих показатели лучше именно у Пака, хотя далеки от идеала. Есть ли вообще в мире, в котором они живут, люди, не страдающие чем-то связанным с «психо». Время идет, люди меняются, развиваются, больше внимания уделяют себе и своему теперь уже не только физическому здоровью. Количество болеющих не стало большим или меньшим. Ровно такое же, как и было всегда. Просто люди стали более ответственно к этому вопросу подходить. Никто не хочет оказаться в петле, на краю моста, многоэтажного дома или в холодной ванной с кровавыми реками. Люди теперь большим желанием бороться обладают, считая, что жизнь к ним несправедлива, не поддаваясь на провокации. И Чимин бесконечно благодарен той женщине, что уже второй год ухаживает за выжженным полем внутри Намджуна, она знает, какие удобрения стоит подобрать, какую методику разработать, чтобы хотя бы одна маленькая насыщенно зеленая травинка появилась — уже большой прогресс и радость для Чимина.

Эта весна в Нью-Йорке по-особенному цветущая, даже несмотря на щедрость дождей. Под ногами плывут опавшие с деревьев лепестки цветов, а ветер такой приятно холодный: не ледяной, не стягивающий кожу лица, треская ее. Ветер в этом году поющий, медленно танцующий по улицам, призванный лишь успокоить и обнять, укутав в прохладное одеяло. Чимин с замиранием сердца смотрит на цифры, отображающиеся на экране смартфона, понимая, что прошло чуть больше полутора часов — пора возвращаться.

— Пойдем, Мони, папа ждет нас с тобой, — тихонько говорит он псу, отвязывая ремешок поводка от рядом стоящего стула.

Эта еще одна из их глобальных проблем — они очень хотят детей. Вернее, Чимин хочет взять малыша или же записаться в центр суррогатного деторождения. Но дело в том, что хотеть — это одно, а вот иметь готовность и полный спектр возможностей — совершенно другое. Намджун не раз говорил о том, что не желает заводить ребенка, пока они оба в таком состоянии. Малыш, по его мнению, не должен расти в семье двух психически нездоровых людей, не должен терпеть и чувствовать их проблемы. Чимин и сам понимает это, а еще он осознает, что финансово просто не вывезет и Намджуна, и психотерапевтов, и расходы за квартиру и пропитание, и ребенка, которому нужно больше, чем все вместе взятое. Им и так тяжело, Ким и так постоянно себя корит за то, что не может работать как «полноценный» человек. Потому они оба иногда относятся к своему псу как к ребенку, понимая, конечно, что тот таковым не является. Животное — это животное, а ребенок — это ребенок, как бы очевидно и до безобразия просто подобное ни звучало.

Чимин снова заходит в свою квартиру, снова закрывает дверь на несколько замков, снова раздевается — все как обычно. Он ставит бумажный пакет с молоком и выпечкой на комод, наклоняется к Мони, который ждет, когда с его ошейника снимут поводок, и цепляется взглядом за все так же закрытую дверь в гостиную. Намджун все еще на сеансе, поэтому шуметь и отвлекать их не стоит.

— Будь хорошим мальчиком, не шуми, — шепчет мужчина псу и треплет за ухом, отстегивая карабин. Мони лишь облизывается, ничего не понимает, но убегает прочь, снова создавая шум только своими когтями по полу.

Чимин отправляется на кухню вместе с пакетом, раскладывает часть продуктов по полочкам холодильника и шкафов, молоко наливает в кружку Намджуна, ставя ее ненадолго в микроволновку. А булочки, еще горячие, распространяющие пряный, насыщенный запах ванилина, старается аккуратно выложить на блюдечки, чтобы ни в коем случае не смять их и не нарушить целостность хрустящих внутри волокон. Он слышит, как кто-то открывает откатную дверь в гостиную, приглушенные голоса становятся более звонкими, в сторону кухни начинают приближаться звуки шагов.

— Мы закончили, — Намджун приобнимает супруга за талию, прижимаясь своей грудью к его спине. — Она ждет тебя.

— Сейчас подойду, — спокойно отвечает Чимин, не мешает мужу зарываться в смоляные волосы, вдыхая их свежий, еще оставшийся с улицы запах, чувствовать их холод на кончике носа.

Сам же он непринужденно разливает заваренный в небольшом чайничке напиток, который попадает прямиком в маленькие чашечки, ушки которых поместятся максимум в три пальца. Чимин ставит их на небольшой поднос и взгромождает на него же два блюдечка с выпечкой: с банановой начинкой и коричной. На двухместный поднос он расставляет тарелку с шоколадным круассаном, посыпанным миндальной крошкой, и теплое молоко из микроволновки, предварительно поднося к своим губам, проверяя ими температуру, слизывая длинным языком остатки молока.

Намджун следит за его руками внимательно, даже как-то завороженно, продолжая мять и поглаживать чужой живот вместе с талией. Он, увидев, как Чимин делает глоток из его кружки и оставляет ее на подносе, тянется к чужому подбородку, поднимая его пальцами высоко-высоко, а сам как можно ниже наклоняется и смакует теплые, молочные губы. Его супруг пахнет свежестью, порошком, выпечкой, домашним уютом и даже тем самым молоком, будто оно парное. Самое обычное, из магазинных бутылок, но Намджуну вспоминается аромат из детства, когда он помогал отцу с хозяйством, когда доил коров — тогда на производстве стоял такой же запах. Он с домом ассоциируется, с детством, с родителями и самыми прекрасными воспоминаниями. Киму неожиданно тепло на душе становится, неожиданно ностальгировать хочется, так сильно прижать Чимина к себе и не выпускать этих губ из стиснутых собственных. Правда, есть одно «но»:

— Меня ждут, — нехотя отстраняется Чимин, опускает голову и тянется к маленькому подносу, на котором приготовлен завтрак для мужа, передавая его в большие руки. Намджун лишь благодарно принимает, оставляет последний поцелуй на румяной щеке и по пути к выходу из кухни сообщает лишь:

— Я буду работать в кабинете, — и скрывается за пределами помещения. Слушать, о чем будет говорить его психотерапевт с Чимином, он не будет. Понимает, конечно, что речь может зайти о нем же, но если попросили позвать именно Чимина, значит, быть там должен только он.

Пак, неся поднос со свежими булочками, травяным чаем, плиткой шоколада, заходит в гостиную, снова заражаясь улыбкой от этой до невозможности доброй женщины, в глазах которой каждый раз Чимин читает столько понимания. В них нет жалости, лукавства и наигранного дружелюбия. Лишь стремление помочь, знание, как это сделать. Такой специалист очень нужен им с Намджуном. Жалости и беспокойства, без возможности помочь, в их жизни достаточно — оно исходит от их семей.

— Угощайтесь, пожалуйста, — Чимин ставит поднос на журнальный столик между диваном, садясь на него, и креслом, в котором расположилась психотерапевт.

— Ох, Чимин, Вы запомнили, — умиляется женщина в возрасте, смотря на любимую булочку с банановой начинкой и белым, политым сверху шоколадом.

— Моя маленькая, человеческая благодарность за то, что лечите его, миссис Грант, — смущается мужчина и тащит хрупкую чашку с чаем, придерживая блюдечко под ней.

— Как раз по поводу него я бы и хотела с Вами поговорить, — немного откусив от выпечки, она возвращает ее обратно на блюдо и тянется к салфетке, невесомо прикасаясь ею к губам, запивая согревающим ароматным чаем. — Но сначала скажите, как Вы поживаете? Мы с мужем не говорим о вас, как о пациентах, не раскрываем то, что происходит здесь, на сеансах. Врачебная тайна, сами понимаете. Однако, как Вы и сказали, по-человечески я беспокоюсь о Вас.

— Я в порядке. Ваш муж подобрал действующие на меня препараты.

— Чимин, я не об этом спрашиваю. В его компетенции я не сомневаюсь ни на секунду. Что происходит с Вашим сердцем и душой? Не поймите меня неправильно, у нас с Вами сейчас не сеанс, Вы вправе промолчать.

— Я доверяю Вам, — кивает он женщине, а взгляд уводит в сторону, всматривается в пролетающие мимо окна лепестки цветов, сдерживая боль внутри. Как поживает его сердце и душа? Очень интересный вопрос. — Они не на месте, — грустно усмехается мужчина, поджимая губы. — Конечно же я переживаю за него, хочу только лучшего. Он совсем не сдвигается с места.

— Извините меня, но Вы неправы, — тут же поправляет его миссис Грант.

— То, что Вы вместе с ним сделали, какие проблемы преодолели — это отличные показатели, я буду бесконечно благодарен Вам за это. Но…

— Но Вам этого мало, я понимаю, — нежно улыбается женщина, не обвиняя Чимина за его требовательность.

— Он все еще не может выходить из дома. Даже со мной, — грустно опускает голову мужчина, теребя край своей вязаной кофты.

— Вы и Намджун обладаете одними, абсолютно идентичными проблемами. Думаю, мой муж говорил Вам об этом, я не раз Намджуна пыталась убедить мыслить иначе, объясняла ему. Но вы оба очень жертвенные натуры. Вам важнее Намджун и его здоровье, ему важнее, чтобы Вы были счастливы и жили в благополучии. Но о себе вы оба почти не думаете.

Чимин молчит. Что ему на это ответить? Отрицать? Это глупо, он правда хочет только лучшего для Намджуна, его жизнь и здоровье — приоритет. Вот только не понимает он и не хочет понимать будто, что нужно хотя бы иногда и о себе думать. Как минимум для того, чтобы один с ума не сошел и его ментальное здоровье еще сильнее не пошатнулось, случись со вторым из них что-то.

— Вы оба засиделись, — миссис Грант опускает чашечку на блюдо, отставляя на столик. — Вам бы в отпуск куда-нибудь, побыть вдвоем, выйти из зоны комфорта.

— Но это может быть опасно для Намджуна, — пугается Чимин от таких предложений. Они пробовали однажды, для мужа это стресс, который сковывает все его тело и разум, не позволяя быть обычным, здоровым человеком.

— В последнее время он часто стал говорить со мной об этом, расспрашивать. Молчит на все мои вопросы, что-то будто обдумывает. Попробуйте просто предложить ему прогуляться хотя бы возле дома.

— Я предлагал, его молчание закрыло для меня эту тему.

— Может, Вы просто это молчание неправильно истрактовали, — пожимает плечами женщина, откидываясь на спинку кресла. — Намджун не сделает первый шаг в этом вопросе, он будто ждет Вас. И в данном случае Ваша жертвенность и постоянное беспокойство о нем могут сыграть на руку вам обоим.

— Не сделаю ли я хуже ему таким предложением? Я не хочу заставлять его чувствовать вину передо мной или дискомфорт, — хмурится Чимин и тянется к своему чаю, увлажняя пересохшее горло.

— Не путайте давление с простым предложением. Лишь от Вас зависит то, как Вы сформулируете и с какой интонацией скажете.

Пока Чимин уходит в минутные размышления, женщина лишь рассматривает розовый танец лепестков и ветра за окном, которые все кружат и кружат по улицам, стуча в окна, а сама наслаждается горячим чаем и вкусной выпечкой, испытывает искреннюю, ту самую человеческую благодарность Чимину за его гостеприимство. В комнате повисает тишина, нарушаемая только стуком фарфора друг об друга или о столик. Миссис Грант не давит, не вмешивается в чужой поток мыслей, слушает этот покой квартиры, в которой живут действительно замечательные люди. У нее проскальзывает лишь одна грустная мысль: настолько порядочные и добрые хозяева этого жилища, будто самые сломленные этой жизнью. Такая несправедливость. Хорошие люди порой несчастны.

Через несколько минут, когда наручные часы женщины показывают непозволительное для дальнейшего провождения в гостях время, она встает с кресла, тянется к своему блокноту, выпрямляя ляссе, закрывает и убирает его в сумку. Чимин встает вместе с ней, провожает ее, тысячу раз благодарит, тысячу в ответ слышит пожеланий всего наилучшего, и мужчина верит, что это искренняя забота и беспокойство. Миссис Грант прощается даже с подбежавшим к входной двери Мони, но Намджуна больше не видит, с ним они на сегодня уже попрощались.

И только когда женщина уходит, оставляя после себя звенящий нежный голос, отскакивающий от стен, легкий флер дорогого парфюма и семя для взращивания бесконечных дум, Чимин прижимается к двери спиной и затылком, прикрывает глаза, обдумывая, как организовать отпуск, с какой стороны подойти к Намджуну с этим вопросом. Одна жужжащая мысль превращается в рой, заставляя мужчину прогонять его и возвращаться к своим бытовым делам, чтобы хоть как-то отвлечься. Не помогает.

******

Утро понедельника, так же как и выходные после разговора с миссис Грант, для Чимина было тяжелым. Он никогда не может расслабиться, уходя из дома, зная, что Намджун совсем один. Да, он взрослый человек, не грудной ребенок, который сует пальцы в рот или, еще хуже, в розетку, не глотает то, что не переваривается. Однако это не значит, что такого, как Ким, оставлять дома на весь день одного совершенно безопасно. Чимин и себе в этом плане бы не доверился, мог бы учудить что-то с собой от простого помутнения рассудка, забудь он принять таблетки.

Правда, Чимин не только из-за этого сейчас грузится. Нужно поговорить с начальником по поводу книги, придумать такие аргументы, которые бы точно убедили. Намджун ведь ясно и популярно дал понять, что бессмысленное продолжение, высосанное из пальца, писать он не будет. С ним в этом плане спорить бесполезно. С ним вообще спорить невозможно со дня тех самых событий. Он как закрытая раковина стал, плюющаяся ядом, в которую воткнули миллионы тонких игл. Их психотерапевт выдергивает второй год, а Чимин следом зализывает кровоподтеки, обрабатывая мазями.

— Мальчики и девочки, — от своих компьютеров и клацанья по клавиатурам отвлекает влетевшая в их отдел женщина. Очень знакомая женщина — это миссис Бэлл, их главный бухгалтер. — У меня для вас весьма заманчивое предложение, — она останавливается посередине небольшого офисного помещения, получая на себе внимание пары десятков глаз. Кто-то замер у своих столов, попивая кофе из кружки с общей кухни, кто-то откинулся на спинки своих дешевых кресел на колесиках, а кто-то продолжает работать, изредка поднимая глаза на женщину в возрасте.

— Вы хотите подарить кому-то свой дом? — усмехается проходящий мимо мужчина, возвращающийся за свой стол. Он кидает незаинтересованный взгляд на звенящие в воздухе ключи, которыми миссис Бэлл размахивает, держа их за колечко.

— Обойдешься. Но могу одолжить на недельку, — лукавит Элизабет, убирая выбившуюся прядь из собранных волос за ухо. — Мы с мужем уходим в отпуск, планируем съездить в Испанию, к солнцу и теплу, — любовно улыбается она, представляя мягкий песок лазурного берега. — Но дома остается наша собака, за ней некому присмотреть, родственники далеко, заняты.

— И Вы хотите, чтобы кто-то из нас присмотрел за вашим домом? — скептично переспрашивает девушка, сидящая за третьим столом от центра комнаты. Что в голове у миссис Бэлл — коллеги не знают, разве можно доверять свой дом людям, которых едва знаешь? Вот только, кажется, один из них всерьез задумался — тот, у кого очки на переносицу съехали, идеально уложенные черные волосы, он не может и минуты прожить без мысли о своем муже.

— Уже не хочу, — говорит Элизабет, после того как обводит взглядом всех присутствующих, замечая отсутствие энтузиазма в их глазах. В собственных оно тоже угасает. Она опускает руку с ключами и идет к рабочему столу Чимина. — Пошли на обед.

— Но он только через десять минут, — мужчина проверяет время на наручных часах, сверяя его с офисными на стене.

— Раньше начнем — раньше закончим, — пожимает плечами и отходит от его стола, направляясь к выходу, тем самым давая понять, что будет его ждать в столовой на нижних этажах офисного здания.

Элизабет Бэлл — пожалуй, единственная, с кем Чимин здесь общается. Она в чистейшем виде экстраверт, который без приглашения ворвался в рутинную, рабочую жизнь Пака. Он ни с кем не стремился заводить дружбу, ему в своем мире мыслей хорошо, там, в голове, только Намджун, дома он же, Мони, семья на телефоне. А вот с Элизабет мало кто хочет общаться, как раз из-за ее отталкивающего обычно всех окружающих характера. Правда, наверное, только Чимин понимает и принимает ее нрав, ему, как тихому и незаметному работнику, на удивление с ней комфортно. Да и она была первой, кто заговорил с ним, когда он устраивался сюда, она же ему и помогла освоиться, занять хорошее место, перед начальником разрисовала его таланты во всех красках, при том, что на самом деле даже и не знала, чем будет заниматься мужчина в их редакции.

— Чимин, выручай, — жалостливо тянет Элизабет, держа поднос в руках, садится напротив коллеги. — Я только тебе могу довериться на самом деле.

— Ты не говорила, что взяла отпуск, — тихо подмечает Пак, высвобождая пластиковую ложку для супа из обертки.

— Внезапно как-то получилось. Муж предложил поехать, ну, я и согласилась, — смеется миссис Бэлл.

— Соседи не могут присмотреть за питомцем?

— Мы живем в таунхаусе, его недавно построили, соседей пока нет.

— Отдайте в приют. Есть временные, там хорошо ухаживают за животными, — пожимает плечами Чимин и подносит ложку с супом к губам, дуя на жидкость.

— Дело не только в Микки. У меня там сад, домашние растения, да и боюсь я оставлять дом без присмотра, когда вокруг нет толком соседей, — Элизабет нанизывает на вилку стручки фасоли, отправляя их в аккуратно накрашенный бордовой матовой помадой рот.

— А где вы живете с мужем? — хмурится Чимин, не припоминая таких районов в Нью-Йорке, в которых бы не было людей.

— В Филадельфии, — улыбается во все тридцать два зуба, понимая, что это далековато от их города.

— Лиз, это же около двух часов на машине до сюда, — поражается Чимин, хмуря свой лоб. — Вы каждый день ездите столько?

— Нет, у нас еще квартира здесь. В дом мы возвращаемся пару раз в неделю. На выходные обычно.

— Как ты себе это представляешь? У меня нет машины. Я до работы буду несколько часов добираться. И у меня муж, пес, психотерапевты, ты же знаешь, я не могу бросить здесь все.

— Твой муж все еще сидит дома? — внезапно стреляет в Чимина вопросом, на который тот не горит желанием отвечать. Элизабет вкратце знает о ситуации мужчин, не вдается никогда в подробности, Пак и сам не часто поднимает эту тему.

— Да, ему пока что тяжело, — нехотя отвечает мужчина, переводя взгляд с женщины на сидящих за соседними столиками людей.

— Ты не думаешь, что это была бы отличная возможность для него? Поехать в новое место, развеяться. Людей, как я и сказала, там мало, вам никто мешать не будет, — она больше не улыбается, говорит вполне серьезно. А Чимин даже не верит сначала, все убеждает себя, что коллега шутит. Вот только сознание его поддакивает каждому слову, шепчет о том, что это правда та самая возможность, которая им с мужем необходима, дергает мужчину за руку, чтобы соглашался на предложение, не дает покоя.

— Если мы поедем, то только с Мони, — безапелляционно заявляет Пак. Бросать своего члена семьи ради чужого он точно не станет.

— Будет компания для Микки, — усмехается миссис Бэлл.

— Но как я буду ездить оттуда?

— Может, тоже возьмешь отпуск? Ты не отдыхал с момента, как устроился сюда. С мужем еще не ругались по этому поводу? — хмыкает она, встречаясь с обеспокоенным взглядом друга. — По глазам вижу ответ.

— Не ругались, но он часто говорит мне, что скучает. И это не просто слова, которые обычно говорят любимым, показывая небезразличие. В его голосе слышится крик боли, — признается Чимин, чувствуя, как аппетит улетает даже не попрощавшись.

— Тогда я не вижу повода для размышлений, — пожимает узкими плечами миссис Бэлл, продолжая обед.

Чимин больше вопросов не задает, застывает взглядом на одной точке, женщина ему безмолвно разговаривать со своими мыслями не мешает, спокойно обедает и набирает сообщение мужу о том, что нашла надежного человека, который согласен присмотреть за их домом. Потому что Чимин уже, на самом деле, давно согласился, еще до момента поступления такого предложения.

В кабинете начальства Пак сидит около часа после работы. Сначала речь заходит о книге Намджуна. Чимин даже в течение оставшегося рабочего дня составлял краткий план того, что он скажет, ответственно подходя к этому вопросу. Он очень хочет, чтобы мужа напечатали именно у них — это принесет их семье возможный успех. И дело тут не в чем-то материальном. Нет, дело в успехе внутреннем. Тот, что у Намджуна в душе и голове находится. Его муж хочет до последнего верить в то, что напечататься у них — сдвинет писателя с мертвой точки в своем лечении. Чимин в свою очередь готов на все ради этого, пусть он будет унижаться, как сказал Ким, пусть будет выглядеть в глазах начальника навязчивым и эмоциональным, но ему обязательно нужно добиться того результата.

Правда, судьба, звезды, или черт знает кто, сегодня не на стороне Чимина. Так бывает, не все идет, как мы хотим, есть вещи, над которыми мы не властны, как бы ни старались. Он получает твердый отказ от начальства. Сегодня он прорыдает из-за этого катастрофичного, его личного провала, снова запрется в ванной комнате, не уснет, возможно. Может, завтра, может, через неделю он встанет на сторону мужа и найдет ему другую хорошую редакцию. Просто сейчас его мозг отказывается в это верить, не работает рационально — конец света для него наступил. Потому назло или от большого горя он требует отпуск, уже в этот раз получая положительный ответ.

Возвращается домой он в скверном настроении. В кабинет к мужу заходит без стука, тихо и не спеша — так, как они и договорились. Намджун все еще не любит резкие звуки. Чимин обнимает его со спины, ничего не говорит, наблюдая за тем, как длинные пальцы судорожно набирают текст на белом фоне рабочего документа, как строка не успевает за мыслями писателя, а сам он оставляет на влажной после душа макушке поцелуй и идет снова на кухню готовить им ужин, кормить пса, переодеваться — привычная рутина, которая совершенно его не волнует. Их жизнь, даже несмотря на такую поверхностную стабильность, давно перестала быть на самом деле стабильной. Не важно, что происходит вокруг, важно то, что в голове у человека. Если там бури, штормы, темнота и Ад посреди одинокой пустыни, то каким образом визуальная жизнь может быть спокойной? Для окружающих — возможно. Не для самого страдающего.

Ужин проходит в тишине. Намджун чувствует, что что-то не так, даже несмотря на то, что весь процесс приема пищи редактирует уже написанный текст в телефоне, чтобы не терять времени, делая одновременно несколько дел. Он замечает грусть в глазах Чимина, тут даже психологом не нужно быть, чтобы увидеть, как супруг копается вилкой в тушёных овощах, не поднеся ни разу прибор с едой ко рту. Ким ничего не говорит, не лезет, давить не собирается. Знает, что муж в конечном итоге расскажет. Не за ужином, так перед сном. Не перед сном, так за завтраком. У них есть правило: если что-то беспокоит — они говорят об этом, пусть не сразу, подготовиться же нужно. Но сказать нужно, более того, хочется рассказать. Ведь кроме Намджуна у Чимина есть только мрак, от которого он век готов бежать, лишь бы в сторону его света — его любви всей жизни. Кроме Чимина у Намджуна есть только пустота, правда, она ему вовек не нужна. Ему нужен только его муж — его душа, сердце и смысл жизни.

В гостиной, включив телевизор на фон, Намджун продолжает работать, предварительно засек время того, сколько Чимин пробыл в ванной. Нет, это не маниакальный контроль, просто мужчина хочет понимать, сколько времени сегодня его муж плакал. А плачет он почти каждый день. Или же, приходя домой, практически сразу, без ужина падает в кровать и проваливается в сон. Киму не сложно снять с него одежду, переодеть в пижаму, укрыть его, но это не значит, что видеть его вот таким зашивающимся очень просто.

Чимин выходит через сорок минут, Намджун вычитает то время, когда он слышал шум воды, когда мужчина действительно принимал душ, приводил себя перед сном в порядок. Остальное время снова боль, и не только Пака.

Теперь Чимин стоит в проходе, прижимается к арке плечом, натягивая длинные рукава тонкой спальной кофты на пальцы, вставая одной стопой на подъем второй ноги, пряча их под длинными хлопковыми штанами, на три размера больше его основного, любовно глядя на супруга уставшими, покрасневшими глазами. Намджун лишь поднимает на него взгляд, улыбается по-доброму, делает вид, что ничего не знает и не замечает, чтобы лишний раз не смущать своим поведением Чимина. Тот взрослый человек, принимающий препараты, проходящий лечение. Соответственно, есть в жизни Пака специалист, который контролирует его состояние, Киму сюда лезть не стоит.

— Мне нужно с тобой поговорить, — хриплым голосом, но все так же ласкающим уши Намджуна, молвит Чимин.

— Я слушаю, — Ким сохраняет прогресс, закрывает крышку ноутбука и отставляет его на журнальный столик, двигается с середины дивана, намекая, освобождает часть сидения. Чимин мешкает, топчется на месте, а потом все же не выдерживает и почти несется к мужу, залезая коленями на мягкую поверхность, руками тянется к шее любимого, повисая на ней.

— Я взял отпуск, — бурчит Пак, немного надувая губы.

— Это прекрасно, — пусть звучит Намджун так, что ему это как будто безразлично, но в душе он в секунду начинает плясать и думать, чем они будут заниматься эту неделю, две или пару дней отпуска с Чимином. В первую очередь хочется просто вот так держать супруга за талию, расположив его на своих бедрах, вдыхать его личный запах вперемешку с ароматами уходовой косметики, порошка и ноток выпаренной одежды.

— На неделю, — Чимин будто чего-то не договаривает, тихо откуда-то достает связку ключей, открывает широкую ладонь Намджуна, пока тот отвлекается на небесную красоту супруга, в очередной раз благодаря богов, в которых не верит, за то, что они подарили такое создание ему.

— Это что? — только потом он чувствует легкий холод металла, втыкающийся в его ладонь. Он опускает взгляд на руку, открывая ее, медленно встречая свои брови друг с другом.

Чимин мнется несколько секунд, закусывает губу, мечется взглядом по комнате, мысленно у Мони спрашивает совета, как начать разговор, который опять любопытно смотрит на них, лежа в кресле, положив мордочку на лапки. Потом все же сдается — так или иначе ему придется все рассказать, он ведь уже согласился. Да, не посоветовался с мужем, решил спонтанно, немного на эмоциях, после отказа от печати книги, как и решение взять отпуск. Ему просто захотелось бросить все к черту хотя бы на неделю. Ему просто в какой-то момент захотелось быть только с одним человеком, существовать и жить реально только для него, а не для работы, настырного начальства и всех тех, кто, по сути, не важен. Важен только Намджун и любовь к нему. Важен этот мир, который они создали вокруг — их дом.

— Я уже пообещал. Знаю, что не нужно было соглашаться, не спросив тебя. Но если ты не поедешь, мне просто придется уехать одному туда на неделю. Я бы не хотел оставлять тебя здесь, — грустно, очень-очень тихо, почти себе под нос бубнит Чимин, рассматривая ключи во все так же раскрытой ладошке. Намджун все это время просто слушал, не перебивал, даже перестал хмуриться, чем очень отвлекал на самом деле мужа. Тот-то уже надумал себе, что Ким не согласится, что они снова поругаются, что Паку придется быть одному, и что еще хуже, оставить его жизнь здесь, в их квартире, в их доме одного.

— А я бы хотел поехать с тобой, — спокойно заявляет Намджун, смотря на ошарашенного Чимина. Мужчина не улыбается, никаких эмоций на его лице. Он просто говорит так, как чувствует, абсолютную правду.

— Серьезно? — срывает голос на шепот, заглядывая в самую душу Кима, ища там ответ на свой вопрос.

— Ты ведь уже пообещал, — пожимает плечами мужчина.

— Только из-за этого? — поджимает губы в тонкую линию Чимин, совершенно не радуясь такому ответу.

— Только из-за тебя, ради тебя и для тебя, — шепчет Намджун, ближе к себе подтягивая мужа, упираясь лбом в его, потираясь своим носом о чужой, немного холодный. — Чимин, я устал сидеть в этих стенах. Я не идиот, хотя, может, порой выгляжу и веду себя так.

— Ты болен, но не этим, — тут же хмуро его перебивает Чимин, исправляя.

— Безусловно, — по-доброму улыбается Ким, оглаживая предплечье супруга, успокаивая его. — Я знаю, что ты хочешь, чтобы я переступал через себя, чтобы был здоровым, чтобы мог выходить с тобой из дома, чтобы мы были нормальной парой. Я тоже этого очень хочу. А еще я не хочу говорить слово «не могу» или «пока что не могу». Сам знаешь, что это «пока что» затянулось на два года. Миссис Грант говорит, что мне стоит больше работать над собой. Она дала совет по нашим отношениям — не быть эгоистом хотя бы иногда. Только к ней и к тебе я прислушиваюсь.

— Ко мне не всегда, — хмыкает Чимин, закусывая губу, опуская голову, чтобы не показывать собравшихся слезинок в уголках глаз. Нет, он не загрустил из-за собственной фразы, он просто рад и в очередной раз понимает, что напрасно переживал.

— К тебе не всегда, да, — ухмыляется Намджун. — И я рад, что мы на многие вещи имеем разное мнение. Я всегда слушаю и слышу тебя, всегда запоминаю, что ты мне говоришь, обдумываю, иногда даже соглашаюсь с тобой в своих мыслях.

— А я думал, твои рога не ломаются, — смеется Чимин, ложась головой на грудь мужа.

— Ради тебя я готов их вырвать с корнем.

— Нет, — подрывается мужчина. — Твои рога мне нравятся, они делают тебя неповторимой личностью со своими взглядами. Я люблю тебя таким.

— И я люблю тебя. Потому и хочу поехать. Нам обоим это нужно, и я вижу, как сильно ты сам этого хочешь, — Намджун протягивает руку к щеке Чимина, смахивает большим пальцем все же покатившуюся слезинку и вовлекает в соленый, долгий поцелуй, позволяя супругу отчаянно прижиматься и сминать в своих маленьких пальцах ворот футболки. Пак будто воздух и всю жизнь из него в этом поцелуе испивает, чтобы себя залечить, однако Ким, в свою очередь, чувствует лишь прилив сил, которым делится с любимым.

******

Чимин получает сообщение от коллеги и хорошей подруги, когда они едут до Филадельфии на такси. Как и было обговорено: Чимин может взять с собой и мужа, и питомца, все необходимое, но обязан присматривать за сохранностью дома, садом, Микки, который с порога встречает их с Намджуном так, будто они вовсе не чужаки. Мони его сначала боится, потому что тот больше в два раза, но лабрадоры — семейные собаки, всегда добры к людям и к другим животным.

Чимин из описания в сообщении находит их гостевую комнату с Намджуном, оставляя там сумку с ноутбуком и вещи. Пока муж знакомится с собакой и помогает их Мони подружиться с ней, Пак обходит дом, сверяясь с сообщением. Они могут пользоваться всем, что есть в доме, как написала миссис Бэлл, она даже предложила им сходить в маркет неподалеку и купить свежего мяса, устроив посиделки у гриля на террасе. Может быть, Чимин и Намджун посидят там, поедят сочного мяса, поиграют с питомцами, но не сегодня. Сегодня они еще стесняются даже к мебели прикасаться — нормальная реакция воспитанных людей, приехавших в чужой дом.

Чимин проверяет, есть ли хоть какие-то продукты в холодильнике, находя там пару яиц и зелень. Как миссис Бэлл и написала, все необходимое для Микки: корм, игрушки, витамины, поводок — находится в отдельной маленькой комнатке. Мужчина насчитывает две ванные: одна — та, что поменьше — на первом этаже, другая на втором, как раз там, где и их комната. Третий этаж не закрыт, но Чимин понимает, что там хозяйская спальня, в которую даже нос не позволяет себе засунуть, только лишь увидев через щель большую кровать. Он просто закрывает плотнее дверь и проходит дальше по коридору к открытой нараспашку двери с милыми детскими наклейками.

Миссис Бэлл говорила, что у них с мужем есть пятнадцатилетний сын, скорее всего, он с ними поехал. В саму комнату Чимин тоже не заходит, стоит строго за порогом, но оторвать взгляда от обустройства комнаты не может. На полках стоят игрушки: механические роботы, паровозы, плюшевые звери. Пак не думает, что мальчик в таком возрасте играет во все это, скорее это просто как воспоминание о детстве. Он в свое время тоже хранил игрушки на полках. У окна он видит рабочий стол, заваленный школьными учебниками и тетрадями, канцелярией с какими-то картинками то ли из аниме, то ли из каких-то мультфильмов. Чимин не особо разбирается в детских увлечениях. И именно эта мысль, пожалуй, застревает в его голове, когда он припадает плечом к косяку двери.

Он снова осматривает комнатку. Она небольшая, но очень светлая, хозяина ее сейчас здесь нет, но он будто оставил после себя частичку жизни, витающую в воздухе. Здесь пахнет детством, легкостью, ненавязчивостью. На стенах поклеены обои со звездочками, скорее всего, ремонт тут не делали давно. Чимин даже не удивится, если эти звездочки видел новорожденный сын миссис Бэлл перед сном, а теперь ему пятнадцать. И, наверное, Пак благодарен, что мальчик уже такой взрослый. В комнате нет детской кроватки, погремушек — ничего того, что мужчина бы не смог выдержать. Он впервые в жизни кому-то завидует. Обычно он не жаждал того, что было у других. Чимин всегда считал, что если он захочет, то это придет к нему сегодня, завтра, через год, но придет, если он будет ради этого работать. Он никогда не испытывал таких чувств, даже когда у них с мужем случилась беда. Он не завидует здоровым людям, а просто берет и принимает препараты, работает над собой, прислушивается к своему специалисту, чтобы быть таким же здоровым вскоре. Но сейчас Чимин испытывает ту самую зависть, граничащую все с той же доброй радостью. Он искренне рад за миссис Бэлл и ее мужа, никогда не видел их сына, но уверен, он хороший мальчик, которым они могут гордиться. Мужчина хотел бы однажды гордиться своим ребенком. Однажды он бы хотел стать родителем и вырастить достойную личность. Но не сейчас, к сожалению.

— Обещаю, у нас будет ребенок, — Чимин аж вздрагивает, даже несмотря на тихий голос Намджуна над ухом и его аккуратные прикосновения на плечах.

— Я не приму это обещание. Мы не знаем, на сколько лет у нас это затянется, — супруг стягивает большие ладони со своих плеч, располагая их на собственном торсе. — Я не хочу, чтобы ты потом корил себя за несдержанное слово.

— Ты мне веришь? — Намджун разворачивает мужа к себе лицом, хмуро глядя на его грустное лицо. Чимин только кивает, опуская глаза в пол. — Значит, у нас будет сын. Или дочь, как Вселенная распорядится, — усмехается Ким, говоря это так обыденно. — Не в следующем году, так через два года. Просто верь мне. И себе тоже.

Намджун неожиданно впечатывает мужчину в свою грудь, обнимая так крепко, что Чимину на секунду воздуха не хватает. Зато бесконечная уверенность в том, что рядом с ним действительно сильный человек находится, переполняет его. Ким борется с жизнью, пытаясь отбить свое нормальное ментальное здоровье обратно.

В этот вечер они не решаются устроить посиделки на террасе, предпочитая на ужин яичный омлет, под звук непривычной тишины чужого дома — она здесь не такая, как в квартире Нью-Йорка, особенная. Так же как и запах. Не их совсем, другой семье принадлежит. Чимину как-то даже не по себе жить в доме подруги без нее. Но та уже третье сообщение отправляет о том, чтобы они с мужем хорошо отдохнули и перестали стесняться. Он только на это улыбается, снова благодарит ее и любуется тем, как Мони и Микки едят из своих мисок, порываясь попробовать корм друг друга, потому что у пса мужчин свой рацион, с набором подходящих ему витаминов. Да и вообще в чужой миске, видимо, интереснее.

После ужина Намджун к ноутбуку не притрагивается, его вообще сегодня не тянет работать, он внезапно хочет провести это время с Мони и его новым другом. Ведь их с Чимином пес тоже член семьи, который пусть и дома, с ним каждый день, но не получает достаточного внимания и ласки. Пак же присоединяется к ним позже, когда снова обойдя дом, составляет список дел на завтра. Дом чистый, сад ухоженный, и Чимину очень хочется, чтобы все таким и оставалось, когда вернутся хозяева, поэтому он планирует в течение недели поддерживать порядок. Пишет список продуктов, решается все-таки выйти завтра на террасу пообедать с мужем, глядя на нее через стеклянную заднюю дверь дома, за которой уже мрак давно опустился, и возвращается к семье, остаток вечера занимаясь с собаками, параллельно смотря какой-то сериал на плазменном телевизоре.

******

— Мони! — кричит Чимин на весь дом, стоя у входа, проверяя по карманам своего пальто, взял ли карту, ключи от дома и телефон. — Мони, не смешно. Иди сюда, малыш, — хнычет мужчина, которому уже жарко, а пройти в дом не может, стоя в зашнурованных ботинках.

— Идем, — откликается Намджун, который поправляет капюшон своей толстовки. За ним бежит белоснежный хвостик, звеня своим ошейником.

— Куда? — Чимин, кажется, забыл даже, что собирался за продуктами и выгулять собак, потому что собравшегося куда-то Намджуна точно не ожидал застать. Он такой непривычно красивый стоит перед ним, высокий, в оверсайз толстовке, джоггерах. Обычно мужчина привык его видеть в теплых широких кофтах да свитерах, спальных хлопковых штанах, с босыми пятками.

— За продуктами, — улыбается Намджун, доставая список супруга из кармана толстовки.

Его выражение лица совершенно не привычное, он какой-то веселый, воодушевленный, но Чимин все же чувствует дикий страх, распространяющий свой запах на километр. Ему кажется, что мужа всего трясет внутри, не понимает, зачем скрывает истинных чувств. Стыдиться перед любимым нечего, бояться — это нормально.

— Я пойду с тобой, — поясняет Ким, натягивая на себя пуховик, и тянется к поводку Мони, висящему на крючке, закрепляя карабин на ошейнике.

— Как ты пойдешь? — Чимин все так же, застыв у входной двери, смотрит на действия мужа, сжимает поводок Микки в руке, пошатываясь только о того, что тот порывается дотянуться до Мони и обнюхать его.

— Ногами, — усмехается Ким, завязывая шнурки на своих белоснежно-болотных кроссовках. — Брось, Чимин, я не позволю тебе нагружать себя пакетами и тянуть за собой двух собак, — хмурится мужчина, поднимаясь на ноги, прикасаясь ладонью к плечу супруга, сжимая мягкую, ворсистую ткань пальто.

— Но как ты…

— В больницу же я ездил, и тут справлюсь, — хмыкает он, легонько отодвигает Чимина от замков двери, а руки впиваются в один из них, не решаясь повернуть. Пак замечает это, осторожно кладет свою ладонь поверх чужой, совместными усилиями открывая замок. Мужчина следит за эмоциями Намджуна, подмечает каждый дернувшийся мускул, как воздух вместе с облегчением выходит из него.

— Я буду рядом, — тихонько говорит Чимин любимому, открывает дверь и выпускает наружу неугомонного Микки, за которым уже рванул обычно спокойный Мони. Кажется, пес супругов счастлив, пусть и поддается дурному влиянию менее воспитанного животного.

Чимин не знает, что чувствует, идя по незнакомым, но абсолютно комфортным улочкам спального района. На часах раннее утро, кто-то выгоняет свои машины из гаражей и навесов, чтобы отправиться на работу, школьный автобус забирает детей возле своих домов и остановок. Сосед напротив вышел на пробежку — мужчина с возрастной сединой, который приветливо улыбается и кивает Намджуну с Чимином. Второй, держа в одной руке поводок Микки, другой греется о тепло родной ладони, готов улететь на небеса от блаженства. Никогда он не думал, что проснувшись с утра, переступив через порог дома, так внезапно исполнится одно из главных его мечтаний — выйти на прогулку вместе с мужем. Чимин не надеялся, не ждал, но так отчаянно желал этого. Он чувствует, конечно, как Намджун напряжен, как дышит через раз, как прячет хмурый взгляд, толком не смотря на людей, крепче сжимая маленькую ладошку, но Пак видит, как его мужчина не готов просто развернуться сейчас и уйти домой. Он делает каждый шаг, балансируя между уверенностью и страхом. Миссис Бэлл была права насчет того, что в этом районе из-за его новизны толком нет людей, а те, кто и живет здесь, слишком заняты своими хлопотами. В любом случае Чимин рад, что пока все, кого они встретили, выглядели дружелюбно — Намджуну это очень нужно. Хотя вряд ли его недоверие к людям одними улыбками и добротой можно вылечить.

— Микки, хватит, — хнычет Чимин, когда пес порывается к проносящимся машинам на проезжей части. — У меня руки болят, имей совесть, — он перехватывает натянутый крепкий поводок второй рукой, упираясь ногами в тротуар. Пак совсем не привык к такой силе животного, у них-то Мони маленький и спокойный.

— Давай мне его, — предлагает Намджун, на что Чимин сразу же соглашается, перехватывая поводок их собаки, вместо чужой. — Эй, парень, — мужчина садится на корточки напротив мордочки лабрадора, — веди себя прилично, даже малой на тебя косится, — усмехается Ким, кивая в сторону Мони, сидящего у ног Чимина совершенно спокойно. — Ты, наверное, скучаешь по своей семье, — Намджун гладит питомца за ухом, получая в ответ громкое гавканье. — Я понимаю тебя, но и ты пойми нас. Не вредничай, — Ким тянется в карман своей толстовки под курткой и достает пакетик с лакомством, которым они кормят Мони, когда играют или занимаются с ним в парке. — Будь хорошим мальчиком, — он кидает псу хрустящую вкусняшку, которую тот, пару раз надкусив, тут же проглатывает. Намджун протягивает руку, ждет пока до собаки дойдет и, наконец, пожимает ему положенную лапу.

— Спасибо, — облегченно выдыхает Чимин, когда Намджун поднимается на ноги и улыбается ему. Он наклоняется к лицу мужа, клюя его в губы.

Микки больше не сходит с ума, давая всем спокойно насладиться прогулкой, за что в первую очередь именно Чимин ему благодарен. Для него сегодня особенный день, ведь он гуляет не один, а со своим мужем, со своей большой любовью, надежным мужчиной, который всегда поможет, поддержит, согреет, как сейчас, например, когда положил ладонь Пака себе в карман вместе со своей рукой.

Сам Намджун же чувствует тревожность, дискомфорт, который пытается побороть. У него получается, конечно, но не с таким успехом, как хотелось бы. Ему бы вовсе хотелось бы избавиться от таких неприятных ощущений навсегда. Раньше, до событий трехлетней давности, ему жилось отлично. Он действительно мог назвать себя полностью счастливым, ему повезло родиться в любящей и поддерживающей семье, что воспитала в нем достойную личность, найти любимое дело, встретить лучшего во всей Вселенной человека, который стал ему роднее любого в этом мире. Намджун мог бы и сейчас назвать себя счастливым, но тот, кто делает его таким, несчастен, а значит, и он не сможет испытать это чувство, пока Чимин не перестанет вечерами плакать в ванной.

Сейчас он только может радоваться тому, что супруг так сияет. Такой Чимин не редкость: улыбчивый, нежный, мягкий, любящий и не скрывающий этого. Но все же Намджуну кажется, будто все это утроилось в момент, как только они вышли из дома. Пак показывает самые искренние эмоции, ничего не стесняется, к мужу ближе льнет, его ладонь в кармане сжимает, иногда так любовно вздыхает, что у Кима сердце сжимается. Такая малость нужна его маленькому смыслу. Вот только этот шаг — решение выйти сегодня из дома, совсем не малость для Намджуна.

В сам продуктовый Намджун идти не захотел, зная, что там будет больше людей, чем они встретили по дороге, да и за собаками нужно присмотреть, оставлять их на привязи, тем более еще и чужую, совсем не хочется. С питомцами он расположился на скамье парка напротив маркета. Все наблюдает за тем, как собаки играют, кусая друг друга то за ухо, то за хвост, реагируя на шиканья мужчины только в течение минуты, снова берясь за свое. Он смотрит, как из автоматических дверей выходят люди: супружеские пары любых возрастов, одиночки, мамы и папы с маленькими и не очень детьми. Этот район для людей, уже создавших или планирующих создать семью, здесь покой и комфорт витает в воздухе, разлетаясь по улицам. Намджун его чувствует. В Ньй-Йорке, когда они ходили гулять в соседний парк рядом с квартирой, было совсем не так. Тогда мужчина постоянно хотел домой, буквально не мог удержать себя на месте, порываясь вернуться. Но тут, в абсолютно незнакомом городе, в чужом районе, в чужом доме, с чужим членом семьи рядом он воспринимает себя и окружающий мир за что-то правильное, то, что должно быть в его жизни постоянно. Будто он что-то искал.

Намджун получил сообщение от Чимина, когда тот был уже на кассе, поэтому предусмотрительно решил забрать собак и перейти дорогу заблаговременно, чтобы встретить мужа у входа и забрать часть продуктов, не нагружая его. Пак не знает как там в других семьях, счастливы ли супруги, счастлива ли сама миссис Бэлл и ее муж друг с другом, семья Грант, но мужчина чувствует себя тем, на чьей стороне все-таки была фортуна, когда он оказался в той маленькой редакции, познакомившись с этим человеком, который не перестает его удивлять и согревать своей заботой.

Домой они возвращаются до полудня, остается время для того, чтобы приготовить обед: замариновать мясо, сделать закуски и салаты. В отличие от их собственной кухоньки в Нью-Йорке, место для готовки в доме Бэлл достаточно не только для них с Намджуном, но и для любопытных носов Микки и Мони. Первый даже позволяет себе забраться передними лапами на кухонную тумбу, за что тут же получает по носу. Наверное, его в семье так приучили, такое воспитание, но у мужчин он делать то, что хочется, не будет. Пусть наберется манер у Мони за эту неделю.

— Намджун, — окликает мужа Чимин, сидя в плетеном кресле, обтянутом искусственным мехом.

На улице весна, но все еще холодно, поэтому без теплых кофт и пледов тут не обойтись. Мужчина потягивает апельсиновый сок из своего прозрачного стакана, глядя на то, как любимый переворачивает мясо на гриле, подкармливая остывшими маленькими кусочками бегающих по саду собак. Погода сегодня шепчущая, солнечная, расслабляющая. Чимин действительно чувствует, что у них с мужем отпуск, и в очередной раз мысленно благодарит подругу за возможность смены обстановки. Здесь так прекрасно. Ухоженный сад, о котором женщина очень хорошо заботится, мягкая трава, идеально скошенная. Кусты и деревья пока полуголые, только-только набирают цвет, проявляя почки и первые бутоны на высоких кустах роз и пионов.

— М? — Ким не поворачивается к мужу, все стоит так же на лужайке, бросая только быстрый взгляд из-за плеча на террасу.

— Могу ли я задать тебе вопрос?

— Конечно можешь.

— Любой? — теперь Намджун поворачивается, задумчиво щелкает большими щипцами для мяса, глядя в самую душу Чимина. У него на лице ничего обнадеживающего не написано, будто он хочет заговорить о чем-то очень неприятном.

— Любой.

— Почему ты сказал тогда, что ты пассив? — выпаливает Пак, аж сам съеживается, кутаясь плотнее в вязаную кофту.

— Во-первых, ты сам знаешь, что у нас нет таких определений. По жизни люди в принципе делятся на ведущих и ведомых. Пассив и актив — это определения скорее обыденные, крайне упрощенные.

— Но я не ведомый, у меня есть свое мнение, я могу принимать самостоятельные решения, — хмурится Чимин, явно недовольный таким высказыванием.

— Я говорю тебе лишь условно. В твоем понимании ведущий — это тиран и диктатор? А ведомый амебообразное существо? — усмехается Намджун, переворачивая некоторые подрумянившиеся кусочки. Конечно, эти вопросы лишь условность, Пак просто утрирует, наигранно возмущаясь.

— Хорошо, — незаметно улыбается Чимин, убеждаясь, что Намджун правильно мыслит — не так, как бы не хотелось ему. — А во-вторых?

— Во-вторых, я знал, для чего они спрашивают. Сразу понял, что они просто хотели поиздеваться, поэтому посчитал своей обязанностью солгать им, — у Намджуна голос низкий, почти срывающийся. Он не особо хочет говорить на эту тему, но уже ведь разрешил Чимину задать любой вопрос.

— Я бы справился, — Ким не сразу замечает, когда любимый подходит к нему, прикасаясь к плечу ладонью. — Я бы смог выдержать.

— Мы не знаем, Чимин. То, что сейчас вышло — лучше, чем то, что могло бы произойти на самом деле. Мы оба выжили, физически здоровы — это главное, — Намджун разворачивается к мужу, откладывая на тарелку щипцы. — Ты мог потерять больше крови и умереть. Я не мог этого позволить, — мужчина притягивает любимого к себе, позволяя тому открыть свою вязаную кофту и обнять ею широкий торс.

— Но теперь ты боишься прикасаться ко мне в постели.

— А ты думаешь, ты бы смог после изнасилования так просто продолжить половую жизнь? — хмыкает Намджун, жмурясь, кладет щеку на чужую макушку, обнимая крепко-крепко. — В твоем случае было бы все хуже, чем у меня, наверное.

— Ты боишься сделать мне больно, но это ведь ты — мой супруг, моя любовь, а значит, мне не будет больно. Мы занимались любовью до всего этого, ты же помнишь, что бывает без боли и издевательств, — бурчит куда-то в чужую теплую грудь, сжимая свитер пальцами.

— Понимаю, ты хочешь близости. Я бы тоже хотел без трясущихся рук и воспоминаний о той ночи прикасаться к тебе, но это тяжело. Прошу, давай не будем спешить, идти постепенно, как сегодня с прогулкой, — Намджун отстраняет от себя мужа, обнимая своими шершавыми ладошками маленькое грустное лицо, с надутыми губами, поглаживая щеки Чимина большими пальцами.

— Ты сделал меня сегодня таким счастливым, — улыбается Пак, держась, чтобы не брызнуть слезами радости, которые уже на подходе.

— И я хочу делать тебя таким каждый день. Этот день стал для меня особенным, Чимин, — шепчет Ким, наклоняясь к манящим губам ближе, оставляя на них целомудренный, едва ощутимый поцелуй, вздрагивая только от того, что за спиной он слышит лай Микки, который будто напоминает о подгорающем мясе. — Черт! — спохватывается Намджун, не удерживая улыбки от этого звонкого смеха супруга.

— Пойду пополню кувшин с соком, — Чимин похлопывает любимого по спине, возвращаясь на террасу, проверяя, все ли есть на столе: тарелки, приборы, закуски, стаканы, салфетки. Он берет кувшин, в котором еще есть половина апельсинового сока, и заходит в дом.

Чимин закрывает дверь на террасу, отходит от нее, прижимается к стене, закрывая рот ладошкой, обнимая кувшин другой рукой, чувствуя, как слезы все же выпускаются из глаз, стекая по пальцам. Он догадывался, что Намджун его защитил тогда, но слышать это лично от него, снова все вспоминать, сжирать себя мыслями, начинающимися на « а если бы…», куда больнее. Счастлив ли он, что муж тогда поступил так, а не иначе? Нет, не счастлив. У них обоих все еще есть та самая проблема — жертвенность. Чимин все еще считает и, возможно, долго будет придерживаться этого мнения — он должен был быть на месте любимого. Выдержал бы, справился, поборол бы эту проблему. Жаль только, кажется, до конца не понимает каково это. И Намджун сделал все, чтобы он никогда не узнал. Потому остается надеяться только на то, что Чимин выкинет все эти сумасшедшие мысли. Он искренне благодарен за то, что муж его уберег, но все, что ему теперь остается — залечивать любимого, корить себя за то, что не был настойчив в тот вечер и не увел насильно мужчину к другому выходу из парка. Кто знает, может быть, те сволочи не стали бы их догонять и прикапываться к ним.

Возвращается Чимин только тогда, когда на его лице и следа от слез не остается. Намджун уже давно сидит за столом, к еде без любимого не притрагивается, с улыбкой смотрит на резвящихся псов, в которых столько энергии, что мужчина даже завидует.

— Спасибо за обед, — Чимин ставит кувшин посередине круглого стола, рядом с большой тарелкой кусочков мяса, покрытых аппетитной, сочной корочкой. Он тянется к мужу, придерживает его за затылок, оставляя горячий поцелуй на его лбу.

— Это тебе спасибо за организацию и приготовление. Я только пожарил, это не считается, — усмехается Намджун на то, как его мужчина цокает, закатывая глаза, легонько шлепая по ладони мужа.

******

С утра Чимин проснулся позже обычного, мужа в постели уже не застал. Он спустился на первый этаж, чувствуя запах именно той ванили, которую добавляют в пироги, булочки и кексы. Так как кухня находилась ближе к лестнице да и манила она сильнее, мужчина пошел сразу туда. Не нашел там Намджуна, зато на глаза попался пышный пирог небольшого диаметра, порезанный на несколько кусочков, одного уже не хватало. Возле раковины стояла кружка с ложкой — супруг уже позавтракал, сам все приготовил, дав поспать любимому. Сказать, что Чимин снова влюблен и очарован им — не сказать ничего.

Пак на выходе из кухни замечает полупустые миски, значит, собаки тоже накормлены, а сам идет в сторону гостиной, из которой слышит доносимые до ушей звуки клацанья клавиатуры и рычание псов. Микки и Мони лежат на пушистом ковре возле ног Намджуна. Первый пытается лениво подремать, сладко зевая, а второй все норовит его укусить за бок.

— Чем занят? — хрипло спрашивает Чимин, перегибаясь через спинку дивана, свешивает свои руки, обнимая Намджуна, кладя собственный подбородок на его плечо, глядя сонными глазами в экран ноутбука.

— Доброе утро, — ласково тянет мужчина, приподнимает очки на лоб, повернув голову, оставляет долгий поцелуй на теплой ото сна щеке супруга. — Решил поработать немного, пока ты спишь. Уже заканчиваю, — Намджун проникает пальцами в мягкие волосы Чимина, массируя кожу головы, слыша тихие довольные постанывания.

— Ты завтрак приготовил, — замечает Чимин, продолжая виснуть на плечах Намджуна, держа глаза закрытыми.

— Просто хотел, чтобы ты выспался. У нас ведь отпуск.

— Люблю тебя, — обыденно заявляет Пак, наугад клюет в лицо Намджуна, попадая в уголок глаза вместо щеки, и отстраняется, плетясь в ванную, чтобы проснуться и привести себя в порядок.

Пока Чимин умывается, чистит на автомате зубы, полусонными глазами глядя на себя в зеркале, слышит, как мозг постепенно начинает крутить механизмы, просыпаясь. Просыпаться позже девяти — не его привычка, он жаворонок поневоле, потому организм из-за сбившегося на пару часов режима так долго загружается. Зато до его извилин мозга доходит мысль о том, что вчера перед сном он не плакал, а сразу, как только почистил зубы, пошел к мужу в кровать, с удовольствием проведя пару часов за разговорами ни о чем и обо всем.

Когда Пак готовит кофе, прислонившись бедром к кухонной тумбе, он пишет коллеге о том, что видел в саду большие горшки с уже распустившимися цветами, которые по какой-то причине не высажены. Элизабет в голосовом сообщении рассказывает о том, что хотела успеть до поездки высадить все, но решила оставить на потом. Чимин уточняет, не замерзнут ли цветы, если их высадить сейчас, на что получает отрицательный ответ. Еще на всякий случай уточняет, может ли он помочь с этим и высадить все самостоятельно. Миссис Бэлл ругается, что мужчина вместо отпуска носится с ее садом, выполняя больше, чем они договаривались, на что Чимин записывает голосовое, делая голос как можно жалостливее, что без дела сидеть не может совсем. В конечном итоге выбивает разрешение, желает женщине плодотворно провести день, получая обещание, что та пришлет фотографии с музея, в который они с мужем и сыном собираются пойти.

— Чего такой хмурый? — усмехается Намджун, заходя в кухню, где Чимин пьет кофе, нависнув над списком дел, крутя ручку между пальцами.

— Чем нам заняться? Я хочу сегодня уборку сделать в доме и в саду высадить цветы, но это займет несколько часов. А потом что? — мужчина поднимает на мужа загруженный мыслями взгляд, не понимая, чего это Намджун смеется.

— Тебе некуда время деть? — Ким наливает в стакан воды, присаживаясь напротив Чимина. — Давай так: я закажу на вечер еды, возьму на себя выгул собак, поищу какой-нибудь фильм нам, и мы просто проведем это время вместе. Как тебе такое? — играет бровями мужчина, заметив пустую тарелку рядом с кружкой кофе, накладывая в нее кусочек пирога. — Попробуй, — кивает он супругу, на что тот сразу же откладывает ручку и в предвкушении тянется к сладкому.

— С банановым кремом? — удивляется Чимин.

— Знаю, ты его любишь, — довольно улыбается Намджун, радуясь тому, что мужу явно нравится этот маленький сюрприз.

— Но это ведь долго. Во сколько ты встал?

— Это важно? Я выспался, вместо валяний в кровати, решил заняться делом, — пожимает плечами Ким, тянется пальцами к уголку губ супруга, стирая с него желтоватый крем, слизывая его, на что Чимин перехватывает его руку и резко возвращает к себе, облизывая его большой палец.

— Я говорил сегодня, что люблю тебя? — уточняет Пак, наигранно задумываясь.

— Нет, скажи еще, — натягивает довольную улыбку, специально откидываясь на спинку стула, когда Чимин поднимется со своего места, опираясь на него коленом, тянется через весь стол к губам Намджуна.

— Хитрец, — шепчет мужчина, подцепляет пальцами чужой подбородок, насильно притягивая для мокрого, долгого поцелуя, с таким тихим хлюпаньем, с затаившимся дыханием обоих. — Я люблю тебя, — отрывается на секунду Чимин, говоря это как можно быстрее, чтобы продолжить сминать любимые губы мужа.

Чимин решает начать с уборки. Ничего особенного: пыль погонять, которая не успела толком скопиться, пропылесосить, вернуть все на свои места. Он никогда не убирался в таких больших домах, поэтому надеется, что успеет, тем более что Намджун пообещал помочь ему с первым этажом после того, как вернется с выгула собак. Пак вообще не хотел его отпускать, но тот убедил, что будет недалеко от дома, на соседних улочках.

Поднявшись на третий этаж, Чимин открывает окна в коридоре, проветривая помещение, все же заходит в комнаты, делая то же самое, позволяя весеннему воздуху проникнуть в дом. В комнате хозяев он старается не задерживаться, убрать ее первой и закрыть все. А вот в комнате их сына приходится повозиться. Чимин не решается убрать разложенные книги и тетради, мало ли сын миссис Бэлл из тех, кто любит творческий беспорядок, в котором легче все находит, потому мужчина просто складывает все в одну аккуратную стопку, прогоняя пыль со стола и учебных полок. И его взгляд задерживается как раз на одной из таких. Там у владельца комнаты расставлена коллекция серии романов о Гарри Поттере, но почему-то между четвертой и шестой книгой оставлено место. Чимин тянется к телефону, чтобы спросить у миссис Бэлл об Ордене Феникса — пятая книга о Гарри Потере, которая отсутствует на полке. Женщина пишет, что ее сын собирает именно это лимитированное издание, и они уже пару лет никак найти не могут последнюю книгу для коллекции. Чимин решает поискать в интернете, но действительно не находит, либо продают полную коллекцию, не поштучно.

Чимин заканчивает уборку в комнате мальчика и слышит, как Намджун возвращается домой с шумными собаками, не перестающими лаять и звенеть своими ошейниками, бегая по дому.

— Сколько же в них энергии, — усмехается Чимин, останавливаясь на лестнице, смотря на мужа сверху вниз.

— Мони пойдет на пользу смена обстановки и новые друзья, — Ким снимает с себя куртку, разуваясь. — Тебе нужна помощь там? — кивает на верхние этажи.

— Нет, я закончил. Сейчас уберусь на втором. Займешься первым? — Чимин проверяет время на своих электронных наручных часах.

— Я ведь обещал.

У Чимина не занимает слишком много времени второй этаж, потому он скорее закончив, тепло, но удобно одевается для сада, пока Намджун еще продолжает на самом большом этаже уборку, разбираясь с посудомоечной машиной. Выйдя в сад, Пак насчитывает около десяти горшков с розами. Мужчина предварительно проверил в интернете условия высадки растений в весенний период, чтобы прекрасные создания не замерзли, промерил температуру почвы, убедившись, что она подходит. Уже какой день погода радует теплым солнцем, согревая тела в такую холодную пору. Чимину даже приходится сменить куртку на жилетку, потому что слишком уж сильно печет в спину.

— Тебе точно не нужна помощь? — Чимин не сразу замечает подошедшую к нему тень, увлеченный копошением в земле, сидя коленями на деревянной подставке.

— Нет, любимый, я уже заканчиваю, — мужчина садится на икры, поднимая глаза на подошедшего Намджуна, голова которого закрывает солнце, и Чимину не приходится морщиться. Он вытирает вспотевший лоб кистью так, чтобы не задеть грязными от влажной земли перчатками собственное лицо и волосы.

— Держи, — Ким протягивает кружку с теплой водой Чимину, терпеливо ожидая, когда тот снимет перчатки.

— Спасибо, — нежно улыбается Пак, жадно присасываясь к воде.

— Красивые, — кивает Намджун в сторону высаженных девяти кустов роз. — Давай принесу лейку.

— Да, пожалуйста.

Намджун аккуратно поливает водой под лепестками и бутонами, пока Чимин пытается отдышаться, продолжая попивать согревающую жидкость. Он снова задумывается, глядя на мужа, снова благодарит Вселенную за то, что наградила его таким человеком рядом. С Намджуном невыносимо тяжело и одновременно абсолютно легко. Он тяжелый в плане характера, Чимин даже в какой-то степени согласен в том, что из них двоих именно он ведущий, несмотря на то, что их отношения больше похоже, на те, где Пак главный. Просто он бы не смог без мужа, не было столько силы и желания идти вперед, именно Ким двигатель прогресса, хотя сам понимает, что делает для их отношений как будто гораздо меньше. Но на самом же деле Намджун совершает один редкий, но громадный шаг, который стягивает лески на его теле, пуская кровь, а Чимин приходит, натяжение этих лесок ослабляет, раны залечивает, подготавливая мужа к следующему шагу. Может показаться, что Намджун сидит на шее у Чимина, но это далеко от истины. Они оба распределяют бытовые дела по мере возможностей, времени и сил. Они оба не просто так работают с психотерапевтами. Они оба каждый вечер стараются показать, что сегодня их любовь возросла чуточку больше, уже сильнее, чем была вчера, но слабее, чем будет завтра.

— Куда собрался? — только Намджун успевает отойти от цветов, закончив их поливать, как ловит за ошейник неугомонного Микки, которому сразу же нужно пометить новые цветы. — Мони, сидеть! — приказывает он своему псу, который под влиянием друга тоже уже думал сигануть в кусты, но вовремя остановился, жалостливо смотря на Намджуна.

— Вас бы обоих искупать, — Чимин оставляет кружку с водой на столике террасы, идя к мужу и питомцам. Он поднимает Мони, прижимая к себе.

— Прости, не закрыл дверь, — Намджун оттягивает Микки от кустов, насильно утаскивая его обратно в дом под обиженный скулеж.

Чимин, вернувшись в дом, смотрит на часы и понимает, что у них есть еще час другой, чтобы заняться несносными собаками. Он решает написать коллеге и уточнить, не купали ли они Микки в последнее время, чтобы не нарушать целостность меха пса, на что получает отрицательный ответ и еле-еле вытягивает разрешение на то, чтобы помыть его. Правда, возможность купать питомца семьи Бэлл выпала Намджуну, потому что Чимин сказал по секрету мужу на ухо, чтобы Микки не услышал, что побаивается его, не хочет, чтобы тот заоблизывал его и заобнимал в ванной. Конечно, Пак просто шутит, но Киму с его физической силой и лидерским характером, которого слушаются собаки, будет проще справиться. Сам Чимин предпочел мыть их Мони, с которым обычно это приятно делать, потому что пес любит воду.

Мони всю помывку сидит тихо, иногда довольно лает и машет лапами, лопая мыльные пузыри. Чимин с ним сюсюкается, ласкает его, позволяя облизывать собственные руки, пока они натирают белоснежную шерстку. Мужчина пытается удержать смех, когда слышит ругань и громкий лай на весь дом, доносящийся с ванной комнаты на первом этаже. Кажется, даже Намджуну тяжело с Микки. Пак, не веря в божественные силы, мысленно перекрещивается, благодаря самого себя за то, что сплавил неуправляемое животное мужу.

— Тебе помочь? — Чимин, после того как закончил с Мони, слегка просушив его шерсть теплым воздухом фена, отпустил его, а сам спустился к Намджуну.

— Мы закончили почти, — тяжело выдыхает Ким, одна рука которого придавливает спину Микки ко дну ванной, а вторая смывает остатки шампуня.

— Он поцарапал тебя? — Чимин заглядывает за спину мужчины, осматривая его руки.

— Нет, но пытался. Когти ему тоже нужно подстричь. Принесешь когтерез? — просит Намджун, получая удовлетворительное кивание от супруга.

С водными процедурами они заканчивают успешно и без ненужных травм. Чимин помогает высушить Микки, пока Намджун аккуратно стрижет ему коготки. Но то, какое счастье было на морде и в этих черных глазах лабрадора, когда его перестали мучить, выпустив к другу в гостиную, заставило мужчин рассмеяться.

— Я тоже схожу в душ, — предупреждает Чимин мужа, беря свое полотенце с собой.

— Закажу еду пока, — они с любимым обмениваются быстрыми поцелуями, Намджун даже легонько хлопает Чимина по ягодице, возвращаясь в гостиную к питомцам.

Чимин, как и всегда, не закрывает дверь на замок, скидывает с себя одежду и спешит под горячие струи, которые расслабляют забившиеся мышцы после долгих лазаний на коленях в скрюченном положении. В его голове наконец-то пусто, никаких дурацких мыслей, заставляющих его сердце сжиматься, а душу разрываться на части. Сегодня он снова не плачет, ведь день прошел лучше и не придумаешь. Сколько он сомневался в этой поездке, в решении взять отпуск, столько теперь себя ругает за то, что из-за его сомнений всего этого могло не быть. Он отдыхает от работы, от хлопот, которые были в Нью-Йорке, даже от психотерапевтов, которые руками и ногами были «за» их с Намджуном поездку. В этом месте он будто находит успокоение. То ли из-за дома, то ли из-за района, города. То ли из-за того, что просто сейчас отпуск. В любом случае все это им было как воздух необходимо. Все это дало им ощутимый сдвиг в их отношениях. Намджун стал по-другому смотреть на Чимина, а тот, в свою очередь, стал хотеть быть постоянно рядом с любимым. Живя в одной квартире, засыпая в одной кровати, они соскучились так, будто не виделись год. А всего лишь нужно было чуть больше времени, выкинуть все остальное за борт и хотя бы одну неделю поплавать в этом океане любви только вдвоем.

Намджун, встретив курьера, расплатившись с ним, оставляет еду на кухне и решает предупредить Чимина, чтобы не задерживался, иначе все остынет. Но в какой-то момент он совсем забыл постучаться, тихонько открыв дверь. Ванная комната на первом этаже имеет темные оттенки из-за черной плитки на стенах и под ногами, основной свет Чимин почему-то не включил, оставив только светодиодную ленту над запотевшим зеркалом. Ким проходит, прикрывая за собой дверь, завороженно смотря на подтянутый силуэт в душевой кабинке, усыпанной миллионами капель, покрытой паром. Намджун не знает, что он делает, зачем вообще тянется к ручке стеклянной дверцы, на кой черт ее отодвигает, впуская прохладный воздух, от которого Чимин вздрагивает, но не разворачивается к мужу лицом. Ким забывает о том, что он в длинных домашних штанах и футболке, которая начинает намокать, а между босыми пальцами просачивается вода, когда он ступает на плитку душевой.

— Такой красивый, — восхищенно шепчет Намджун, дотрагиваясь до плеч застывшего Чимина. — Кожа бархатная, — продолжает мужчина, ведя одной рукой вниз по предплечью, вторую тянет к плоскому животу супруга.

— Намджун, — выдыхает последний оставшийся в легких воздух, прижимаясь спиной к мокрой ткани, обтянутой вокруг мощной груди.

Намджун позволяет мужу откинуть на свое плечо голову и упереться ягодицами в его бедра. Ким будто играет с дрожащим телом, ведя подушечками пальцев вверх по чужому торсу, обводя каждый рельеф, впиваясь губами в тонкую кожу шеи, а как только пальцы доходят до острых ключиц, он сгибает их, опускаясь ими, но теперь уже проходится ногтями, создающими море мурашек на маленьком теле. Чимину было жарко в душевой, а теперь он будто плавится, но не из-за горячей воды, льющейся на них, а из-за обжигающих, таких родных и до боли любимых пальцев, от ощущения крепкого тела у себя за спиной, от толкающегося в ягодицы через домашние брюки, прилипающие к коже, члена. Он выдохнул последние остатки кислорода, а как теперь набрать нового — не знает. Намджун вроде просто водит по его шее, гладит ее пальцами, а кажется, что вовсе сжимает, не давая вдохнуть.

Чимин не знает, что нашло на его мужа, но думать об этом совсем не хочется. Появляется дикое желание просто откинуться назад и упасть спиной прямо в бурлящий океан страсти, которая вспыхивает от одной лишь спички. Тут бензина подливать не нужно, раздувать пламя тоже. Здесь двое людей, стоят посреди того самого океана, пытаются не утонуть, не сделать больно друг другу, не наброситься на чужое тело, по которому так скучали. Здесь Чимин и Намджун, которые отрываться друг от друга даже не думают, позабыв о фильме, собаках, тем более о еде. Они голодны, но не желудком. Они голодны сердцем и израненой душой. Желание распаляется, накрывает их кипяточными объятиями, сводя с ума. И только когда Намджун впервые за два года опускает руку ниже торса мужа, обхватывая его аккуратный член, Чимина будто холодной водой окатывает.

— Намджун, нет, — шепчет он, перехватывая широкое запястье. — Мы в чужом доме. Я не могу, — Чимин сжимает руку крепче, прикрывая глаза от обиды. Впервые за долгое время Намджун сам пришел к нему, сам захотел приласкать его, позаботиться о его теле и душе, но как бы сильно Пак не хотел сейчас развернуться и впиться в любимые губы, как бы сильно он не хотел быть прижатым к стене, ощущая чужое давление, как бы сильно он не хотел сгорать на постели от необузданного желания, он просто не может. В первую очередь он человек с мышлением, с воспитанием, с моральными ценностями.

— Прости, — хрипло говорит Намджун. Он не обижен, скорее, разочарован в себе. Никогда он не позволял себе так врываться в ванную, нарушать единение Чимина с самим собой, никогда не позволял вести себя как животное. И теперь ему очень стыдно за такое поведение.

— Не думай об этом, хорошо? Если ты захочешь, мы продолжим в нашей квартире. Не волнуйся из-за этого, пожалуйста, — Чимин сразу же разворачивается к мужу, обхватывая его лицо руками, смотря в самую душу, прогоняя оттуда ненужные тревоги и боли. — Ты промок, — с грустной улыбкой на лице замечает мужчина. — Возьми мое полотенце, — показывает он куда-то за душевую.

— Я принесу тебе свое, — Намджун наклоняется к Чимину, воруя хотя бы один поцелуй, на который мужчина с жадностью, со всей своей любовью отвечает, пытаясь хотя бы так успокоить Кима.

Возвращается Чимин минут через двадцать, встречаясь с мужем в гостиной. Тот переоделся, разложил по тарелкам заказанную еду, от которой приходилось еще отгонять сонных, но все еще умудряющихся надоедать псов. Пак предпочитает не думать о том, что произошло в ванной, даже виду не подает, ластясь к мужу. Намджун первые несколько минут еще ведет себя сдержанно, робко местами, не решаясь приобнять возлюбленного, но потом будто все снова возвращается на круги своя. Ким притягивает Чимина к себе под бок, перебирая влажноватые волосы, отчего мужчину сразу же клонит в сон и он даже не досматривает фильм до середины. Намджун несет любимого в кровать, плотно укрывая его, закрывая окно, которое он оставил, чтобы проветрить перед сном. А сам возвращается в гостиную, прибирая за ними посуду, выключая свет, чтобы Микки и Мони не слепило в глаза.

Сегодня он проснулся раньше и уснет позже — обычно все наоборот. Сегодня он наблюдал за Чимином, за его днем, его делами, стараясь во всем помогать. Проснувшись, он видел, каким красивым, оказывается, бывает даже во сне его мужчина, каким воздушным он бывает, когда засыпает. Намджун понял, как сильно любимый устает, пока в течение дня крутится как белка в колесе. Поэтому впервые он засыпает рядом с уже сопящим Чимином, ощущая неописуемое тепло внутри себя, разливающееся так приятно по венам, заставляющее скорее провалиться в мир снов без кошмаров.

******

Неделя отпуска закончилась. Намджун, Чимин и Мони покинули дом раньше, правда, такси пришлось ждать их, потому что последний никак не хотел расставаться с другом. Мужчинам тоже было грустно прощаться с Микки, он вносил щепотку хаоса в их жизнь, не позволяя расслабляться. С ним они всегда были в тонусе. Но, увы, он не их член семьи, по нему тоже скучают, его любят те, кто к этому времени в аэропорту Соединенных штатов должны приземлиться. Чимин в последний раз обходит дом, чтобы убедиться, что после себя они оставили идеальный порядок, даже лучше, чем было, когда они впервые зашли в эту дверь.

Чимин и Намджун не хотят долго прощаться с этим местом, ведь это не их дом, они не имеют права влюбляться в него, но оба искренне благодарят за ту возможность, которая выпала им. За возможность провести время в спокойном и прекрасном месте, за возможность напомнить друг другу о том, что в этой жизни для них есть только один приоритет — семья и дом. А дом начинается не с места, дом начинается с него. С Намджуна. С Чимина.

И дом семьи Бэлл даже не успевает толком прогнать запах мужчин, их тепло и присутствие, как хозяева сами возвращаются в него. Уставшие, но довольные после поездки. Их встречает Микки, который, погрустив пару часов от потери друга, перевел внимание на свою семью. Элизабет получила лишь одно сообщение от Чимина — снова с благодарностью. Она отписывается мужчине о том, чтобы перестал ее благодарить, улыбается, смотря в телефон, а потом застывает на проходе в кухню, увидев новый садовый чемоданчик с праздничной лентой, а рядом записка, в которой Чимин просит заменить ржавый и почти поломанный инструмент новым, иначе это может сказаться как на безопасности супругов, так и на состоянии растений. И не успевает она возмутиться в диалоговом окне своего смартфона, как слышит:

— Мам! — такое громкое, доносящееся с третьего этажа.

— Что такое, Майлз? — Элизабет идет к лестнице, чтобы подняться к сыну в комнату, заставая его на одном из пролетов держащим какую-то книгу.

— Где ты его нашла? — он размахивает книжкой, а женщина пытается рассмотреть, что там написано — Гарри Поттер и Орден Феникса, тот самый, которого не хватало мальчику для коллекции.

— Я убью его, — шипит миссис Бэлл и бежит вниз, набирая Чимина. — Ты с ума сошел? Кого ты обокрал или грохнул, чтобы достать эту книгу? И сколько я тебе должна?

— Ты мне ничего не должна. Это просто подарок твоему ребенку, — спокойно объясняет Чимин, глядя в окно такси, сжимая ладонь Намджуна. — Если тебе нужны объяснения, то скажу так — мне просто повезло иметь нужных знакомых в нужное время, — усмехается мужчина и прощается с женщиной, которая обещает устроить ему скандал на работе.

Да, у Чимина действительно была нужная знакомая, которая работает в городской библиотеке. Так уж вышло, что именно у нее и был этот самый Орден Феникса, который она согласилась продать за деньги и за другую, любого издания такую же книгу, чтобы заменить на полке. Библиотеке-то все равно, какая там будет книга, текст везде одинаковый, просто каким-то образом к ним попала коллекционная. Пусть этот экземпляр не выглядит новым, как и все те, что стояли на полке у Майлза, купленные точно так же с рук у других коллекционеров или просто обладателей этих книг, зато ребенок теперь счастлив, Чимин очень хочет на это надеяться.

Все эти подарки — простая благодарность за то, что семья Бэлл приютила их у себя, пусть и с рядом условий. Так или иначе мужчины провели прекрасные выходные, познакомились с ближайшими соседями, с Микки, который точно останется в их сердце. Намджун уже делится некоторыми идеями по своей работе, что говорит Чимину о том, что они совсем не зря сменили обстановку — его личный писатель набрался нужной энергии.

Зайдя в свою квартиру, мужчины чувствуют, будто вернулись в прошлое. Им нравится эта квартира, она в хорошем районе, красивая, хоть и небольшая вовсе, очень уютная, теплая, светлая, но с каким-то грузом. Чимин и Намджун вдыхают родной запах их жилья, а вместе с ним в грудине задерживается воздух, не желающий проходить дальше по легким. Они снова дышат только вполсилы, недостаточно расширяют грудную клетку. Тот самый камень на душе мешает им. Квартира-то прекрасна, вот только воспоминаний, трудностей, проблем и ссор в ней слишком много осталось, ими стены пропитаны, в воздухе легкий негатив витает, его открытыми окнами не выветришь. Мужчины просто засиделись в этом месте, им необходим переезд или же хотя бы сделать ремонт, сменить интерьер.

Правда, подумать у них будет время, сейчас они только оставляют свои сумки на входе, выпускают бегущего в гостиную Мони, смотрят на стены, вокруг себя и встречаются взглядами. Чимин не знает, в какой момент он оказывается прижатым к стене, Намджун не знает, когда он вдруг впился в пухлые, маслянистые от гигиенической помады губы супруга. Чимин не помнит, как с него слетело пальто, зато помнит, как собственными пальцами он снимал с сильного тела мужа дубленку, затем тонкий свитер, жадно сжимая чужие подкаченные руки. Мужчина не помнит, как вдруг оказался в их спальне, придавленный голыми лопатками к холодной постели. Все это и неважно сейчас. Важно то, что они вернулись другими людьми. Важно то, что в глазах Намджуна Пак видит море уверенности, столько нежности и желания любить, немое восхищение, напоминающее какое-то щенячье, чувствует это в его воздушных прикосновениях, горячих поцелуях, разбросанных на фигурном торсе. Чимин обещал, что они продолжат дома, в их квартире, но был уверен, что муж об этом забудет или не захочет больше. Сам не был до конца готов к этому.

Они не прикасались друг к другу около трех лет, не поджигали их постель, не плавились от огня, исходящего от тела партнера. Им было не до этого, мысли были о другом, страхи не давали жить. И Чимин не знает, что в голове у Намджуна щелкнуло, что он вдруг так быстро стал меняться. Обязательно поговорит с его психотерапевтом об этом, узнает, нормально ли это, не чревато ли. Но сейчас он просто хочет тонуть в объятиях мужа, вспоминать, каким он был аккуратным и заботливым в сексе, каким нежным и трепетным. От каждого его прикосновения, поцелуя, теплого дыхания на коже Чимин хочет скулить и блаженно вздрагивать, потому что то, что он чувствует сейчас — не сравнится ни с чем. То, насколько Намджун не желает спешить, растягивая их удовольствие, то, насколько отчаянно борется он со страхом, подавляя его уверенностью — подкупает Пака. Чимин отдается с таким энтузиазмом, буквально просит забрать его тело и душу, раскрывает собственное сердце, вкладывая в большие ладони, гуляющие в эти минуты по его стройным бедрам

Чимин в стороне не остается, помогает мужу, направляет его, придерживая руку, пока тот, используя смазку, растягивает любимого. Он стонет так сладко, до дрожи восхитительно, подпитывая этими звуками Намджуна, что у того барабанные перепонки покрываются редкими видами цветов. Все его нутро напрягается, когда он проталкивает фаланги глубже, наблюдая за тем, как его супруга выгибает, а брови сводятся вместе, губы распахиваются, шумно выпуская горячий воздух.

Чимин в какой-то момент забывает обо всем, утаскивая любимого в мир блаженства, тепла и любви. Там они оба счастливы, оба чувствуют внутреннюю легкость, покой и умиротворенность. Будто этих трех лет и не было никогда, будто сейчас они обычные, здоровые люди, которых переполняют возвышенные чувства. Впервые они не ощущают боли, страхов, не думают о прошлом, не боятся будущего. Впервые для них существует только он — любовь, смысл жизни, дом. Впервые для Чимина существует только Намджун, его счастье, тепло и комфорт. Впервые Намджуну так сильно хочется, чтобы у его ангела выросли крылья, которые много лет назад безжалостно вырвали, оставив истекать кровью на холодной уличной плитке. Он боится, каждое его движение аккуратно, продумано, каждый поцелуй и прикосновение к шелковой коже абсолютно трепетно. Он внимательно следит за эмоциями Чимина, прислушивается к его стонам, смотрит на пальцы, сжимающие его локти. А Пак только раскрывается сильнее, шепчет о любви, о том, как скучал, просит большего, успокаивает любимого. Намджун ничего не говорит, губами на теле мужа вырисовывает ответ, очередное признание отпечатывает на молочном полотне. Прижимает в момент пика свое маленькое сердце, смысл, любовь всей жизни так отчаянно к себе, чувствуя, как ладони гуляют по широкой спине, впиваясь только подушечками пальцев, не оставляя царапин, не доставляя физической боли. Он слышит, как Чимин разрывает голосовые связки под действием оргазма, выстанывая так громко и протяжно, что Намджун не может удержаться, заполняя нутро супруга своим семенем.

Их секс был похож на какой-то совершенно робкий, неспешный, легкий. Будто они оба только что познакомились, только что лишились девственности друг с другом. Будто они на той стадии отношений, когда в головах одна слепая романтика. На секунду они себя ощутили в тех днях, три года назад, когда любили ходить на свидания, смущенно дотрагиваться друг до друга, оставлять целомудренные поцелуи. Они будто не пережили тот Ад. Но что делает их действительно счастливыми — уверенность в партнере. Тогда, три года назад, они не были уверены, что эти отношения навсегда или хотя бы на много-много лет. Тогда они просто наслаждались моментом, но с легким страхом, что все это закончится. Теперь они уверены в завтрашнем дне, точно знают, что, проснувшись, рядом будет он. Теперь они испытывают легкость от знания, что они здесь навсегда — в одном океане любви.

— Намджун, — примерно через десять минут после того, как они спускаются с небес блаженства, лежа голыми под едва прикрывающими их разгоряченные тела одеялами, Чимин поднимает свою голову с торса мужа, окликая его. Ким только мычит, смотря в потолок сонными глазами, гуляя по влажной спине супруга пальцами.

— Что ты чувствуешь?

— Облегчение. Ты был прав, мои страхи сделать тебе больно были не оправданы. Даже если бы я захотел причинить тебе боль, просто не смог бы, — усмехается Намджун, осознавая, что внутри громадная стена дала трещину и начала медленно, камешек за камешком осыпаться.

— Все так внезапно произошло, — хмыкает Чимин, снова укладываясь щекой на грудь любимого, крепче его обнимая.

— Я даже и не подозревал до этой недели, как сильно мне тебя не хватало.

— А я впервые так остро почувствовал, что мы семья. Что ты мой муж, — задумывается Чимин, понимая, что до этого их жизни и отношения больше походили на сожительство.

— Я редко говорю тебе это в силу собственной закомплексованности. Я люблю тебя, Чимин, — Намджун охватывает спину супруга двумя руками, обнимая так, будто Пак плюшевая игрушка, которая совсем не имеет костей.

— Я знаю, — улыбается мужчина. Он понимает, что, возможно, мужу просто не хватает смелости для таких чувств и признаний, ему тяжелее произносить это — все люди разные. Чимину не сложно вот. Но это не значит, что любовь одного из них слабее. Она у них одна на двоих. — Намджун, — снова окликает он Кима.

— М?

— Я хочу переехать туда.

— В Филадельфию?

— Да. В тот район. Может, даже в тот же таунхаус. Лиз говорила, что там нет соседей, дома свободны.

— Стоит ли нам обсуждать нюансы переезда? Твою работу, например?

— Я не хочу ничего обсуждать, Намджун. Я хочу туда переехать, мне только нужно твое желание и разрешение. Без тебя я никуда не поеду. Работу я могу поменять.

Намджун с Чимином действительно почти не затратили время на обдумывание того, как они там буду жить, где работать. Пак узнал стоимость дома у миссис Бэлл, они с супругом выставили свою квартиру на продажу, но пришлось просить немного помощи у родителей, которые, узнав всю ситуацию, помогли больше, чем их просили. Мони, как оказалось, попрощался с Микки не навсегда. А вот через пару лет ему пришлось узнать не самую лучшую для него новость. В их доме появился еще один член семьи, на двух ногах, неуклюжий такой, вечно тянущий свои ручки к навостренным ушам пса. Отчего-то родители с него пылинки сдували и ругались на Мони, что тот лаял на него и не хотел играть. Но самое главное, что пес, когда ложился на грудь к Намджуну или Чимину, больше не чувствовал боль, которую питомец пытался хотя бы немного забрать. Мужчины познали истинную причину счастья, потому что оно в нем.